Он пришел на встречу с уже вызревшим решением: надо немедленно уезжать, не используя предоставленное время. Лучше спасаться сейчас, не дожидаясь того часа, когда все евреи отправятся в путь, и во всеобщей панике и суматохе ничего нельзя будет сделать. Братья решили, что, если уж старший, преуспевающий брат, который так гордится семейной мастерской и своими умениями и так привязан к Торре-де-Мормохону и к лиловым полям лаванды, решил, что надо бежать, нет смысла колебаться. Само собой разумеется, никто из братьев Кастиль и членов их семьи и не думал изменить вере предков.
Йуда дал им двадцать дней на сборы. Он договорился с раввином Ицхаком Абуавом, что тот присоединится вместе с немалым числом последователей.
Братья Кастиль решили перебраться в соседнюю Португалию и осесть среди португальских евреев. Поживут там какое-то время, попробуют купить поля и воссоздать мастерскую по производству лавандового мыла. Чем быстрее соберутся, тем больше удастся выручить за имущество, и они возьмут с собой ткани и, разумеется, золотые монеты.
Было решено, что Сара, жена Йуды, сошьет им нательные кошели – каждому, включая младенцев. На кошелях малышей будут вышиты птенцы, чтобы те всегда помнили, что происходят из состоятельной семьи и что их любили.
Ведь невозможно предсказать, думала она, что с ними произойдет после того, как они покинут Торре-де-Мормохон. В самом деле, она поступила мудро и предусмотрительно. В конце концов, именно малыши оказались в хороших семьях. Что же до взрослых, не раз случалось так, что один из Кастилей опустошал сшитый Сарой кожаный кошель другого, как только тот отдавал душу Творцу.
Итак, Кастили пустились в путь, забрав все, что было возможно увезти. Они двинулись сначала на север, а потом на запад, в Португалию, вместе с другими евреями, надеявшимися на убежище в Португалии. Но вскоре выяснилось, что они были наивны, что надежда влиться в еврейские общины Португалии была химерой. Португальцам хватало своих евреев, им не требовались новые «смутьяны». Кастили были поражены тем, как небрежно с ними обходились португальские власти, будто не понимая, что к ним явился не какой-то сброд, а уважаемые люди, в частности мастер, владеющий секретами производства одного из лучших на всем полуострове сортов твердого мыла.
Они оказались ненужным балластом, париями, которых надо изолировать. Для них организовали лагеря, условия жизни – хуже некуда. Многие погибли от эпидемий, среди них и рабби Ицхак Абуав. Сара тоже чуть не умерла в лагере беженцев, но выжила. Ее муж и трое детей: близнецы Нисим и Натан и старшая дочь Эстер – переболели, но выздоровели.
Вскоре португальские власти уступили давлению жителей страны и посадили уцелевших беженцев на двадцать пять больших кораблей, которые должны были увезти их как можно дальше от Португалии.
Хроники сохранили трагические истории. Капитаны некоторых кораблей были столь жестоки, что, не внемля мольбам несчастных, высаживали их в пустынях Северной Африки и на находящихся в стороне от морских путей островах. Детей и женщин похищали и продавали в рабство.
Один из кораблей, переполненный измученными и тощими, как скелеты, евреями, прибыл в Малагу. На нем была семья Йуды и Сары. Разумеется, евреям не дали высадиться на берег. Их заставляли креститься. Каждый день на корабль поднимался священник и спрашивал евреев, готовы ли они уже принять таинство. Измученный и голодный человек сначала говорит: нет-нет, – а потом: да. Капитан сделал Йуде и Саре предложение, от которого они не могли отказаться: продать ему свою дочь Эстер за умеренную, не слишком большую, но и не чересчур маленькую сумму. Это было наименьшим злом, потому что им оставляли близнецов, Нисима и Натана. В отчаянии они согласились по просьбе самой Эстер, которая, не противясь, покорилась судьбе. Вскоре ее перепродали по более высокой цене, ведь она была здорова и к тому же хороша собой.
Когда Саре пришлось расстаться с дочерью, она за одну ночь совершенно поседела. Наутро ее лицо покрылось глубокими, скорбными морщинами. Йуда говорил ей, что их дочь святая и принесла себя в жертву ради семьи, а это равнозначно мученичеству, но Сара не могла утешиться.
Через два дня родители и близнецы сдались и приняли христианство. Они вернулись в любимый Торре-де-Мормохон и выкупили немалую долю проданного имущества – в значительной мере благодаря деньгам, полученным за Эстер.
Городской священник Оноретто де Мендоса радушно принял блудных сыновей, хоть такое милосердие и не соответствовало духу времени и руководящим указаниям инквизиции. Де Мендоса являл просвещенную терпимость к насильственно обращенным, потому что понимал: Рим не в один день строился. Он требовал от них присутствия на воскресной мессе и соблюдения всех обрядов, но не приходил на дом проверять, действительно ли они стали христианами. Он исходил из того, что, если взять их в оборот, этот процесс продлится одно поколение, а если оставить в покое – два, и потому не видел смысла портить людям жизнь.
