Она кивает. Глаза её красные и заплаканные, щеки горят огнём. Смотрит на Тимофея так, словно это он спрятал её очки. Затем отворачивается и снова утыкается лицом в меня.
– Я приготовлю завтрак, – кивает Тимофей.
Мы умываемся. В ванной есть новые запаянные в пластик щётки, но Ника хочет свою, я ищу в рюкзаке. Чистит зубы и всхлипывает, не в силах успокоиться. Стоит рядом, пока умываюсь я. Не отходит ни на шаг. Я сижу на унитазе – она стоит за дверью. Словно ей снова годик и потерять маму из поля зрения даже на пять минут это драма и трагедия.
Из комнаты выходит только держа меня за руку. Садится рядом со мной. Толком не ест, ковыряет в тарелке с кашей, сваренной Тимофеем. Меня это не беспокоит, она не ест по утрам, но Тимофей снова встревожен.
– Я не осознавал, – говорит он тихо. – Насколько все серьёзно.
– Ну, теперь осознаешь. А наша операция под вопросом.
– Сегодня же найду лучшего хирурга в городе.
Я ем молча. Пусть ищет. Я зла на него и сейчас, но моя злость измучена и скупа на эмоции. Она живёт во мне фоном и кажется, что была всегда. Тарелки ставлю в мойку, пусть сам разбирается, наверняка есть горничная.
– Девушка придёт в час, – подтверждает он мои слова. – Она готовит и совершает минимум уборки. Раз в неделю на полную уборку приходит клининг.
– Меня это не касается, – пожимаю плечами я. – Мне не нужна обслуга. Если я не съеду отсюда до конца недели, я открою сайт аренды и найду себе клоповник.
Мужские глаза вспыхивают злостью, но рядом Ника и он сдерживает себя. Садится перед ней на корточки.
– Я поеду на работу, – говорит он, а Ника молчит. – Ты можешь пойти гулять. Можешь посмотреть все комнаты. Можешь делать что угодно. Всё, что захочешь.
– Я хочу домой, – тихо просит Ника.
И всемогущий Тимофей понимает, что он не может ребёнку дать желаемого. Я бы позлорадствовала, но я слишком устала для этого. Кажется, даже жить устала и просто дыхание требует от меня неимоверных усилий.
– Чувствуйте себя, как дома, – наконец отвечает он.
На Нику смотрит удивлённо. Ещё недавно она была живым ребёнком. Она смело говорила с ним. Много смеялась. А теперь держит меня за руку и не отходит от меня ни на шаг.
Он уходит, а мы остаёмся в его огромной квартире. Сидим в комнате, Ника не хочет обследовать квартиру. Иногда она подходит к большому окну и смотрит сверху на незнакомый город. А потом бежит к кровати, словно он её пугает.
Её пугают и звуки уборки и готовки, которые доносятся, когда в полуденное время приходит женщина, здесь работающая. Она даже вздрагивает, и сердце моё болит. Теперь ей не кажется приключением все, что происходит. Навалилось реальность.
Она привыкнет, убеждаю себя я. Детская психика гибкая. Сотни семей с детьми переезжают. Она привыкнет.
Но мне все равно больно.
– Мне здесь не нравится, – раз за разом говорит Ника. – Я хочу домой.
– У нас будет свой дом, – отвечаю я. – Здесь. И ты его полюбишь.
Пока она мне не верит. Лезет на колени, такая маленькая, но уже ощутимо тяжёлая, а я глажу её спину и целую в белую макушку.
Глава 31. Тимофей
Уже второе утро я просыпаюсь с оглушающим пониманием того, что Мира рядом. Спит в моей квартире. Когда то, пять лет назад я вырвал её из своей жизни, сердца, почти вырвал из памяти, а теперь привёз её к себе. Сам.
Принимаю душ. Постоянно пытаюсь ловить звуки, даже сквозь шум текущей воды. Узнавать лёгкие чужие шаги, присутствие. Квартира молчит, она словно спит, но я знаю, что она притворяется.
Малышка просыпается рано. Вчера плакала, потому что не могла найти очки. Я не знаю, люблю ли я этого ребёнка, который свалился на меня так внезапно, сумею ли полюбить, но каждая слезинка, стекающая вниз по щеке, рвёт мне душу, придавливает словно бетонной плитой. Я закрываю глаза и тянусь вперёд руками. Делаю шаг вслепую. Натыкаюсь на стену. Я идиот, я пытаюсь понять, каково было этой маленькой девочке без очков.
Я готовлю завтрак. Готовить я умею, пусть и не люблю, но постоянное присутствие чужих людей в квартире напрягает, поэтому прислуга у меня приходящая, и с завтраком я справляюсь сам. Мира спит, я это знаю, просто чувствую. Разбиваю яйцо на сковородку и вдруг вспоминаю, какими замечательными бывали воскресные пробуждения раньше. Когда глаза открываешь, зная, что никуда спешить не нужно и Мира спит рядом. Её сон так сладок, слаще всего в этом мире. Помню, как в детстве, которое никогда не было богатым, любил сгущёнку. Больше всего. И мать приносила банку, я опускал в нее ложку, и она выгибалась от тяжести сладкой, густой массы.
Сколько бы не пытался есть сгущёнку во взрослой жизни, такой магии больше не было, взрыва вкуса, предвкушения. Вот утро с Мирой сладко, как те детские воспоминания.
