Искусству изящно вышивать Селеста научилась у матери. Часто они сидели у телевизора с вышиванием. В последнее время она вышивала на черной сатиновой ткани цветы по образцам из интернета, а потом делала из этой ткани красивые подушечки с невидимой застежкой, скрытой за складкой. Надо отметить, что она была виртуозом не только ручной, но и машинной вышивки и шитья. Она заказывала нити и иглы из Франции по интернету, и они приходили через два дня.
Селеста провела несколько лет за пределами большого дома, в разных принадлежащих ей квартирах в Каире, но, когда ее матери исполнилось восемьдесят лет, вернулась в большой дом, чтобы быть с матерью в ее последние годы. Так она объясняла это себе.
Мать Анетта и дочь Селеста не ощущали никакой связи с Государством Израиль. Напротив, они тщательно избегали всяких контактов со своими собратьями по ту сторону пустыни и с их посланцами в Каире. Они сразу выкидывали в мусор приглашения посетить на праздники израильское посольство. Они считали себя принадлежащими египетской нации египтянками иудейского вероисповедания.
– Кормить животных запрещено, – все-таки сказал директор.
– Вы здесь работаете? – спросила Селеста и продолжила, не дожидаясь ответа: – Да, кормить животных запрещено. – Она показала на выцветшую табличку с этими словами. – Но как их не кормить? Посмотрите, как они выглядят.
– Их кормят работники зоопарка, – автоматически ответил директор и пошел за ней. Он замолчал, видя, как гиены набросились на остатки принесенного ею мяса.
Селеста кормила гиен нарезанными куриными шейками. У аль-Амрави разболелась голова. Она снова кинула гиенам шейки, и они набросились на еду.
– Они умирают от голода, – сказала Селеста.
– Видно, сегодня о них забыли, – попытался объяснить Фарид.
Он сразу же распознал ее трогательную слабость и огромную потребность в любви и в признании и решил, что не будет с ней спорить.
Ему показалось, что она старше его как минимум лет на десять. Может быть, больше. Очень может быть, что ей за шестьдесят, но она в хорошей форме. А ее высокий рост словно делает его ниже! «Интересно, замужем ли она», – подумал он и тут же понял, что, будь она замужем, муж ни за что не разрешил бы ей в эти дни слоняться одной по зоопарку, как бы она ни сочувствовала животным.
– Я проверю, что там сегодня с кормежкой, – сказал он, взяв старенькую «Нокию», чтобы отдать указания начальственным голосом, но батарейка села, и, попрощавшись, он направился к себе в офис.
Вечером он изменил своему обыкновению сидеть дома и вышел на улицы, посмотреть, что где творится. Улицы, даже центральные, были тихи, и он спокойно шел вперед. Его переполняло хорошее чувство, казалось, вновь появилась надежда. По дороге он понял, что легко может влюбиться. Он попадется в ее сети, даже если они немного истрепались. Что здесь такого? Он тоже устал от жизни. Особенно кстати, что у нее уже не может быть детей, так что тут она его не подставит.
Ее глаза, в которые он смотрел сегодня, были красивыми и большими, они излучали приветливость и холодок. «По ней видно, что ее сердце не раз было разбито, – подумал аль-Амрави, и холодок не отпугивал его. – Мир изменился, – сказал он себе, – не надо ожидать от людей слишком многого».
Примерно раз в неделю Селеста приходила в зоопарк кормить зверей. Иногда она надевала одноразовые перчатки, которые выбрасывала в самом зоопарке. Однажды она даже принесла львам кебаб. Они тут же его сожрали, и лев попытался зарычать, но в итоге только зевнул. Она приносила оленям рис, а обезьянам орехи. Однажды она появилась только с горлышками из мясной лавки для хищников и с кукурузными хлопьями для всех остальных. Фарид не мог понять, что означает это изменение, то ли оно свидетельствует об ухудшении финансового положения, то ли просто временный каприз, результат чего-то вычитанного в интернете.
Потом настал еще один кровавый день, когда убили ее бухгалтера. Из винтовки, на демонстрации против законности прошедших выборов. Селеста была в шоке. Она еще не успела переварить смерть Анетты, а тут Дионисий, ее бухгалтер, наполовину грек, который был доверенным лицом семьи. Она перестала выходить из дома, даже в зоопарк. Потеря матери и преданного бухгалтера в течение года – для нее это была зловещая шутка мироздания над той, чью жизнь и так нельзя назвать прекрасной.
Она уволила кухарку и садовника, потому что не хотела видеться с ними каждый день. Бывали часы, когда их присутствие было ей тяжело: оно обязывало проявлять вежливость, когда ей хотелось поскорее оказаться в постели. Она оставила только коптскую уборщицу, которая приходила дважды в неделю, убирая зараз половину дома. У нее начались новые страхи. Она особенно боялась открывать приходящие по почте письма. В сущности, у нее развилась фобия по отношению ко всем деловым бумагам, и они накапливались. Счетами и деньгами всегда ведала ее мать с помощью Дионисия. Анетта много лет нахваливала его дочери, ее слова и сейчас звучали в ушах Селесты: Дионисий, Дионисий, Дионисий.
