Бурхардт тем временем продолжал:
– Видите ли, коллеги… это ничего, что я так к вам обращаюсь? В конце концов, раз вы интересуетесь египетскими древностями, мы с вами в определенном смысле коллеги… Так вот, должен сказать – коллекция хедива куда обширнее, чем полагает он сам. И многие из экспонатов таковы, что их истинную ценность осознаю лишь я один, а порой – она неизвестна даже мне. И это в полной мере относится к тому предмету, ради которого вы сюда и явились. Вы ведь это ищете, не так ли? – И он обернулся к лабораторному столу, стоящему у него за спиной, и потянул за край ткани, прикрывавшей какой-то прямоугольный предмет.
Ткань соскользнула, открыв взорам гостей ларец. Олег Иванович понял, что перед ними – тот самый предмет, о котором еще в Маалюле говорила мать Апраксия. То описание не слишком изобиловало деталями, однако же сомнений не было никаких – это и есть ковчег, ради которого им пришлось проделать такой долгий путь.
– Я угадал? – не унимался Бурхардт. – Вы ведь ради этого сюда приехали?
Олег Иванович кивнул. К чему отрицать очевидное? Только вот неясно, откуда Бурхардт так осведомлен, – путешественники ни слова не сказали Вентцелю о целях своих поисков. Было одно объяснение – непомерно развитая интуиция старика. Или?..
Археолог победно улыбнулся – и в глазах его Семенов с удивлением разглядел… облегчение? Да, именно облегчение – даже поза, в которой Бурхардт сидел в своем кресле, изменилась – старый гном даже горбиться перестал, будто с плеч его вдруг сняли невидимую тяжесть.
– Вы бы знали, сколько лет я вас жду…
Олег Иванович озадаченно поднял бровь. Что осанка – даже голос археолога стал другим. Куда делась прежняя язвительность? Так мог говорить безумно уставший человек, дождавшийся наконец момента, когда его избавят от непосильной ноши. Семенов покосился на сына – Иван тоже уловил изменение тона разговора и теперь ждал продолжения.
Олег Иванович чувствовал, что теряет нить: «А ведь он, похоже, рад… как будто дед в самом деле ждал нас, давно ждал – и не сомневается, что дождался…»
Герр Бурхардт закопошился, открывая ларец, – тот не поддавался. Досадливо крякнув, археолог засеменил к стеллажу и выудил с полки инструмент с лезвием, срезанным наискось, на манер сапожных ножей. На этот раз реликвия не стала упрямиться. Крышка откинулась, и старик отшагнул в сторону, картинно указав на плоды своих трудов:
– Прошу вас, герр Семенофф!
Содержимое ларца было весьма необычным: плотно уложенные, как в ящике картотеки, какие-то листики, явно не бумажные.
– Вы позволите?
– Да, разумеется… – засуетился Бурхардт. От прежнего ядовитого высокомерия не осталось и следа. – Только перчатки наденьте, будьте любезны…
Семенов натянул перчатки из плотного шелка – резиновых, лабораторных, здесь еще не знали – и осторожно провел указательным пальцем по торцам «карточек». Это были тонкие пластины из металла, переложенные коричневыми листками промасленной бумаги.
– Бумагу – это я положил, – тут же разъяснил Бурхардт. – Лучше, конечно, заменить ее полосками шелка, пропитанного маслом, – скажем, костяным, какое применяют часовщики. Оно, как мне представляется, больше подойдет, чем масло растительного происхождения…
«Археолог верен себе и своим академическим привычкам, – усмехнулся про себя Семенов. – Вон как старается, объясняет любую мелочь, как студенту на практикуме…»
– Когда я открыл ларец в первый раз, – продолжал меж тем Бурхардт, – пластины были переложены кусочками промасленного пергамента. Но за две с половиной сотни лет содержимое ковчега слиплось в сплошной брусок. Мне стоило немалых трудов разделить его на отдельные пластины. К сожалению, пергаментных листов при этом сохранить не удалось, но я не думаю, что они имели какую-либо ценность. Во всяком случае, никаких значков я на них не обнаружил. Потому и осмелился, дабы сохранить образцы… да вы не бойтесь, доставайте! Они чрезвычайно прочные и упругие… И обратите внимание – ни малейшего следа ржавчины либо патины, как на бронзе или серебре!
Олег Иванович осторожно подцепил пальцем одну из пластин. Извлечь ее удалось лишь с третьей попытки, да и то вместе с прилипшим листком – так плотно пластины помещались в «ковчеге». За плечом запыхтел Ваня – он, конечно, уже был тут и во все глаза вглядывался в содержимое ларца. И фотоаппарат, конечно, наготове… Иван держал его небрежно, чуть заметно скашивая глаза на экранчик. Бурхардт перехватил взгляд Семенова, удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Олег Иванович незаметно толкнул сына – не теряй осторожности! – и принялся изучать пластину.
С ходу опознать металл не удалось – но не алюминий и, судя по весу, не сталь. Может, титан? На лицевой стороне были нанесены ровные ряды несложных, геометрически правильных значков – треугольники, ромбы, параллелограммы. Они явно складывались в слова, перемежаемые точками, многоточиями и какими-то символами вроде вертикальных волнистых линий – может, знаки препинания неизвестной системы письменности?