И я обнимал её спящую, тёплую, вдыхал её запах полной грудью. Она пахла уютом и женщиной, которую я хотел. Утыкался лицом ей в шею, пускал руки в свободное плавание. Под футболку, потом ниже. Наслаждался женским теплом. Мира ерзала во сне, лягала меня ногой, чтобы не мешал досыпать, а потом все же терлась о мой пах постанывая…
От воспоминаний непрошенная эрекция. Только утром совсем другое. Не воскресное. Не сладкое. За окном холодный промозглый февраль, и от одного взгляда на улицу поневоле ежишься от холода, несмотря на тепло в квартире.
И Мира спит. Не со мной и со мной не будет. В квартире что-то падает, звук тихий, приглушенный благодаря звукоизоляции, но я знаю, что это Ника проснулась. Снова прислушиваюсь, теперь уже в тревоге – вдруг заплачет. Не выдерживаю и иду к комнате. Тихонько стучу. Затем приоткрываю дверь, хоть и понимаю, что это вторжение в личное пространство. Я беспокоюсь за ребёнка.
Мира спит. Я вижу только сбившееся одеяло и отброшенную в сторону тонкую руку. Девочка сидит на краю постели, свесив ноги вниз. Она в очках, их возможное отсутствие меня беспокоило.
– Доброе утро, – говорю я.
– Доброе, – кивает она.
– Я готовлю завтрак. Пойдём поедим?
Она смотрит на меня немного затравленно. Потом на Миру.
– Мама спит, я тут посижу и подожду.
Я хочу сказать, что меня не стоит бояться. Я не обижу. Но я не знаю, как убедить в этом ребёнка, которому нет пяти лет. Я не знаю, как сказать ей, что я не желаю ей зла. Что с финансовым обеспечением я справлюсь лучше, чем её мать. Что теперь операцию ей сделает лучший в стране, а быть может и в мире хирург. Она никогда не будет знать теперь, что такой жить в съёмной квартире. Она сможет летать на каникулы в Европу и учиться в лучших школах.
Я молчу, потому что мне кажется, ничего из этого для четырехлетнего ребёнка не имеет значения.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Я буду на кухне.
Мира с ребёнком приходит минут через двадцать. Свою яичницу я уже съел и успел приготовить им новую, чтобы не остыла. Девочки только умыты, пахнут свежестью, и зубной пастой.
– Я не хочу, чтобы ты считал, что я у тебя что-то требую, – начала Мира. – Но я бы хотела видеть квартиру. Мне нужны гарантии того, что я не буду жить с тобой.
Ника откладывает вилку и внимательно слушает мать, и меня злит, что мы ведём такие важные разговоры при ребёнке. Уж что я точно знаю про детей, так то, что они впитывают информацию, как губка. Я не хочу, чтобы девочка считала меня монстром.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Доедайте и идём.
– Мы будем смотреть её прямо сейчас?
– Да.
Я дожидаюсь, когда они доедят, встаю, иду к дверям. Открываю дверь гардеробного шкафа, вытаскиваю тапочки, бросаю Мире. Маленьких тапочек ещё нет.
– Мы идём в тапочках?
– Да.
Отпираю дверь. Мира несёт девочку на руках. Мне бы Ника не далась, и я не чувствую сожаления по этому поводу, скорее смятение.
На каждом этаже нашего подъезда четыре квартиры. По типу советских многоэтажек, они соединены холлом по две, только раньше были тёмные узкие тамбуры. Я открываю соседнюю дверь.
– Я купил её одновременно со своей. Не хотелось соседей так рядом. Думал даже обжить, но мне своего пространства хватает. Она меньше моей, здесь всего две спальни, гостиная, кабинет. Санузлов тоже два. Кухня смежная с гостиной.
Мы стоим посреди пространства пахнущего штукатуркой и краской. Ремонт закончен, а вот мебели нет совершенно.
– Нам ни к чему такая квартира, – говорит Мира.
– Теперь не ты одна несёшь ответственность за ребёнка, и я, как отец говорю, что моя дочь в квартире меньше или хуже чем эта жить не будет.
Мира растерянно спускает дочку на пол. Пол чистый, его уже отмыли, девочка идёт вперёд, заглядывает на кухню, в остальные комнаты, Мира же стоит и смотрит на меня.
– Мы будем соседями, – констатирует она.
– Я не просил тебя делать меня отцом. Ты сама решила и не поставила меня в известность. Но факт отцовства не оспорим, и я буду участвовать в жизни ребёнка. И чем ближе вы будете, тем быстрее девочка ко мне привыкнет.
Мира качает головой, девочка же, словно чего-то испугавшись, бегом возвращается к матери.
– Мне тут не нравится, – жмется она к её ногам.
– Поставят мебель и все понравится. Сегодня придёт дизайнер, ты все с ней можешь обсудить. У неё уже есть готовые проекты, это здорово сэкономило бы время.
Мне хочется хоть каких-то эмоций, но они обе молчат. Пусть Мира разозлилась бы, топнула ногой, сделала бы хоть что-то, но в её глазах отрешенное спокойствие.
– Я не хочу, чтобы тратил на меня свои деньги.
– Раньше тебе это нравилось, – усмехаюсь я.
Но злости в её глазах нет. Только усталость. И ещё тревога за девочку, что стоит между нами. Мира настолько спокойна, что мне хочется растормошить её, вызвать хоть какие то эмоции.
– С тех пор утекло много воды.
Берет девочку на руки и идёт обратно, не глядя на меня.
Глава 32. Мира
Я чувствовала себя приживалкой. Содержанкой. Бедной родственницей, пущенной в дом из сострадания. Одна разница – бедным родственницам не покупали огромных квартир. Мне тоже не купили да, но из своего клоповника, как его называл Тимофей, я перееду в хоромы.