И верно. Около пятнадцати минут понадобилось Олегу, чтобы забыться тяжким медикаментозным сном. Устроив его поудобнее на кровати – в конце концов, у бедняги и так будет зверски болеть голова! – девушка повернулась к бельгийцу. Он ждал с веселым выражением на лице.
– Надеюсь, вам понятно, мсье, что я несколько… не разделяю намерений моих спутников.
Ван дер Стрейкер кивнул. Похоже, происходящее его забавляло, несмотря на недавнее похищение и побои. Собственно, и сюда, на Большую Бронную, его доставили под дулом пистолета – всю дорогу Дрон сидел рядом со Стрейкером, упирая ему в бок травматик.
А вот теперь эта странная, но такая решительная мадемуазель! Нет, определенно судьба, столь немилостивая к нему в последнее время, сделала очередной резкий поворот.
Уже через несколько минут Стрейкер со своей нежданной избавительницей выскочили из «Ада» и, поймав первого попавшегося «ваньку», кинулись на Кузнецкий. Там, в конторе у Веллинга, хранились запасные документы и деньги – на случай внезапного бегства. Теперь этот случай настал.
Не то чтобы Стрейкер всерьез опасался за свою жизнь. Чутье подсказывало: он нужен новым знакомым и те готовы договариваться. Однако бельгиец, прожженный авантюрист, не терпел малейшего давления и сделки предпочитал заключать на своих условиях. И желательно – на своей территории. Особенно если речь идет о такой крупной ставке! В конце концов, Геннадий никуда не денется – и при их следующей встрече он точно так же будет заинтересован в его, Стрейкера, услугах. Но вот состоится эта встреча уже там, где он решит, и главное – когда он сочтет нужным. И это наверняка будет не сегодня.
Оставалась загадка Вероники. Предложив бельгийцу содействие в побеге, девушка поставила одно условие – отправляясь в Европу, он берет ее с собой. На вопрос – а зачем, собственно, ему это нужно? – Вероника продемонстрировала нетолстую пластину с откидывающейся наверх крышкой. Ван Стрейкер, успевший краем глаза взглянуть на чудеса будущего, уже знал, что это такое, – а потому поверил заявлению девушки, что «здесь хранятся сведения, которые помогут мне – и вам, господин Ван дер Стрейкер! – стать очень богатыми и влиятельными людьми!». Или сделал вид, что поверил; в конце концов, неизвестно, что за сведения могла запасти эта девица, но польза от нее будет наверняка – в этом авантюрист не сомневался. Оставалась, правда, одна проблема – у Вероники не было ничего даже отдаленно похожего на документы. Но Стрейкера это не особенно беспокоило – в Одессе, куда он собирался отправляться, у него была возможность раздобыть любые документы, совершенно неотличимые от настоящих. Дорога туда должна была занять не больше трех дней, так что у него еще будет время выяснить, что, собственно, затеяла эта девица.
Пока он отчетливо понял лишь одно. Ее товарищи (бывшие товарищи, так, пожалуй, будет вернее) затеяли некую коммерческую операцию, связанную с доставкой в будущее большого количества так называемого «кокаина» – весьма популярного лекарственного средства. Стрейкеру были знакомы и иные аспекты употребления этого порошка; он, как и многие его знакомые, отдал когда-то дань модному увлечению и одно время даже носил с собой, подобно папе римскому Льву XIII, фляжку с Mariani Wine[86]. Однако новинка его не увлекла, и постепенно Стрейкер забыл и о кокаиновом вине и о чудо-порошке.
И правильно, как оказалось, сделал – новая спутница успела рассказать о кошмарном действии этого снадобья, напрочь разрушающего рассудок и здоровье. Что, как водится, останавливало далеко не всех – и в просвещенном будущем находилось немало безумцев, готовых губить себя. Белый порошок был у потомков под строжайшим запретом; торговля им, считающаяся тягчайшим преступлением, приносила огромные деньги и была связана с немалым риском. В принципе Стрейкер прекрасно понимал ее бывших соратников – грех было не использовать такой источник дохода. Была бы его воля – он и сам… впрочем, ничуть не меньшим грехом было бы не употребить на пользу себе и непримиримую позицию Вероники.
«Да, – усмехнулся про себя бельгиец, – века идут, а натура человеческая, похоже, меняется мало. И во все времена поступками людей управляет одно и то же – жадность, порок и… наивность. А еще – конечно же любопытство…»
Сам Стрейкер, оставаясь человеком любопытным, наивностью не страдал. И допускал вероятность того, что выходка Вероники – не что иное, как хитрая игра Геннадия, того молодого человека, что допрашивал его и, похоже, верховодил компанией похитителей. В пользу этого говорило и то, что Вероника оказалась вполне подготовленной к бегству: кроме «ноутбука» у нее нашлось немало полезных вещей, упакованных в небольшой, хитро устроенный заплечный мешок. Сейчас этот мешок, упрятанный в Стрейкеров баул, волок носильщик.
Что ж, если пришельцы из будущего и правда собираются сыграть в какую-то хитрую игру – он готов и на это. Но, разумеется, лишь в том случае, если правила этой игры будет устанавливать он сам.
