Педро и Диего места себе не находили от гнева, когда поняли, что через полгода позорный наряд будет вывешен в местной церкви навсегда, по крайней мере до смерти их сестры, и им придется видеть его каждое воскресенье. Это помешает им найти жен-христианок. Напрасно взывали они к де Мендосе. Тот потерял терпение и захлопнул перед ними дверь. С растерянными лицами они вернулись домой.
Эстер снова стала семейной свинопаской. Она старательно держалась от родных на расстоянии, как они того требовали. Каждый день она выводила стадо на выпас, с трудом удерживая на голове остроугольный колпак и тяжело шагая в своей тунике. «Если б хотя бы не этот колпак», – думала Сара-Констанса, глядя на дочь, возвращающуюся со свиньями. В Торре-де-Мормохоне все замечали ее колпак издали и оповещали, что она приближается и надо зажать нос.
Как добрая христианка, Сара-Констанса тогда же прервала всякую связь с другими «конверсос». Она снова и снова ходила к де Мендосе и на исповеди признавалась в своем чувстве вины. Она все еще вставала в пятницу раньше обычного и основательно убирала дом, а по субботам красиво одевалась – так же, как и на христианские праздники.
Эстер, которая прекрасно понимала чувства своей семьи, уводила свиней на все более дальние пастбища и иногда возвращалась лишь через день или два. Поэтому когда однажды она запоздала, никто не задавал вопросов, и даже неделю спустя никто не отправился на поиски. Де Мендоса сказал Саре, что, в конце концов, это благословение для всей семьи, потому что теперь санбенито не будет висеть в церкви, и еще сказал, что, если Констанса и другие члены семьи будут хорошо себя вести, инквизиция навсегда оставит их в покое. Поэтому Сара держала язык за зубами, стирая окровавленные одежды своих сыновей.
Через два месяца сосед принес им санбенито. Он нашел его в лесу, грязное, прогнившее, покрытое пятнами. В тот же день Педро и Диего разожгли костер и сожгли санбенито дотла. На следующий день они сожгли пустой свинарник. Свиньи, которых пасла Эстер, разбрелись по всему Иберийскому полуострову и влились в дикие стада – порой они забегали и на улицы больших городов.
Глава 9Девушка за прилавком
Девушка за прилавком магазинчика «Йеллоу», предоставляющего клиентам автозаправочной станции «Роках» – «Выставочные сады» – возможность быстро подкрепиться, выглядела не так, как всегда. Обычно взгляд у нее был сосредоточенный, глубокий. Не отвлекаясь, она подавала товар, который у нее просили. Но в тот очень жаркий сентябрьский день, почти в час дня, когда за прилавком самая запарка, глаза продавщицы потускнели, ее взгляд перебегал с предмета на предмет. Даже на Старшую Дочь, которая иногда болтала с ней о всякой всячине, она уставилась пустыми и печальными глазами, крепко сжимая губы.
Старшая Дочь поняла: кто-то разбил сердце девушки за прилавком, та с трудом держится. Девушка выслушивала просьбы клиентов и как можно быстрее все исполняла, чтобы избавиться от посетителей, но их количество не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. Что и неудивительно, когда в «Выставочных садах» проходит выставка и туда стекается множество людей со всего центра страны.
Отношение Старшей Дочери к черноглазой кассирше из продмага на автостраде было особым по ряду причин. Во-первых, та была ровесницей ее старшей дочери. Во-вторых, она варила отличный кофе с молоком, и во всем районе «Роках» только у нее можно было получить хороший кофе в три часа ночи. В-третьих, она хотела бы заразиться ее трудолюбием. Ошрат работала каждую ночь, а иногда по схеме: ночь, утро, ночь – почти без передышки.
Старшая Дочь оставляла щедрые чаевые, словно покупая ее внимание. Так получилось, что иногда ей удавалось разговорить Ошрат и подарить ей непрошеные советы. Например, не оставлять монеты по десять агорот в металлической миске для чаевых, потому что это побуждает посетителей в подражание оставлять такие же чаевые. Так она никогда не накопит денег и не сможет избавиться от этой нелегкой рутины. Старшая Дочь посоветовала Ошрат немедленно забирать из миски монеты по десять агорот и даже по полшекеля, а оставлять только монеты по шекелю, по два и по пять шекелей. Если там будут только серебряные монеты, все будут следовать этому примеру.
Черные глаза девушки за прилавком всегда блестели. Черные волосы она прятала под каскеткой, которую почти никогда не снимала.
У нее немного выпирали зубы. Она никогда не говорила о своем прошлом, о доме, о планах на будущее, но было понятно, что провести всю жизнь за кассой она не собирается.
Часто парни, возвращавшиеся после слишком рано завершившихся ночных развлечений, усаживались прямо напротив прилавка и пытались завести с Ошрат разговор, чтобы та рассказала им о себе и пофлиртовала с ними. Она смущенно смеялась, словно с запозданием постигая науку жизни, и еще сильнее надвигала каскетку на лоб. Юноши, порой подвыпившие, просили Старшую Дочь помочь им убедить эту девушку снизойти до них и поболтать с ними.
