В родительском доме в Каире мальчик пришел к выводу, что ничего не поделаешь: законы пространственной геометрии обрекают внутренность пирамид Хеопса, Хефрена и Менкаура на мрак и молчание. Аль-Амрави опережал в развитии сверстников и оттого страдал: еще одна причина, по которой и дети, и взрослые считали его изгоем. Правда, в подростковом возрасте он резко вытянулся и достиг среднего роста, но было уже слишком поздно.
Он перенес несколько бойкотов в школе и, чтобы не впутываться в драки с обидчиками заведомо сильнее его, придумал выход, который надолго обеспечил ему покой. Он сосредоточенно думал о внутренних камнях пирамид, об исчезнувших гигантских гранитных глыбах – тех, что тайно от всех поддерживают пирамиду и не дают ей упасть, – и проникался их величием. Это привело его к выводу, что прилежание, настойчивость и упорство должны оставаться скрытыми. Он так усердно изучал книги по древнеегипетской истории, что не выходил из дома и мало ел. С годами он все более уподоблялся пауку, проворно плетущему свою паутину. Он выглядел безразличным, казался безгранично спокойным, но душа его напоминала разворошенный муравейник и металась, ожидая своего часа, словно рвущееся наружу чудовище в хорошо закрученном фильме.
Вырос он крайне честолюбивым, со склонностью к уединению. В тринадцать лет он забрался на вершину великой пирамиды Хеопса, мысленно запечатлев точную дату и час этого события. Четыре попытки оказались неудачными, то была пятая.
Стоял весенний день, дул легкий ветерок, но на вершине пирамиды ветер стал сильнее и развевал его черные кудри. Мальчик отбросил волосы с лица, чтобы лучше разглядеть открывавшийся с высоты вид.
Он был счастлив. Вновь и вновь он наполнял легкие горным воздухом, пока не ощутил головокружение. У его ног простерлась большая часть Каира. Каирская башня, дворец Салах ад-Дина, здание телевидения. На юге Саккара. Долгие мгновения он оставался наверху, потом проворно спустился и больше не пытался залезть на пирамиду. Ни Хеопса, ни Хефрена, ни Менкаура. Зато он прочел о них много книг. Как все, кому трудно ужиться с современниками, он увлеченно читал о героях прошлого и о славной культуре Древнего Египта. Тот факт, что Египет был колыбелью культуры, наполнял его гордостью, потому что он чувствовал кровное родство с этой колыбелью.
Как жаль, что он не застал эпоху фараонов! Ему казалось, что он рожден быть фараоном или хотя бы одним из высокопоставленных придворных. Аль-Амрави так выделялся на школьных занятиях, в том числе и по естественно-научным предметам, что в старших классах ему разрешили помимо обычных уроков посещать курсы археологии и истории в Каирском университете.
Само собой разумеется, он поступил на отделение египтологии и получил диплом бакалавра. Тогда как раз был подписан мирный договор между Израилем и Египтом, и аль-Амрави откликнулся на объявление израильского посольства, предлагающее стипендию Тель-Авивского университета.
Ответ не замедлил прийти: жилье и стипендия в течение двух семестров.
В Тель-Авиве начала восьмидесятых аль-Амрави ощутил себя свободным, как никогда. На родину он вернулся, уже хорошо говоря на иврите. В те времена в Египет приезжало множество израильских туристов, и он сразу же начал работать гидом для израильтян. Он говорил с ними на образцовом иврите – осторожно подбирая слова, порой сомневаясь, вплетая новые выражения, которые узнавал из израильских газет, и жаргонные словечки, подхваченные у самих туристов. У него был постоянный заработок, и он даже начал копить на черный день.
Ему часто доводилось устраивать экскурсии какой-нибудь важной израильской особе или нескольким особам с сопровождающими лицами во время секретных визитов.
Он выработал постоянный маршрут, начинающийся с осмотра пирамид Гизы, потом пирамиды в Саккаре и возвращение в Каир: рынок Хан аль-Халили, где израильтяне обычно покупали шарфы, Египетский музей и, наконец, апогей экскурсии в глазах израильтян – коптские церкви и древняя синагога Бен-Эзры в Харт аль-Ягуд, на чердаке которой была найдена гениза[34] Последнее обстоятельство убеждало израильтян в том, что и самый древний квартал Каира принадлежит им.
Аль-Амрави прекрасно разбирался в книгах Ездры и Неемии. Его познания в важных диспутах, происходивших в иудаизме на протяжении поколений, не оставляли израильтянам шанса поспорить – они-то ничего не знали или, в лучшем случае, нахватались поверхностных знаний. А стоящий перед ними египтянин, с чертами лица, напоминающими Анвара Садата, общался на иврите, время от времени добавляя слова и выражения на арамейском, которые они сами не понимали, и разбирал по косточкам борьбу между хасидами и миснагедами[35].