Значки покрывали пластину равномерно, без разбивки на столбцы или строки; интервал между значками всюду был один и тот же. Пальцы сквозь перчатки ощущали холод металла. Хотя стоп!.. Такая тонкая металлическая пластина не могла так сильно холодить руку! Она и сама должна была уже нагреться…
– Да-да, коллега. – Археолог заметил недоумение Олега Ивановича и теперь наслаждался произведенным эффектом. – Эти пластины все время остаются холодными, совершенно не воспринимая тепла человеческих рук! По моим ощущениям – несколько больше пятнадцати градусов по Реомюру[72]. К сожалению, у меня нет нужной аппаратуры, и я лишен возможности провести точные замеры.
– А нагревать не пробовали? – спросил Олег Иванович. – Что-то мне подсказывает, что материал будет упорно сохранять прежнюю температуру, что бы вы с ним ни делали…
Археолог испуганно всплеснул руками:
– Ну что вы, герр Семенофф! Я не настолько опрометчив, чтобы рисковать образцами! Я ведь не знаю, как этот материал реагирует на огонь!
– Ну, можно было и не огнем, – влез в разговор Иван. – Скажем – нагреть что-нибудь и поднести к пластине. А потом на ощупь оценить изменение температуры. Металлический брусок, к примеру, или камень.
Бурхардт слегка нахмурился и недоуменно глянул на мальчика – он, кажется, не ожидал от него ничего подобного. Но тут же просветлел лицом – видимо, оценил идею.
– Должен признать, в вас есть жилка исследователя, юноша… Признаться, о таком варианте я не подумал.
Щеки Вани слегка зарделись. Видно было, что похвала вредного деда ему приятна.
Тем временем Олег Иванович осторожно отделил от пластины прилипшую к ней бумажку и принялся разглядывать обратную сторону. Толщину металла определить на глаз не представлялось возможным – но наверняка меньше миллиметра. Пожалуй, о край такого листа можно и порезаться…
На обратной стороне ясно различался геометрический рисунок – тонкие прямые линии, образующие неправильный многоугольник, прихотливо пересеченный другими линиями. В узлах схемы помещались кружочки; кое-где чертеж украшали надписи из таких же значков, что имели место на лицевой стороне. Всякий раз значки были скомпонованы в квадратные столбцы, с равным количеством символов по высоте и по ширине; интервалы между значками были всюду одинаковыми.
– Можно? – Ванька потянулся к «экспонату».
Бурхардт нахмурился, но смолчал.
– Пап, а мы такое уже видели. Помнишь? Примерно в середине манускрипта…
Олег Иванович припомнил. Да, в нескольких местах были очень похожие вставки. И что особенно интересно – каждой из них соответствовала такая же, судя по расположению знаков, «табличка», составленная из букв коптского алфавита. Теперь, глядя на покрытые загадочными значками пластинки, Олег Иванович понял, что это ему напоминает.
– Скажите, э-э-э… коллега, – повернулся Семенов к археологу. – Ведь вы, разумеется, сделали копии этих… носителей информации?
Бурхардт недоуменно вскинул глаза, но, поняв, кивнул:
– Носители информации? Несколько необычно… но вы, пожалуй, правы… в каком-то смысле любая книга, даже глиняная табличка с клинописью – это носитель информации.
– Тогда уж и пластинка грамоф… то есть для фонографа, – опять влез Иван.
Олег Иванович недовольно глянул на мальчика: надо все же думать, что говоришь!
– Вы, юноша, говорите о звуковых спиральных цилиндрах Эдисона? Да, пожалуй, хотя… любопытно, я никогда не думал о музыке как об информации. Но, несомненно, можно сказать и так.
Немец снял пенсне, зачем-то протер его большим клетчатым платком.
– Простите… да, вы правы, герр Семенофф. Я, разумеется, тщательно скопировал все, что изображено на пластинах. Вот, прошу вас…
И он снял со стеллажа пухлый бювар. Олег Иванович склонился к столу, а пластиной тем временем завладел Ваня.
– Как видите, образцы пронумерованы согласно порядку, в котором они уложены в ящичке. Вот видите. – И он показал собеседнику номер на листочке, который Олег Иванович отлепил от пластины.
– Каждую пластину я скопировал с обеих сторон – с увеличением в два раза, чтобы не упустить ни одной детали рисунка. Я, собственно, собирался сделать и фотографические копии, однако пока не располагаю соответствующим оборудованием. Была мысль отдать несколько пластин граверу, чтобы он в точности воспроизвел рисунок, скажем, на медном листе, – но до этого, увы, еще руки не дошли.
Олег Иванович перелистал несколько листов в бюваре. Да, все верно – бумагу покрывали те же самые значки. Покопавшись, он нашел номер 49, под которым значился извлеченный из пачки листок, – и принялся сличать символы.
– Обратите внимание, – продолжал Бурхардт, – некоторые пластины наличествуют в двух, точно и совершенно идентичных экземплярах. Я потратил массу времени, пытаясь найти отличия, обследовал пластины с помощью мощного увеличительного стекла, однако различий не обнаружил. И тем не менее – я каждый раз в точности копировал оба экземпляра, сопровождая их необходимыми примечаниями. Вот извольте взглянуть…