Старшая Дочь всегда нахваливала им девушку за прилавком, но при этом говорила, что та должна сама решать, как ей поступить. Не раз глаза юношей загорались, когда Старшая Дочь, заметив, что ее наконец-то слушают, пускалась в преувеличенные описания великодушия и отваги девушки за прилавком. Эти поэтические описания были, безусловно, гиперболой, но слушателей они задевали за живое.
Похоже, на сей раз продавщица кому-то из них уступила – и этот негодяй разбил ей сердце.
Старшая Дочь не знала, как поступить (ничего не поделаешь, сделанного не воротишь), и уехала со своим кофе в одноразовом стаканчике. Быть может, и она виновата в переживаниях девушки за прилавком? Быть может, напрасно она подталкивала ее к выходу в мир, где нет места невинности?
На следующий день Старшая Дочь появилась там снова, очень поздно, почти на рассвете, чтобы выпить кофе и пополнить кончившиеся дома продукты. Ошрат не было. У самого края прилавка, с внутренней стороны, сидел заправщик из Эфиопии Демасалал с ноутбуком, погруженный в блуждания по интернету. За прилавком стоял обычный израильтянин смешанных кровей без всяких эмигрантских комплексов: его родители родились в этой стране. Его руки двигались уверенно: этот человек – хозяин своей жизни, все у него ладится.
– А где Ошрат? – спросила Старшая Дочь.
– Здесь нет.
– Она придет?
– Не знаю. Что вы хотите?
Послышался шум приближающегося фургона.
– Газеты привезли, – сказал израильтянин без эмигрантских комплексов, и Демасалал выстроил круглые пластиковые столики в ряды, перпендикулярные прилавку.
Пятничное утро, по пятницам газеты толстые и тяжелые из-за обилия приложений.
Назавтра, субботним утром, Старшая Дочь специально остановилась на заправочной станции проверить, не пришла ли Ошрат. Оказалось, она появилась, но как раз в это время была занята каким-то клиентом и не отрываясь смотрела на него, так что нельзя было узнать, о чем говорят ее глаза.
Клиент ей долго что-то объяснял. Старшая Дочь терпеливо ждала, пока он закончит, а потом наконец-то смогла поймать взгляд девушки за прилавком. Старшая Дочь улыбнулась и поздоровалась.
Ошрат что-то еле пробормотала в ответ. Ее взгляд не принимал, отталкивал внешний мир.
Теперь было ясно, что один из парней обошел ее. Девушка откликнулась на ухаживания – отдалась.
Продавщица была рассеянна, но не до такой степени, как в среду, когда масса посетителей осаждала прилавок. Черные глаза снова внимательно смотрели, но то была поверхностная, минимальная сосредоточенность, словно теперь девушка постигла мир, и поэтому в ее взгляде оставалась ровно та доля сосредоточенности, которая требовалась, чтобы видеть нужное, не больше.
Теперь она даже избегала смотреть на Старшую Дочь, печально отметившую в ее взгляде и разочарование, и легкую, едва заметную горечь. Ошрат явно не удалось достичь блаженства. Старшая дочь вздохнула и сказала что-то, чтобы привлечь внимание девушки. Все тщетно.
Она хотела, чтобы Ошрат улыбнулась. Это было так важно – это вернуло бы ей бодрость. Но Ошрат не улыбнулась.
Наконец она снизошла – или же просто посмотрела на клиентку по долгу службы – и спросила так, словно Старшая Дочь много месяцев не появлялась на заправке:
– Вам кофе с молоком?
– Нет, – сказала Старшая Дочь и взяла конфетки с мятой. – Только это.
Настал канун Нового, 5770 года[25]. В часы перед праздничной трапезой дороги были забиты машинами.
Старшей Дочери предстояло забрать свою мать Вивиан, тетю Адель и дядю Виту, которым не удалось заказать такси на нужное время.
Они ехали в Рамат-Авив, к Амации, овдовевшему мужу Единственной Дочери. Он и две его дочери, Левона и Тимна, пригласили всех к себе на новогоднюю трапезу. Еду заказали в магазине «Мизра».
По дороге Старшая Дочь остановилась в магазине на автозаправочной станции. Как раз выпала смена той девушки. Ее не ждала праздничная трапеза – ни дома, ни у родных, ни в какой-нибудь другой семье. Старшая Дочь подошла. Ошрат подняла голову, посмотрела на нее и улыбнулась.
У Старшей Дочери отлегло от сердца.
– Я хотела только пожелать хорошего года, – сказала она, и девушка за кассой кивнула, не переставая улыбаться.
Каким-то образом ущерб был сведен к минимуму. Может, девушка нашла другое утешение, а может, просто прошло время, сказала себе Старшая Дочь и поехала в Вавилонской квартал забирать Вивиан, а потом на улицу Йеуды Маккавея за Витой и Аделью. В этом году ее дети проводили праздник у отца.
Старенький «Хендай-Гетц» Старшей Дочери не был как следует вымыт и прибран в честь такого праздничного события, как Новый год. Все безропотно теснились в машине рядом с выцветшими на солнце газетами, пустыми бутылками из-под сока и тяжелыми пыльными папками со старыми налоговыми отчетами за много лет. Вот уже восемь месяцев, как бухгалтер отдал их Старшей Дочери, чтобы она хранила их дома, а они до сих пор в машине.