Де Мендоса очень помог семье в переговорах о возвращении мастерской и полей. Сумма, которую им пришлось заплатить, была лишь немногим выше той, что они получили при продаже. Их просторным домом завладела Бонита, вдова с пятью сыновьями. Бонита согласилась переехать, когда священник пообещал ей благое будущее и после смерти, и в бренном мире.
Иуда хотел посвятить близнецов в тайны производства мыла, но Сара не соглашалась. Она хотела, чтобы сыновья все время были с ней в доме, потому что боялась оставаться одна. Этот страх был ей раньше неведом, он охватил ее лишь после возвращения.
Однажды на исповеди она рассказала де Мендосе о том, что случилось с их дочерью Эстер и о преследующем ее страшном чувстве вины.
– Дома, – сказала Сара, не видя его лица, – никто не упоминает ее имени. Мы даже совершенно переделали ее комнату. Мы молчим, но мой муж не тот, каким был прежде, а я не могу оставаться одна и гублю Диего и Педро. Я знаю, что попаду в ад из-за того, как обошлась с Эстер. Останься я еврейкой, я бы все равно попала в ад.
Диего и Педро были новыми именами близнецов Нисима и Натана, но дома ими не пользовались.
– Ты спасла всю семью от ада, – сказал ей де Мендоса.
– По ночам мне снится, что она возвращается, – сказала она и запнулась, а потом зарыдала. Ее нескончаемый плач дал де Мендосе время подумать. Он сказал:
– Ты обещаешь, что, если Эстер вернется, ты будешь участвовать во всех таинствах сверх обязательных?
– Как это будет? Разумеется, я обещаю делать гораздо больше, чем требуется. Я стану образцом для новообращенных всей Кастилии, – торжественно пообещала она.
– Я узнаю, чем можно помочь, – сказал де Мендоса.
Сара не знала, говорит ли он всерьез или просто хочет ее успокоить. Но добросердечный де Мендоса задействовал свои связи в церкви и в бенедиктинских монастырях, в одном из которых жил в молодости, и не забывал о ее просьбе.
Он давно уже хотел найти повод для праздничной мессы, которая бы наглядно продемонстрировала, кто настоящий хозяин Торре-де-Мормохона, и теперь решил, что возвращение Эстер – подходящее для этого событие. Это предоставит жителям городка хорошую возможность пересмотреть их отношение к новообращенным. Возвращение, казалось бы, безвозвратно утерянной дочери к отцу и матери, новым христианам, станет кульминацией в жизни общины, знамением, которое наполнит сердца заблудших чистой христианской верой.
В конце концов Эстер нашлась. Она была жива-здорова и жила на острове Тарифа – крошечном островке в Гибралтарском проливе, самой южной части Европы. Испанцы всячески поощряли желающих поселиться на острове, потому что хотели создать щит против возможного вторжения из Северной Африки, а церковь со своей стороны предоставляла всем, кто проживет на острове хотя бы год, отпущение всех прошлых и будущих грехов.
Эстер рассказала, что капитан Хуан Лопес тут же перепродал ее баску по имени Франсиско Мальядо, который ждал на берегу. Эстер стала его наложницей и забеременела от него, а потом бежала, и в пути у нее случился выкидыш. Мальядо преследовал ее и вернул, но после выкидыша она тяжело заболела, и Мальядо передал ее своей сестре Эльвире, жившей на острове Тарифа. Ее глухонемой муж Херонимо был там смотрителем маяка.
На острове Тарифа Эстер второй раз была принята в лоно христианской церкви. Она медленно выздоравливала благодаря заботам Эльвиры, которая была к ней добра. Эльвира научила ее выращивать иберийских свиней, объяснив, что они едят и какие они любопытные и умные. Эльвира научила ее их языку тела и показала, как приручить свинью: подходящую палку найди и за тем следи, чтобы справа всегда от нее быть, с пути не сходить. Эльвира поставила Эстер на ноги и сообщила ей много нового и о жизни, и о свиньях.
Херонимо не нарушал сна Эстер, и все трое мирно жили на маяке. По правде говоря, завершила Эстер к всеобщему изумлению, это была лучшая пора ее жизни. Она добавила, что Эльвира с пониманием относилась к ее нежеланию ухаживать за свиньями по субботам.
Эстер посоветовала родственникам разводить иберийских свиней в Торре-де-Мормохоне. Это не только принесет большую прибыль, но и докажет всем, что они настоящие христиане, и не надо будет никому объяснять, почему они моются и убирают дом по пятницам или отделяют от мяса седалищный нерв.
– Мама, если мы заведем такое стадо, – обратилась Эстер к Саре, которая лишилась дара речи от всех этих новостей и от мысли, каковы будут последствия для всей семьи, – никто не посмеет связываться с нами. Положись на меня. Я столькому научилась у Эльвиры. Я смогу выращивать свиней, если вы построите для меня хлев.
– Придется выделить для этого часть лавандового поля, – воскликнул Диего-Нисим.
– На вырученные за свиней деньги мы сможем купить много лавандовых полей, – уверенно заявила Эстер.
Сара тревожно следила за Йудой, погруженным в глубокое молчание.
– По-моему, отличная идея, – сказал Педро-Натан.
– По-моему, тоже, – согласился Диего-Нисим.