– Это тоже плохо?
– Конечно!
И всплеснула маленькими руками, словно сплетница старушка на лавочке у подъезда. Руки у неё тоже совсем были белыми, венки просвечивают, и кажется, что девочка фарфоровая. Невероятно, нестандартно красивый ребёнок, даже не верится, что я имею к ней отношение.
– Что ещё тебе интересно обо мне? – спросил я.
– Ты не инопланетянин.
Я поперхнулся чаем и закашлялся. Папы лётчики да, такими баснями матери одиночки кормят своих детей, но инопланетные папы?
– Это хорошо? – осторожно спросил я.
– Да, – кивнула она, и наклонившись вперёд, откусила от куска.
На носу остался мазок крема и у меня вдруг защипало в носу, засвербело в глазах, случилось невероятное – мне, глядя на эту малышку испачканную кремом, захотелось плакать.
Плакать я не буду. Вместе с этими эмоциями вновь поднялась злость на Миру – сколького она меня лишила!
Ника сделала несколько глотков чая, спрыгнула на пол и убежала в комнату, волоча за собой коробку с куклой. Мы с Мирой остались одни. Она явно не настраивала против меня ребёнка. Пока. Но злость было не унять, она требовала выхода.
– Ты едешь с нами? – спросил я. – Или воспользуешься свободой и воссоединишься с любовью всей своей жизни?
– Я еду со своим ребёнком, – спокойно ответила она, не глядя на меня. – Ты доел?
Из комнаты раздавался шелест обертки, Ника распаковывала куклу. Женщина, которую я когда-то любил больше жизни, молча стояла рядом и смотрела куда-то сквозь меня. Не дождавшись ответа, забрала у меня тарелку с тортом и буквально выбросила её в мойку.
Глава 27. Мира
Теть Надя допивала уже третью чашку чая, что она умела мастерски, так это пить чай. Непременно вприкуску с вареньем, которое сама к нам и приносила.
– Нечего печалиться, – вдруг сказала она. – Тебя что тут держит?
– Ничего, – признала я. – Меня ничего не держит. Вот у Ники здесь жизнь…
У меня ничего не было. Ни кола, ни двора, теперь даже работы. А у Ники – друзья. Опять же, хороший врач, надо будет обсудить это с Тимофеем. Я же даже не печалилась, словно выгорела, просто механически собирала вещи. И стоило признать, вещи мои тоже барахло, все можно бросить…
– Она привыкнет. А отец у ребёнка должен быть, пусть он на бандита и похож. Зато дочка твоя, как сыр в масле кататься будет.
Этого я тоже боялась. Того, что Тимофей засыплет мою дочь материальными благами и она решит – папа лучше. А мама так ничего и не добилась.
А Теть Надя человек старого воспитания. По её меркам семья должна быть полной, за мужика надо было держаться, каким бы он не был. Бьёт, значит любит. По бабам ходит, так такая у них порода. Пьёт? А кто не пьёт?
Тимофей не бил, не страдал зависимостью к алкоголю, и даже по бабам не ходил, не был замечен, по крайней мере, за время нашего короткого брака. По меркам тёти Нади он был идеален.
Я на неё не обижалась. Она единственная в этом городе, по кому буду скучать. Сдала квартиру маме одиночке, не приставала с проверками, такое у меня бывало, полюбила Нику, да и нянчилась с нею…
– По вам скучать буду, – неожиданно для самой себя всхлипнула я.
– Вот ещё слезы лить, – рассердилась старушка. – Будет тебе, никто же не умер…
Ника толком не понимала. Я думаю, осознание навалится на неё уже после переезда. Когда поймёт, что не будет больше подружек, тёти Нади, Толи противного и то не будет больше, все они останутся здесь. Пока же она с увлечением помогала собирать вещи.
Жизнь снова делилась на до и после. До мы с Никой были счастливы вдвоём. И это до кончается сейчас, в однокомнатной квартире, которая заставлена сумками и коробками.
– Игрушки возьмём все, – командовала она.
– А как увезем?
– В багажнике!
Так и решили – поедем на машине. Во впервые мне жалко было бросать здесь свою верную подружку, она так сильно меня выручала, пусть и дешёвая. Мы собирали вещи, старье безжалостно отбраковывали и выбрасывали. Смешно, но с каждым рейсом к мусорному баку я словно выкидывала и часть себя.
Мне было не грустно. Мне было никак, словно я закончилась.
В один из последних дней мы зашли в садик. Документы мы оттуда уже забрали. В коридоре, стены которого были разрисованы зверушками, мне буквально стало тяжело дышать. Прислонилась к стене, простояла минуту.
– Мама, все хорошо?
– Да, детка, – отозвалась я.
Просто у меня забирают мою жизнь.
Прошли в группу. Тихий час уже был позади, дети играли, при виде Ники бросились к ней сразу, у меня снова внутри, в самой грудной клетке что-то скрутило. Вдох, выдох.
У меня в руках большой бумажный пакет. В нем несколько красиво запакованных сладких подарков, в каждом ещё маленькая игрушка. Каждому малышу. Пусть они помнят Нику, несмотря на то, что детская память так избирательна.
Вышли на мороз, дышать стало легче.
– Мама, у меня будет новый садик?
– Непременно будет.
После этого обмена короткими фразами долго молчали. Я повернула к дому Мишки, но не доехав, остановилась. Я не знала, что ему сказать. Но полагаю, догадываюсь, что услышу. Он скажет, я же говорил. Он скажет, я знал, что так будет.
