умился, но любезно согласился забрать их к себе домой и за три дня разобрать, отделив нужные бумаги от всякой ерунды.
Короче говоря, в возрасте шестидесяти пяти лет, через три месяца после гибели ее бухгалтера на демонстрации, Селеста назначила аль-Амрави кем-то вроде младшего счетовода и по-черному платила ему небольшую ежемесячную зарплату. Все-таки для него это было неплохое дополнение к заработку директора зоопарка. Он уже понял, что набрел на золотую жилу и стоит вложить в нее силы и энергию. Даже оставаясь наедине с собой, он не решался думать о том, сколько денег у нее может быть в египетских фунтах или в евро. К тому же он понимал, что не знает всего. Он предполагал, что у нее имеется и счет в Женеве с целым состоянием. Он знал, что ей принадлежат три квартиры на дорогих улицах Каира – там, где жили египетские киноактеры. Еще она владелица фабрики, за аренду которой платит немалые деньги бизнесмен из Абу-Даби. Не говоря уже о ключе от женского отделения синагоги, который сам по себе может стоить невообразимую сумму. А кто знает, сколько там вообще денег на разных счетах!
Селеста довольно скоро решила, что может на него положиться, потому что не хотела быть подозрительной, как мама, и к тому же, мысленно просуммировав его различные качества, пришла к неоспоримому выводу, что человек он надежный. Возможно, он действительно был надежным. Его познания в области древнеегипетской истории, которыми он охотно с ней делился, производили сильное впечатление. Да ведь и его никто больше не просил вновь и вновь рассказывать истории из египетского прошлого. Она никогда не учила иврита, да в этом и не было никакой надобности.
Они поцеловались у клетки с поблекшим тигром. После поцелуя, который не был ни слишком коротким, ни слишком длинным, она отступила на шаг, словно отдаляясь в смущении. Кровь прилила к щекам, и они снова стали пунцовыми.
Вечером того дня он припарковал свою старую синюю машину около виллы с египетской пальмой. Войдя в дом, он вел себя идеально. Он выпил приготовленный ею прекрасный кофе и не пытался затащить ее в постель. Более того, он весь вечер помогал ей разбирать бумаги, раскладывая их по папкам матери, почерк которой мог легко разобрать. Они работали до поздней ночи, а потом он уехал.
Постепенно Селеста влюблялась. Невозможно описать ту страсть, которая охватывала ее при каждой их встрече. Пульс ее долго не успокаивался. Она хотела, чтобы он появлялся в любое время по первому ее зову – она свободная женщина, нуждающаяся в ангеле-хранителе, который позаботился бы о ней в этом суровом мире.
В первые несколько раз все было прекрасно. Она легко уступила, все произошло быстро и под прикрытием темноты, словно было грехом. Была между ними хорошая «химия» – совместимость, хотя потребовалось больше усилий, чем она ожидала.
Но однажды в воскресенье ветеринар Абдалла покончил с собой. Аль-Амрави не отвечал на звонки, потому что был все утро занят организацией похорон, которые пришлось оплатить из бюджета зоопарка. Потом он пошел на похороны вместе с горсткой сотрудников и во время похорон тоже не мог ответить на звонок.
Селеста обиделась, что он не отвечает, и решила, что ей тоже нужна пауза. Она никогда еще не впускала мужчину в материнский дом, и теперь ей надо было о многом подумать.
Президента, отправленного в тюрьму, не приговорили к смертной казни, чего, по мнению некоторых, он заслуживал, но отпустили домой по состоянию здоровья. Постепенно выяснилось, что новый президент тоже не пользуется всенародной поддержкой, и началась новая революция. Улицы стали еще опаснее, чем раньше, и Селеста не возвращалась в зоопарк и не отвечала на звонки. Она не отреагировала ни на одно из сообщений, оставленных ей Фаридом на автоответчике. Это его очень раздосадовало, но он терпеливо ждал конца месяца. Наверняка у нее найдутся дела для него.
Действительно, в конце месяца она его вызвала. Три часа они сидели на балконе, и она доставала папку за папкой, которые никто из них еще не видел. Большая часть документов была на арабском, некоторые на английском и на немецком – как раз швейцарские счета. Он принес калькулятор с бумажной лентой. Они засели за расчеты.
Он сосредоточенно и серьезно занимался делом. Селеста не осмеливалась ему мешать.
– Много людей должны тебе деньги, ты это знаешь? – спросил он.
Так он стал ее коллектором, и в нескольких случаях ему удавалось наверстать пропущенные платежи за целый год. Всюду, где он появлялся с ее доверенностью, перед ним распахивались все двери в реальном мире и все файлы в мире виртуальном. У него имелись серьезные причины копировать эти файлы в свой ноутбук, где всегда было открыто окно, подключенное к установленным в зоопарке камерам, так что он постоянно был в курсе того, что там происходит.
Каким небесным даром стал для нее лысеющий мужчина, думала Селеста. Теперь она платила ему неплохой оклад за все, что он для нее делал, причем уже официально. Он всегда внимательно ее слушал. Они совещались и принимали решения. Разумеется, все очень вежливо и культурно. Наконец-то у нее есть мужчина, который, в довершение ко всему, говорит ей, что делать. Он говорит «мы», имея в виду ее и себя.