В то прекрасное время аль-Амрави встречал израильских туристов разных типов. Он с антропологическим интересом наблюдал за тем, как всюду, куда ни ступала нога израильтян, проявлялось присущее им чувство господства. Пирамиды построили их предки в египетском рабстве. Нил тоже каким-то образом принадлежит им: ведь Моисея нашли там в корзине. Не раз попадались нахалы, которые интересовались, идентичны ли нынешние египтяне древним или же они потомки какого-нибудь кочевого племени, прибывшего на верблюдах из пустыни после того, как подлинные египтяне вымерли.
– Сегодняшние египтяне – прямые потомки древних, – повторял он, и как-то раз сравнил свои черты с лицом мумии в Египетском музее.
Но в целом израильтяне были ему по душе, и он находил с ними общий язык, хотя нигде больше и не сталкивался с таким высокомерием в сочетании с такой снисходительностью по отношению к самому себе, что иногда, очень редко, вызывало у него отвращение и гнев. Он научился различать, кто из Хайфы, кто из Иерусалима, кто из кибуца; кто урожденный тель-авивец, а кто случайный житель этого города.
Сегодня Фариду кажется, что его тогдашние жалобы звучали из уст другого человека. В те дни он смог купить маленькую квартирку в Каире. Вначале из окон открывался вид на пирамиды, но потом все заслонили новые здания. Когда с течением времени поток израильских туристов уменьшился, Фарид нашел себе других. Но все же туристы-евреи нравились ему больше остальных.
Так протекала его жизнь более четверти столетия. Возможно, она продолжалась бы так до сих пор, если бы не «арабская весна». Он никогда не ощущал такого прилива адреналина, как в дни демонстраций на площади Тахрир. На демонстрациях аль-Амрави был не похож на себя, он размахивал руками вместе с массами демонстрантов. Но в ноябре 2011 года его отношение к демонстрациям в корне изменилось. Египетская армия открыла огонь по демонстрантам. Пуля, просвистев рядом с ухом аль-Амрави, впилась в горло бежавшему рядом с ним. До аль-Амрави долетели капли его крови. Он хотел помочь, но не мог. Залпы следовали один за другим. Он не останавливался, пока окольными путями не добрался до дома.
Эти события потрясли египетского экскурсовода. Он чувствовал, что крушатся самые основы его мира. Возможно, это сказалось даже на его поведении. Он стал молчаливее. И оказался без работы.
Началась борьба за выживание. Израильтяне перестали приезжать в Египет открыто. Их не было ни в посольстве, ни в других организациях. Почти не приезжали и другие любопытные туристы, даже из арабских стран, испытавших потрясение новых порывов «весеннего» ветра.
Из-за грянувших в жизни изменений Фарид физически ослаб и провел немало дней на диване. Он исчерпал все сбережения и уже начал продумывать махинации по добыванию денег.
Аль-Амрави понял, что погребен в недрах «арабской весны». Кто знает, сколько еще продлится эта весна! Работа приказала долго жить, и все идеи, где бы добыть еще двадцать фунтов, у него иссякли. Друзья, у которых он раньше занимал, теперь требовали вернуть долги.
После расстрела демонстрации он долго раздумывал, стоит ли ему выходить на улицы вместе со всеми или лучше, лежа на диване, следить за происходящим по телевидению и интернету.
Иногда до него доносились звуки творившегося на соседних улицах, и он тут же слышал это еще раз по телевизору или читал о случившемся в фейсбуке.
Он много думал о демонстранте, которому пуля попала в шею. Не было шанса его спасти. Задержись он, чтобы остановить кровотечение, – сам схлопотал бы пулю, и мертвы были бы оба. Решение было мгновенным, оно пришло без размышлений, за долю секунды, и в результате он остался в живых, а сейчас не знает, как заработать себе на жизнь.
Несколько раз он пробовал обратиться за помощью в израильское посольство, не стеснявшееся использовать его в лучшие времена. Отвечал автоответчик, предлагавший позвонить после праздников, но в ближайшее время никаких еврейских праздников не ожидалось.
После десятилетнего перерыва он снова начал курить. У него отросли спутанные космы, и он много спал. Просыпаясь, не мог вспомнить, кто он, и ощущал страх, а затем, когда приходил в себя, – отчаяние. В те дни он очень похудел и напоминал тяжелобольного.
Каирский зоопарк был основан в XIX веке, и животные в те дни выглядели не лучше, чем в XIX веке. Кожа до кости, почти безжизненные скелеты сидели по ржавым, устарелым, тесным клеткам. Бассейн для черепахи в точности соответствовал диаметру ее панциря. Все иссохло, провоняло, пришло в упадок. Цветы на клумбах увяли, и только деревья пока держались и отбрасывали тень. На некогда зеленом газоне, где раньше устраивались многочасовые семейные пикники, почти никого не было. Когда стреляют на улицах, никто не рискует водить детей в зоопарк.
– Нормально, – сказал себе Фарид аль-Амрави, входя в ворота зоопарка. Он пришел сюда по объявлению в интернете о том, что зоопарку требуется директор, профессиональный опыт не обязателен. Он позвонил, и ему предложили прийти. Вначале он не хотел идти, но все-таки пришел и тут же был принят на работу. Он сам устроил себе краткую экскурсию по зоопарку и был поражен запустением. Как и во всем Египте, в зоопарке царил хаос.