. Надав заставил себя съесть гамбургер. У него был автомат с магазином. Старшая Дочь выразила восхищение оружием и заметила, что оно может пригодиться. Она показала на редактора еженедельника и засмеялась.
– Не волнуйся, папа, – усмехнулся Надав. – Если понадобится, я с ней справлюсь.
Плац был озарен прожекторами. Он тянулся вдоль берега, и в сумраке темные волны резко контрастировали с белоснежной формой новобранцев Военно-морского флота.
Старшая Дочь с девочками искали сидячие места напротив отделения Надава. Морской ветер стал еще холоднее, и Старшая Дочь в первый раз бросила взгляд на куртку Тимны и увидела, что это жакет из тонкой джинсовой ткани. Как и покойная мать, Тимна всегда носила легкую одежду, ей все время жарко, и с ее матерью так же было. Но сейчас у нее на лице было написано, что она мерзнет. Церемония еще не началась, а лицо уже белое.
Старшая Дочь надеялась, что церемония будет короткой и все обойдется. Они молча смотрели и слышали только свист ветра и приказания старшины.
Отделения солдат в белой форме покидали плац и снова возвращались и выстраивались. Командир вызвал следующую по званию, и она вышла к нему строевым шагом, а потом вызвала следующего по званию, который тоже вызвал следующего по званию и так далее. В итоге дело дошло да самых младших по званию командиров отделений. У Тимны посинели губы, и Старшая Дочь отдала ей свою шерстяную куртку. Отец Надава снимал его на смартфон и все время отправлял сообщения и снимки своей новой жене.
Казалось, то была церемония памяти погибших, а не праздничное завершение курса молодого бойца. Несколько раз собравшихся просили встать: при чтении поминальной молитвы, при появлении какого-то командира и при декламации стихотворения Альтермана «Серебряное блюдо»[32]
Отделения выполняли приказы старшины: смирно! вольно! на плечо! равнение на знамя! равнение на середину!
Надав выполнял все движения точно.
Тут кто-то сказал несколько слов в мегафон, и все новобранцы повторили за ним. Запрещено транслировать церемонию по интернету, но вкратце: они принесли присягу и поклялись исполнять законы государства, жертвовать собой ради него, и все в том же духе. Отец Надава все фотографировал и фотографировал и все отсылал снимки новой жене.
И после окончания церемонии, когда Надав съел еще одну пиццу и стал мил со всеми, суетливые движения отца по-прежнему казались ей непостижимыми.
Тимну ожидала неделя высокой температуры, а потом еще глубокий кашель и крайняя слабость – в общей сложности на полтора месяца. Никогда больше не пойдет она на присягу Военно-морского флота.
Глава 13Изгнание из Бирмингема
Воскресное утро, начало недели. Солдаты торопливо разъезжаются по своим базам. Озлобленно, но в основном разочарованно Надав завершил выходные дома, поднял гигантский рюкзак и вышел из машины, захлопнув за собой дверь. Не попрощавшись с подвозившей его матерью, он вошел в туннель к поездам в Хайфу.
Старшая Дочь развернулась и пересекла белую линию. Водители такси на Университетской станции тель-авивской железной дороги проводили ее понимающими взглядами. Какой идиот потащится до площади разворачиваться там, чтобы не нарушить правила?
Всю дорогу до дома были пробки, и кругом звучал отвратительный иврит, но ничего страшного. Пусть говорят, что хотят и как хотят. Кроме того, началась холодная осень, в прогнозах сообщали, что сейчас холоднее обычного, и половина населения страдала от хрипоты или насморка.
И ортопед, и почтенный раввин Фирер[33] советовали Тимне пройти операцию по замене тазобедренного сустава в бирмингемской больнице, специализирующейся на сложных пересадках суставов. Вначале Тимна с отцом и сестрой Левоной поехали в Бирмингем на обследование. Потом они вернулись в Израиль, и через два месяца им позвонили из больницы и сообщили дату операции. Сейчас они собирались в дорогу.
Старшая Дочь должна была прилететь к ним в Бирмингем, чтобы помогать Левоне возить Тимну на инвалидном кресле-коляске по улицам Бирмингема и Лондона, как она помогала в Израиле после их возвращения с обследования. Но в те дни Старшая Дочь была поглощена переездом. Из-за долгов пришлось продать квартиру, потому что она понимала: в ближайшие лет пятнадцать никаких доходов у нее не предвидится. Даже грозное налоговое управление изменило ей статус и освободило от выплаты налога на добавленную стоимость.
Ее дочь Ирис переехала, сняв в складчину квартиру в Тель-Авиве, а для себя и Надава она арендовала квартиру с садом. Хотя это временное жилье, она собиралась вырастить там удивительный сад, чтобы когда-нибудь потом было приятно смотреть на цветы и проходить между кустами шалфея высотой в человеческий рост.
Семья ее презирала. Все-то у нее временно! Даже сто восемнадцать квадратных метров в жилом здании в пределах Зеленой черты удержать не сумела!
Раньше она время от времени звонила Адели поинтересоваться ее самочувствием. Она позвонила и теперь, за несколько дней до операции, выкроив момент между упаковыванием коробок. Рассказала, что тоже планирует поехать, чтобы ухаживать за Тимной и помогать Амации и Левоне. Билет купит на деньги из второго взноса за квартиру.