Но Дионисия не стало, в бухгалтерии воцарился хаос. У Селесты не было и близких подруг, которые могли бы ей помочь. Несколько зануд из еврейской общины, для которых Селеста была мостиком к Анетте, а не самостоятельной личностью, исчезли после смерти ее матери.
Однажды – утро было прохладным – Слеста внезапно снова появилась в зоопарке с горлышками в пластиковой коробке. Со слезами на глазах она рассказала Фариду о смерти бухгалтера и тут же вынула из сумочки солнечные очки. Фарид задумался, не прописаны ли окулистом эти дорогие солнечные очки и не привезла ли она их сама из Швейцарии.
В этот раз они ходили от клетки к клетке, он показывал ей достигнутые изменения к лучшему, а она рассказывала, что наконец-то вывезла из дома вещи покойной матери. Он про себя отметил, что у нее наверняка есть психолог, очень уж это походило на указание психолога.
Селеста и не помнила, когда ее в последний раз по-настоящему интересовал мужчина. Она в этой области не блистала. Ее реальные связи были какими-то неуклюжими и порой запретными. Например, студенткой Каирского университета она воспылала страстью к женатому профессору, читавшему лекции по философии. Долгие годы тот не выходил у нее из головы, хотя и не обращал на нее никакого внимания, несмотря на то что она была молода и красива. Ей приходилось довольствоваться сновидениями о нем, пока интерес постепенно не сошел на нет. Большая часть мужчин, которых жаждала душа этой египетской еврейки, были недостижимы или жили за морем, как тот, кого она встретила на Корсике, когда отдыхала там вместе с Анеттой. Целых два года после этого он владел ее воображением, пока она наконец не отпустила его с миром, выкинув из головы.
Если бы она послушалась мать, то давно бы уже была замужем и с детьми, но она хладнокровно и собственноручно лишила себя девственности в восемнадцать лет, когда мать предложила ей тридцатидвухлетнего еврейского бизнесмена из Марокко, искавшего девственницу-еврейку.
Но удивительным образом, стоя рядом с этим служащим зоопарка с древнеегипетскими чертами лица, она ощущала не изведанную ни с кем легкость – возможно, потому, что он был профессиональный экскурсовод. Селеста смотрела на него и хотела быть его туристкой. Она думала, что ей конец, но он возродил ее к жизни. Внезапно ей захотелось, чтобы хоть какое-то время в течение дня она могла общаться с другом, тенью, чье присутствие было бы не слишком ощутимо, в отличие от былой властности ее матери. По правде говоря, еврейка в Каире нуждается в защитнике. Но что именно ей от него надо? Почему рядом с этим египтянином у нее пылают щеки? Неужели она краснеет?
– Как-то вдруг потеплело, – сказал аль-Амрави. – Утром было приятно, и я было подумал, что и весь день таким будет – с легким ветерком.
– Вы правы, – сказала Селеста. – Откуда-то вдруг жара. Бедные звери.
На его лбу выступили капли пота. Она посмотрела ему в лицо и вновь различила черты древнего египтянина, которого изучала в школе и которого не раз видела старшеклассницей, приходя в Египетский музей.
– Тогда как же вы справляетесь? – спросил аль-Амрави и посмотрел наверх, ей в лицо.
– С Божьей помощью.
Но он настойчиво расспрашивал, кто ведет ее дела, и она рассказала, что в бухгалтерском управлении ее передали в ведение молодого, начинающего служащего.
Аль-Амрави нахмурился и сказал:
– Нехорошо, что вашими делами ведает начинающий бухгалтер. Откуда вам знать, что он хороший специалист?
Он надеялся, что одиночество приведет Селесту к нему. Его самого давно уже изматывало собственное одиночество.
Это заняло больше времени, чем он предполагал. Помогло не ее одиночество, но другая проблема. Селеста начала получать от раздираемого на части государства сообщения о наложении ареста на имущество. На улицах шли сражения, но взыскание долгов работало как часы. Селеста игнорировала приходящие письма, и теперь это ударило по ней.
– Вы не представляете себе, что у меня творится, – рассказывала она Фариду у клетки с ланями. – Бумаги на тумбочке в прихожей, горы счетов, нераспечатанные конверты в ящиках. После смерти мамы, когда Дионисий еще был жив, я, не открывая, передавала ему всю корреспонденцию. Но я не могу передавать всю корреспонденцию начинающему бухгалтеру, которого почти не знаю. Я не была готова к смерти Дионисия.
– Это действительно было некрасиво с его стороны, – улыбнулся аль-Амрави, и щеки Селесты снова вспыхнули.
Лани жались поближе к ней, но она забыла их покормить.
Около жирафов Селеста рассказала Фариду об угрозе ареста имущества из-за неоплаченных счетов, о которых у нее не было никакого представления. Она тонет в бюрократической переписке. Ей нужна помощь какого-нибудь порядочного человека, который ходил бы вместо нее по инстанциям.
Конечно, Селеста не была дурочкой. Она сначала его проверила. Она предоставила ему упорядочить свои долги перед каирским муниципалитетом. Он молниеносно выполнил поручение, проявив расторопность и заинтересованность. Она показала ему нераспечатанные письма, накопившиеся в ящиках стола со времени смерти матери. Вначале он из