Но вскоре их мирок снова зашатался. Произошел очередной переворот, и армейские подразделения атаковали его противников, утверждавших, что их президент был избран демократическим путем. Погиб пятьдесят один демонстрант. Аль-Амрави, стоявший за новую власть, был потрясен резней. Через восемь дней после того, как армия открыла огонь по противникам переворота, он вышел из дома вместе со своим ноутбуком, и с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Возможно, он погиб, попав в перестрелку, и был похоронен в безымянной могиле? Селеста пару раз ходила в полицию, но не нашла его и так и не узнала, что с ним стряслось. Неизвестно также, не уходили ли раз в два-три месяца деньги с одного из ее полузабытых банковских счетов. Во всяком случае, она этого не замечала.
Глава 15Люсия
Полная и подлинная история Люсии не подлежит огласке, но все-таки несколько слов о ней сказать можно. Свои леопардовые туфли она купила в том самом магазине, где делала маникюр и педикюр, на улице Царей Израилевых, напротив площади Рабина и здания тель-авивского муниципалитета. Когда ей исполнилось пятьдесят, после долгих, почти невыносимых мучений она переехала в квартиру на проспекте Хен. Изначально это была трехкомнатная квартира, которую переделали в люкс, состоящий из спальни и гостиной, соединенной с кухней. Она прожила в ней меньше двух лет.
В последние дни, хотя она и родилась в Буэнос-Айресе и знала испанский, португальский, английский, французский, итальянский и основы санскрита, а также в совершенстве владела ивритом, она примирялась со своей судьбой именно на арабском и не раз тихо повторяла «Аллах акбар» хриплым и глубоким голосом.
В сущности, как только ей стало известно о болезни, она пристрастилась к речитативу муэдзинов. Она любила в основном муэдзинов из заброшенных уголков пустыни. Они помогали ей выносить холод одинокой смерти. Вскоре она научилась напевать их мелодии в самых разных вариациях: муэдзин забытой Богом деревни в Сахаре, муэдзин-экстремист, подстрекающий к бунту, муэдзин умеренных взглядов в тихий день, когда на душе у него неспокойно, и так далее.
Покидая квартиру, чтобы уже в нее не вернуться, она всюду оставила свет, который так и горел все это время. Только через день после ее смерти туда приехала ее подруга-психиатр и погасила свет.
Пока она умирала, там горели все лампы и днем, и ночью.
На второй день госпитализации она вызвала парикмахера, чтобы приготовиться к парику и процедурам. Парикмахера звали Джеки. Он сделал ей короткую прическу и сказал, что подберет парик бесплатно. «В этой стране таких, как ты, больше нет», – то и дело повторял он.
Квартира долго пустовала. Лишь через семь месяцев хозяйке квартиры – польской уроженке, владелице преуспевающего кафе – удалось снова сдать ее.
Агония продолжалась четыре дня. Два дня Люсия была в сознании и еще два дня без сознания. Каждый выдох сопровождался болезненным стоном. В первые два дня, когда она еще была в сознании, лежавшая рядом с ней старушка из России попросила оставить разделяющую их занавеску открытой и не задергивать, но Люсия заупрямилась:
– Нет, ты придешь, когда я сама приглашу.
Она контролировала происходящее, даже потеряв сознание. Она приходила в себя на несколько мгновений и тогда спрашивала дежурившую врача из Аргентины, почему сознание покидает ее и словно размывается. Она говорила с этой кудрявой женщиной по-испански, иногда опять теряя сознание прямо посреди фразы.
Люсия была сенсуалисткой. Она любила еду, секс, духи. Она восхищалась производителями сложных изысканных духов, запах которых менялся в соответствии с часом дня и временем года или был подобран под тот или иной сезон. Досконально изучив все прочие занимавшие ее темы – она даже занималась санскритом и была в курсе его этимологических и семантических связей с другими языками, – она принялась тщательно исследовать мир духов и покупала духи Сержа Лютена под названием «Fleurs de Citronnier».
– Запах духов устроен так же сложно, как пирамида. Поэтому нельзя просто нанести духи повсюду, а потом вытереть рукой. Надо побрызгать духами только те места, где это требуется, и оставить их там. Вытирая духи, мы разрушаем вершину пирамиды. Духи теряют глубину и не меняются вместе с женщиной в течение дня, – провозглашала она.
На записанном ей сообщении на автоответчике она произносила по-испански своим низким приятным голосом: «Синко, куатро, куатро, зеро, нуэве, зеро, очо». А затем: «Дехе ун менсахе деспуэс де сеньял соноре»[36].
В двенадцать лет она буквально поглотила энциклопедию «Иудаика», что привело к столкновению континентов на бескрайних просторах ее сознания и потребовало столь же значительных действий. Она в одиночку убедила целую ветвь семьи покинуть Буэнос-Айрес и приехать в Израиль. В Израиле, в Бат-Яме и в интернате «Гадасим», она поутратила иллюзии, но не отчаялась и продолжала воодушевлять ту ветвь, которую отсекла от ствола в аргентинской столице и привезла сюда ради бегства от фашизма и во имя возрождения еврейского народа, как наставляла «Иудаика».