Звонил один из моих замов, Игорь. Самый давний, один из самых проверенных. Я нахмурился – работа как-то совсем отошла в сторону, о ней не думалось в эти дни.
– Тимофей, – начал он и в голосе его было сомнение. – Тут такое дело… Я даже не знаю, как сказать.
– Ну же, – поторопил я.
– Твоя Мира поехала к Лизе. Наверное, уже там. Мне сказала жена…
Я отбросил телефон и круто развернул автомобиль нарушая все мыслимые знаки, под вой клаксонов. Ехать до дома Лизы несколько минут. Подьезжая высматривал у подъезда машинку Миры, не увидел её и успокоился, но рано.
Увиденное выходило за грани разумного. Я ожидал чего угодно от новой Миры, но сейчас она удивила до охренения.
Мира сидела на Лизе, распластанной прямо на асфальте и что-то говорила склонившись к её лицу, удерживая руками её руки. А потом…потом закатила ей пощёчину.
Охреневать дальше не было времени, я бы не удивился, если бы эта новая Мира схватила Лизу за волосы и приложила головой об асфальт. Я выскочил из машины, бросился к Мире, обхватил её за талию и попытался отодрать от Лизы. Попытался именно потому, что она вцепилась в её пальто и слезать с поверженной не хотела. Пальто затрещало, я оторвал его кусок вместе со своей женой.
– Спасибо, Тим! – воскликнула Лиза, отползая в сторону. Затем села на асфальте и громко зарыдала, размазывая по щекам слезы, кровь и пыль. – Она чокнутая, эта Мира, я всегда это знала!
Я все ещё удерживал Миру, боясь, что она снова бросится в бой. Она тоже пострадала. На виске наливается синяк, там же порядочных размеров ссадина, из носа сочится кровь. Воительница.
– Зачем? – спросил я у Миры.
– Пять лет назад она затрахивала только меня. Теперь из-за неё страдает моя дочь. Этого я не потерплю. Если Лиза ещё раз приблизится к нам, ей уже никакой пластический хирург не поможет. Слышишь, Лиз? Будешь не только одинокая, но ещё и страшная.
Отбросила мою руку. Лиза все ещё рыдала. Я стоял. Я, черт побери, ни хрена не знал, что делать. Я понимал Миру. Лиза и меня достала и да, она не имела права приходить к зданию клиники, в которой моей дочери делают операцию, в больном состоянии. Поправка – ни в каком состоянии. Но блин, избиение…
Лиза, пошатываясь, поднялась на ноги. Мне нужно было помочь ей, но при мысли, что придётся её касаться, становилось противно. И гадко от того, что мне противно. Что годы дружбы и правда, просто просрались и нет ничего, и думаю я сейчас о том, что ссадину Миры надо обработать, не хватало нам к простуде ещё и столбняка.
Смотрю то на Миру, которая дышит тяжело, и не думая утереть кровь с лица, и если честно, выглядит пиздец как сексуально, то на Лизу. Один каблук у Лизы сломался в бою, она оступилась, едва не упав, портфель, который она успела подобрать с земли открылся и все содержимое высыпалось вниз.
Тюбик помады. Записная книжка. Томик зарубежного классика двадцатого века, книжка открылась показывая миру закладку из сложенного конфетного фантика. Фотографии.
На них Мира. Возле моего дома. Говорит с Михаилом. Улыбается кривой улыбкой. Затем… целует его. Не могу отвести от фотографий взгляда.
– Мне несла? – хрипло спрашиваю я.
Лиза молчит. Зато Мира…она смеётся. Громко, заразительно. Словно услышала самую весёлую в мире историю. Словно её дочь не оперировали вчера. Словно её лицо не разбито после драки. Словно она счастлива.
В её смехе проскальзывает истерика.
– Ну, – говорит она внезапно прервав смех, не успев толком отдышаться. – Вот все и выяснилось. Я плохая и блядь, причём блядь хроническая и не перевоспитуемая. Ну что же ты, Тим? Иди к ней. Иди, она же хорошая, пятнадцать лет под тебя стелется терпеливо, а я плохая и на передок слаба однозначно. Давай иди, что же ты медлишь?
Я смотрю на неё и не могу оторвать взгляд от неё, от нервной её улыбки, от пыльной полосы на щеке, от сумасшедшинки в глазах. Она же поворачивается к Лизе.
– А ты чего стоишь соплями и слезами обвесившись? Ну, отпиздили, с кем не бывает, может, станешь умнее. Давай забирай его у меня. Вот он, Тимофей Бессонов собственной персоной стоит рядышком, в очередной раз поняв, что его жена шлюха. Давай же, забери его!
– Поехали домой, Мир, – прошу я. – Звонить в клинику. Обработать твой лоб.
– Затрахали, – качает головой Мира. – Как же вы меня затрахали за эти годы со своими любовями. Со своими страстями. Просто отвалите от меня и дайте жить спокойно!
На последних словах срывается на крик. Я осторожно беру её за руку, веду к машине, она садится, не сопротивляясь, позволяет себя пристегнуть.
– Тим, – зовёт меня Лиза.
Разбита губа, тоже наливается синяк, порвано пальто, судя по причёске, потеряла в бою много волос, на щеке царапины от ногтей. Мне её жаль. Но к жалости примешивается брезгливость.
– Я выберу её, Лиза, – тихо говорю я, наверное, Мира в машине меня не слышит. – Я выберу её, даже если она и правда шлюха. Я не могу иначе, я понял это за пять лет. Невозможно любить кого-то просто потому, что он этого заслуживает. Невозможно разлюбить человека если он тебя разочаровал. Ты либо любишь, либо нет. Я люблю её.