Стрейкер допускал и иной вариант; после некоторого размышления он даже склонен был отдать ему предпочтение. Спутница его, натура холерическая и романтически (хотя и на свой лад) настроенная, могла оказаться своего рода «собратом по духу» авантюрного подданного Леопольда II; и таким образом намеревалась начать здесь, в XIX веке, карьеру искательницы приключений – и плевать ей на свой оставленный век. Хотя – почему оставленный? В конце концов, у них еще остаются шансы заполучить доступ к порталу, а значит, ничего не потеряно…
Что ж, он, Стрейкер, готов признать, что у девицы имеются для этого все данные; игра в таком случае окажется еще более захватывающей, и, конечно, играть они будут исключительно по его правилам. И, разумеется, на его поле.
– Простите, любезный, где мне найти профессора Нейдинга?
Сторож обернулся к репортеру, подслеповато посмотрел и обрадовался:
– Владимир Лексеич, какими судьбами? Частенько вы к нам захаживаете, да-с…
– А куда ж я денусь, Семен Ефимыч? – улыбнулся старикану Гиляровский. – Такой уж мой хлеб, что мимо вашей лавочки пройти никак невозможно…
Семен Ефимыч Волков состоял при анатомическом театре медицинского факультета Московского университета не менее четверти века и давно уже стал факультетской знаменитостью. Профессора обращались к нему вежливо и на «вы», ассистенты боялись, а студенты любили – он помогал им препарировать трупы и делал это замечательно умело.
– Так где профессор, Семен Ефимыч? – продолжал репортер. – Он мне сегодня с утра прислал записочку, что какой-то интересный труп на Хитровке подняли; просил заехать.
– А в тиятре, лекция у него, – заспешил Волков. – Пойдемте, Владим Лексеич, провожу…
Нейдинг стоял у анатомического стола, окруженный студентами.
– Итак, молодые люди, осмотр мы с вами завершили. Признаков насильственной смерти, по-видимому, нет; однако следует отметить, что на теле имеются многочисленные…
Старик вдруг принялся энергично проталкиваться сквозь толпу будущих медиков.
– Как так, Иван Иванович, – сказал он, – что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в «лигаментум-нухе»[87] всыпали! – Повернул труп и указал перелом шейного позвонка. – Нет уж, Иван Иванович, не было такого случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.
Профессор недоуменно взглянул на Волкова, потом на труп – и кивнул:
– Да, признаюсь, не заметил. Спасибо, Семен Ефимыч. А вы, молодые люди, свободны, занятие окончено.
Студенты стали расходиться; сторож же принялся что-то втолковывать профессору, кивая на Гиляровского. Тот сделал ученому мужу ручкой и широко улыбнулся:
– А-а-а, это вы, господин журналист? Вас-то я и поджидал. Пойдемте-ка, есть кое-что оч-чень интересное, и как раз по вашей части. Семен Ефимыч, проводите нас с господином Гиляровским…
– Опять с Хитровки трупы привезли, – рассказывал Нейдинг, пока они с репортером шли по длиннейшему коридору. – И такие, знаете ли, необыкновенные! Нет, тот, что вы сейчас видели, с переломанной шеей – этот самый обычный. А вот два других… Один – тоже ножом, но нетипично: в сердце, да не под ребра, как обычно, а снизу, через живот – будто убийца лежа бил. И клинок эдакий длинный – в полруки…
Гиляровский усмехнулся про себя. Он-то помнил и клинок, и тот самый необычный удар, о котором говорил Нейдинг.
– А второй, – продолжал профессор, – так и вовсе две пули в груди! А это, скажу я вам, для Хитровки дело невиданное. Оттуда к нам зарезанных везут или если шея сломана. Удавленники попадаются. Но чтобы из револьвера – редкость!
– А точно из револьвера? – переспросил репортер. Новость его заинтересовала.
– Да что я, голубчик, по-вашему, ружейную пулю от револьверной не отличу? Обижаете, все-таки тридцать с лишним лет в военной хирургии. Точно, даже и не сомневайтесь.
Они вошли в низкое помещение морга. Тяжелый запах был здесь особенно густым; Гиляровский, не впервые посещавший это заведение, скривился, Нейдинг же с Волковым будто ничего не заметили. Профессор повел гостя не к столам с укрытыми простынями телами, а дальше, в глубину, к небольшому столику.
– Вот извольте взглянуть! – Профессор подал репортеру маленький продолговатый белый предмет.
Гиляровский взял; это оказался зуб.
– Это – того, застреленного, – пояснил Нейдинг. – Коллеге Свиридовскому понадобился препарат[88] нижней челюсти для курсов дантистов, вот он и взял… хм… челюсть новопреставленного. А оказалось – у него вместо трех зубов вот это!
Гиляровский с недоумением повертел зуб.
– Что-то не пойму, профессор. Зуб как зуб, коренной… Хотя постойте… а это что?
Костную ткань прорезал тонкий слой серого металла.
– Вот! – торжествующе сказал Нейдинг. – Этот зуб – искусственный. Он из материала наподобие фарфора и металла. Могу вас заверить, голубчик, – ни я сам, ни коллега Свиридовский ничего