От этого нисколько не легче, как и от любви его, ненужной такой.
У подъезда нас ждал Тимофей, неожиданно.
– У вас все готово? – тихо спросил он.
– Почти, – ответила я.
– Вылет послезавтра. Билеты купил.
Ника внимательно смотрела на него сижу вверх. Она не боялась его, но опять же думаю не понимала всего, что происходит, и на откровенное сближение идти не спешила. Она просто приняла то, что он есть, и все.
– Мы поедем на моей машине.
– На этой? – показал он пальцем на мою машину. – На этой машине ты поедешь по трассе междугородней?
– Да. У меня есть такой опыт вождения. Мы с Никой дважды ездили так путешествовать.
Путешествовать громко сказано, раз мы ездили в санаторий для плоховидящих детей, расстояние было достаточно солидным, и ещё раз катались в соседний город. Но водила я достаточно уверенно.
– Зимой?
– Да.
Глубоко вдохнул. Видимо, призывает себя к терпению, бедный.
– Вы полетите на самолёте. Как и я.
– Нет, – я говорю предельно спокойно. – Ты лишаешь меня моей жизни, какой бы ущербной она тебе не казалась. Ты забираешь у меня все, Бессонов. Но здесь я тебе не уступлю.
– Мира!
Стоим друг на против друга. Смешно, но в прошлой жизни мы практически не ссорились. У нас все получалось делать дружно и вместе, а любовь сглаживала все острые углы. А теперь, пять лет спустя, словно добираем все эти ссоры.
Напряжение растёт.
– Мы поедем на своей машине, – вдруг сказала Ника. – Она наша, и мы что хотим, то и делаем.
За руку меня взяла и повела в подъезд, Тимофей остался стоять на улице и смотреть нам вслед. Уже дома, после ужина Ника вскочила, и побежала вдруг в прихожую, начала надевать куртку.
– Ты чего? – удивилась я.
– Давай все скорее отнесем в машину.
Словно боялась потерять либо нашу смешную независимость, хоть какое-то право выбора, либо лишиться того, что я записала в барахло, но для неё все оно дорого.
И мы добрый час носили вниз сумки, тщательно запихивали их в багажник, утрамбовывали, чтобы точно влезло. Часть осела на заднем сиденье, рядом с детским креслом, на пассажирском спереди тоже стояла сумка, и внизу на полу пару пакетов… потом стояли и удовлетворенно смотрели на дело рук своих, а я печально думала – вся моя жизнь влезла в эту маленькую машину.
Но главное, что рядом будет Ника. Если она будет рядом, я смогу все. В квартире стало совсем пусто, мы почти все либо выбросили, либо увозим, либо продали. И теперь она, прежде такая тесная, казалась удивительно просторной и большой.
– Всё будет хорошо, мама, – подбодрила меня дочка.
– Да, – кивнула я.
Но сама я в это не верила.
Глава 28. Мира
Мишка приехал сам, и это было правильно, я знала, что с ним нужно прощаться, только не находила в себе сил.
– Всё? – спросил он входя.
– Всё, – кивнула я.
Квартира пуста. В ней лишь самое необходимое, завтра уже уезжаем. Доедаем последние продукты из холодильника и смотрим мультики, вот, как мы проводим наши последние сутки свободы.
– Ты считаешь, что правильно поступила?
Я не хотела обвинений от него. Я не хотела оправдываться перед ним. Поразительно, но время и прожитые годы сделали меня ужасной эгоисткой.
– Я все делаю правильно. Я рассчитываю свои силы. Зло неизбежно, как бы патетически это не звучало. Я пять лет пряталась, но неизбежность меня догнала. Мне придётся быть гибкой.
– Где вы там будете жить?
– Тимофей сказал, что обо всем позаботился.
– Шикарно. Ты для того, училась самостоятельности, чтобы сейчас во всем полагаться на бывшего мужа?
– Я делаю так, как считаю нужным.
Молчим. Ника спит в комнате, последний тихий час в этой квартире. Завтра утром мы уезжаем.
– А жить ты там на что будешь? Тоже на его деньги?
– Устроюсь на работу, – упрямо ответила я.
Он покачал головой. В его глазах – жалость. Похожая на ту, что я видела в нем четыре года назад. Он приехал сюда, ко мне, хотя я не звала его. Мы с Никой живём в коммуналке. Ника белоснежная, но верещала так громко, что становилась практически красной. Нас не любили соседи. Я не любила тараканов. Я плакала от бессилия, пыталась уговорить себя держаться. Выдержала тогда, не сломаюсь и сейчас.
– А операция Ники?
– Тимофей…
– Тимофей, блять! – закричал Мишка. – Тимофей! Тимофей!
Я встала и закрыла дверь – не хватало воплями разбудить ребёнка, у неё и так в жизни творится полная неразбериха.
– Да, Тимофей, – согласилась я. – Именно от него я родила ребёнка. Этого факта не отменить. Я люблю Нику, я не готова её терять. Бессонов зол на меня, я не собираюсь его провоцировать. Раньше я любила его без оглядки, сейчас я понимаю, что толком его не знаю. Но я узнаю. Я сделаю все, чтобы моя дочь была счастлива. Спасибо тебе, Миш, но я не считаю, что ты имеешь право на меня давить и тем более кричать.