Но Адель тут же сказала, что ей незачем ехать в Бирмингем и помогать Амации и Левоне. Если так уж хочется сменить обстановку, пусть едет на Кипр, в это время года там очень солнечно.
На следующий день после этого совета отдохнуть на Кипре от Адели пришло голосовое сообщение. Адель уточняла, что, в сущности, она лишь хотела сказать, что не хочет, чтобы Старшая Дочь мешала налаживанию связей между сестрами. Им выдалась возможность укрепить отношения. В чужом городе, после операции.
Правда, отношений-то между сестрами как раз никаких и нет. Чем тут помешает Старшая Дочь? Наоборот, поможет помириться. Кроме того, она хочет иногда выполнять предсмертную просьбу Единственной Дочери, та просила заботиться о ее дочерях. Никаких сомнений, понятно, что она поедет в Бирмингем.
– Сиди дома, – сказала ей Адель с обычной дрожью в голосе. – Ты ведь переезжаешь? Вот и пакуй-ся, занимайся своими делами.
Адель умела поставить на место. Еще когда Старшая Дочь была ребенком, Адель отмечала, что она порой слишком настырна.
Но это еще не все.
Рина, соседка с верхнего этажа, наконец-то добилась развода и за несколько дней до того, как Старшая Дочь должна была покинуть Маоз-Авив, провела полную дезинсекцию. Вся лестничная клетка и даже дорожки к подъезду и между подъездами были усыпаны издыхающими или уже безжизненными тараканами.
Зимородок с белой грудкой в разгар дня сидел на электрическом столбе с тараканом в клюве. Почему он не летит к Яркону, ведь его место там? Может, он позовет своих друзей на пир с тараканами? Интересно, устоит ли их пищеварительная система против дезинсекционных средств Рины?
Издыхающие тараканы в подъезде внесли в процесс сборов атмосферу нервозности. Старшая Дочь взяла веник и вымела их в сад. Пусть удобряют почву. По мере приближения даты операции она раз за разом откладывала завершение сборов и вызов грузчиков, думая, что ее вызовут в Бирмингем. Но это были ее фантазии. Она осталась в Израиле с коробками и скотчем. За тридцать лет квартира превратилась в склад. Она не собиралась ничего разбирать, а решила просто перевезти все как есть на другую квартиру.
За три дня до операции, когда Амация с дочерьми уже были в Бирмингеме, Адель позвонила Старшей Дочери и спросила, как та посмела назвать ее сволочью.
– Я не называла тебя сволочью, с чего ты взяла?
Адель не поверила, но согласилась сменить тему. Видно, смутно припоминала какую-то ссору, но забыла, в чем там было дело.
Прошло два дня. Операция началась в два часа по израильскому времени и в полдень по английскому. Через два с половиной часа Адель убедила себя, что Тимны больше нет.
Крик вырвался у Старшей Дочери, когда Адель сообщила ей об этом:
– Да что ты говоришь? Конечно, она жива.
– Ее больше нет, – упорствовала Адель на другом конце провода.
– У нее операция. Протезирование тазобедренного сустава. Это требует времени. Амация сказал, что, если операция будет долгой, это признак того, что заменяют весь сустав.
– Почему там не так, как в Израиле? – сказала Адель дрожащим голосом. – У нас каждые четверть часа врачи выходят и сообщают, что происходит. Нет-нет. Моя девочка умерла.
– Конечно, она жива! Не надо так говорить.
– Чудесно, что ты можешь так думать. Чудесно…
Через четыре часа операция успешно завершилась. С этим суставом все пришло в норму на ближайшие пятнадцать лет.
Через двенадцать дней отец с дочерьми вернулись в Израиль. Тимна проходила реабилитацию в больнице «Тель га-Шомер». Амация постепенно стал ездить из Рамат-Авива в «Тель га-Шомер» не каждый день, а два раза в неделю.
Прошел месяц, за ним другой. Внезапно Старшая Дочь поняла, что неведомо как главную роль тут играет совсем другой, только что появившийся на сцене, но все-таки давний персонаж, в то время как она сама изображает нелепого прохиндея-шута, ни одно слово которого не заслуживает доверия.
Дрора Маккей – двоюродная сестра Единственной Дочери, благословенна ее память, со стороны Адели. Правда, она и в худшие времена почти не давала о себе знать, потому что жила в Эдинбурге со своим мужем, шотландским лордом Маккеем.
При этом о существовании Дроры Маккей не забывали. Все понимали: Дрора Маккей всех превзошла. Ясное дело, она поймала удачу за хвост, неожиданно выскочив замуж за лорда Маккея в начале восьмидесятых и став настоящей леди. Лорд Маккей отличался высоким ростом, замечательной внешностью. К тому же он скрупулезно относился к одежде – всем бы так! Даже в палящую жару являлся на похороны в смокинге с галстуком и в черной шляпе.
По каким-то своим соображениям, уходящим в прошлое на много десятилетий, Адель не хотела, чтобы Старшая Дочь и Дрора Маккей пересекались, и на протяжении всех этих лет они почти не видели друг друга – разве что на похоронах, куда Дрора приезжала иногда с лордом, а иногда одна.