Она плачет. Некрасиво, по настоящему, это не манерные слезы. Я обхожу машину, сажусь на водительское, перегоняю в соседний двор, достаю аптечку. Мира терпеливо сидит, а я обрабатываю ватным тампоном, смоченном в дезинфекторе её ссадину.
– Я все же в шоке, – качаю головой я. – Как ты её уделала то? Она же сантиметров на десять тебя выше, и килограмм на десять тяжелее.
– Иди в жопу, Бессонов, – устало говорит Мира. – Поехали домой.
Глава 50. Мира
До звонка хирурга я успела торопливо принять душ.
– На данный момент признаков отторжения нет, – сказал он. – Рубцы заживают успешно.
Туго скрученная пружина внутри меня разжалась, я буквально слышала этот звук наяву. Следующим был видео звонок дочери. Она сидела на своей кровати, такая трогательно тоненькая, все вокруг белое, а пижама в полоску. В яркую. Наверное, принесла бабушка, думаю я с неожиданной нежностью и благодарностью.
– Болит? – сочувственно спрашиваю я.
– Болит, – кивает Ника. – Ещё чешется. А когда плачу, щиплет.
И снова скручивает внутренности в тугой узел. Я не хочу, чтобы мой ребёнок плакал. Никогда. Она должна быть полностью, безоговорочно, утопично счастлива.
– Потерпи, малыш, – прошу я. – Пожалуйста, не чеши. Глазки заживают.
– Хорошо… а ты когда приедешь?
– Пока не знаю, но постараюсь, как можно скорее.
– Бабушка принесла пироги. Сама испекла. Мне их не видно через повязку, но на вкус красивые.
Грустно улыбаюсь, а потом все думаю об этом разговоре, каждую минуту, а ссадину на виске тянет болью, напоминая, что я есть, я жива.
– Анализы твои готовы, – торопит Тимофей. – Поехали проверяться, воительница.
Он не говорит о фотографиях. Я даже не знаю, благодарна ли ему – навалилось отупение. Бешеный ажиотаж, с которым я набросилась на Лизу, схлынул без следа.
– Вы совершенно здоровы, – радует меня доктор, который очень мил за деньги, что ему заплатил Тимофей. – Немного упал гемоглобин, я выпишу вам препарат для его поднятия.
– Но горло, – с сомнением тяну я.
– Давайте, посмотрю ещё раз.
Окрываю рот. Вытаскиваю язык. Мне светят в горло фонариком, терпеливо жду.
– Это похоже на механические повреждения, – наконец говорит он. – Смею предположить, что в результате активного орального контакта.
– Было дело, – киваю я, не находя в себе сил смутиться.
Вчера всего казалось мало. Хотелось ещё и ещё. И плевать на боль, она даже раззадоривала, добавляла остроты.
– Пополощете, напишу чем.
Выхожу с листочком рецептом, Тимофей едва скрывает улыбку.
– Подслушивал? – качаю головой я.
– Да. Ты отлупила Лизу из-за первоклассного минета.
– Я ни о чем не жалею.
Думаю – подожду до завтра. Если симптомов не появится, то завтра решусь на встречу с дочерью. Осторожно, в маске и без объятий, я слишком дорожу здоровьем Ники.
В машине мы молчим, но молчание наше спокойное, даже удивительно, после всего, что произошло. После фотографий. Я все жду, когда же Тим о них заговорит. Даже не с тревогой жду, всю свою тревожность я потратила на дочь. Зато дома Бессонов вдруг огорошивает.
– Мира, – говорит он так серьёзно, что я поневоле замираю, помня, насколько зависима была от этого человека, и как он сделал больно мне. – Давай начнём все сначала. Не ради Ники, ради неё я и так всегда рядом. Ради нас. Ради всего, что было. Ради любви, которая, я уверен, никуда не делась. Ради секса, лучше которого не было и не будет. Пять лет врозь показали мне, что я от тебя никогда не вылечусь.
Я хочу засмеяться, но смех во мне тоже закончился.
– Ты же не веришь мне, – качаю головой я. – Ты считаешь меня шлюхой.
– Мне плевать.
– Мне не плевать, – резко и грубо обрываю его я. – Я не шлюха. Я не изменяла тебе, хотя сейчас жалею об этом. Стоило изменять.
– Ты делаешь мне больно.
– Мне тебя ещё и пожалеть? – усмехаюсь я. – Прежняя Мира бы пожалела. Она всех жалела. Дожалелась. Мне никого не жалко. У меня своя правда, если надо, я буду за неё драться. Но сейчас мне просто плевать, Тим. Может ты и болен мной, но я научилась жить без тебя. Ты меня этому научил.
Хлопаю дверью и ухожу в свою квартиру. Мне хочется реветь, но я не считаю, что он Бессонов заслужил мои слезы. Я любила его, больше чем кого либо, больше мира – пока не родила дочь. Но теперь я понимаю, что любовь и счастье, это не синонимы. Совсем.
И как бы мне не хотелось принять, простить, забыть я не буду этого делать, я не верю в сказки больше. Любовь это глупости, я могу жить без неё.
Вечером я ещё раз говорю с Никой. Моё самочувствие стабильно, я регулярно полощу горло и надеюсь на скорую встречу со своей малышкой. Бабушка уговорила персонал и осталась ночевать в палате. Я благодарна ей так, что мне снова хочется реветь.
Но я не буду.