– Прекрасно! Я уже привык, когда у меня щиплет кожу.
– Ты часто принимаешь ванну? – спросила Лейтис с неожиданным любопытством.
– Этот ритуал я неукоснительно соблюдаю, если провел день в седле, – сухо ответил он. – К сожалению, я лишен выносливости скоттов, способных скакать верхом с голым задом, сидя днями на жесткой попоне, не замечая ни сыпи, ни запаха.
Лейтис отвернулась, чтобы скрыть внезапную усмешку. Она вспомнила, как не раз заставляла своих братьев чаще окунаться в озеро.
Дональд положил полотенца рядом с ванной и вышел.
Лейтис предпочла бы, чтобы он задержался еще на несколько минут. После его ухода в комнате повисла напряженная, оглушительная тишина.
Она откинула голову, чтобы посмотреть на англичанина. Трепетный свет льстил его внешности, подчеркивая мужественность, особенно выделяя линию подбородка и очертания носа. Это был посланник властей, судьбой предназначенный властвовать над скоттами Гилмура.
Он махнул рукой, приглашая ее приблизиться к ванне.
– Предлагаю вам принять ванну первой.
И он поклонился ей, как истинный джентльмен. Она старалась скрыть свой страх, не дать ему почувствовать, как она трепещет.
– Я не собираюсь мыться в вашей ванне. И тем более в вашем присутствии, – сказала она резко.
– Я позволю вам принимать ванну в уединении, – мягко пообещал он. – Даю слово.
– Чего стоит слово англичанина, Мясник? – спросила она.
– Ты говоришь точно как твой дядя, Лейтис, – сказал он резко.
Он шагнул к ней, и она застыла в ожидании. Но он остановился, будто прочел предостережение в ее глазах.
– Почему вы, горцы, так упрямы? Климат у вас такой, что ли? – Он повел рукой, подняв ее вверх и плавно опустив вниз, будто очертил их горы и долины. – Или все дело в тумане? Если в этом забытом Богом месте все время идет дождь, возможно, от этого сыреют и загнивают ваши мозги?
– А ты полагаешь, Мясник, что я покорно подчинюсь твоим желаниям? Не на ту напал! – Она так крепко сжала руки в кулаки, что костяшки пальцев побелели. – Я Лейтис Макрей из Гилмура и не покорюсь желаниям англичанина!
С минуту он пристально смотрел на нее, потом его губы изогнулись в улыбке. Она по-прежнему хмурилась, но это никак не отразилось на его хорошем настроении.
– Очень хорошо, – сказал он бесстрастно. – Тогда, по крайней мере раздели со мной трапезу. Или ты слишком горда, чтобы есть английскую пищу? – спросил он с иронией.
– Я не дура, – ответила она с раздражением. – Пища есть пища. Сомневаюсь, что у нее есть национальность.
Она подошла к столу и остановилась, глядя на еду, принесенную сержантом: толстые ломти ростбифа лежали высокой горкой рядом с миской, полной жирной подливки. Каравай хлеба с хрустящей коркой блестел, смазанный маслом. Пласт сыра с синими прожилками лежал на отдельной тарелке. Его запах распространялся по всей комнате. Посреди стола стояли два глиняных кувшина с элем, их стенки запотели от выступившей влаги.
Уже много месяцев ей не доводилось видеть столько пищи. Здесь было достаточно еды, чтобы досыта накормить троих.
Она села и медленно принялась за еду. Весь последний год она ела не чаще раза в день, и эта трапеза была для нее настоящим пиром.
Полковник невозмутимо раздевался, вешая одежду на гвоздик. Этот Мясник был аккуратным и собранным, но она полагала, что все солдаты такие. Его безразличие к ее присутствию смущало и удивляло ее.
Лейтис посмотрела на него через плечо и встретила его пристальный взгляд. Его пальцы замерли на пуговицах полурасстегнутой рубашки. Лицо было бесстрастным.
Она отвела глаза и снова услышала шуршание его одежды.
Лейтис смотрела на толстую свечу посреди стола, бледную, кремовую, казавшуюся почти прозрачной. Воск плавился и медленно стекал на серебряный подсвечник. Даже эта свеча напоминала о пропасти между ними. Ее дом освещался перекрученными фитилями, вымоченными в расплавленном жире. Они всегда смердели и чадили. Эта свеча пахла чем-то острым и пряным, но запах был приятным и навевал мысли о дальних чудесных странах.
В комнату снова вошел Дональд. За ним следовали двое солдат с ведрами дымящейся паром воды. Они опасливо покосились на Мясника, наполнили ванну и удалились.
– Почему ты спас деревню? – спросила внезапно девушка.
С минуту он колебался, прежде чем заговорить.
– Действия Седжуика были бессмысленными. Все равно что бить топором мух. Зачем сжигать деревню, которую теперь придется построить заново?
– Это и есть твое объяснение? – спросила она с гневом. Она повернулась к нему, но слова застряли у нее в горле.
Удивительно, что такой крупный мужчина мог поместиться в этом медном чане. В мундире он не выглядел таким огромным.
Его руки, покрытые негустыми черными волосами, лежали на бортиках чана, а колени доставали до подбородка.
Она заметила, что он намылил кусок ткани и принялся тереть себе плечи и по его груди побежала мыльная вода. Его рука двигалась медленно круговыми движениями, которые почти завораживали, потом он принялся намыливать и тереть свой плоский живот.
Он мог быть кем угодно. Скоттом. Воином. Но его взгляд, ровный и властный, был взглядом человека, привыкшего повелевать. Это был взгляд победителя, и, вероятно, в любую эпоху взгляд завоевателя был таким.
Она не была девственницей. Тогда почему же вид обнаженного мужчины так взволновал ее? Она приказывала себе отвести глаза или сказать ему что-нибудь резкое, показать ему, что она не лишилась дара речи и ума.
С огромной неохотой она была вынуждена признать, что инвернесский Мясник очень красив. Она уставилась в свою тарелку, напуганная предательскими мыслями, порожденными не только его наготой.
– Я не собирался тебя смущать, – сказал он ровным голосом, словно для того, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мне приходилось видеть нагих мужчин и прежде. – Она постаралась придать бесстрастность своему голосу.
– Твоего Маркуса?
Она кивнула, хотя это было неправдой. Их единственное совокупление произошло в спешке, и она с самого начала крепко зажмурила глаза. Но она ухаживала за ранеными и больными и хоронила мертвых. Не раз она видела, как борются двое мужчин в килтах, и в конце схватки они оказывались голыми и спереди, и сзади, и все вокруг могли видеть их наготу.
Он снова замолчал, и тишину нарушал только плеск воды в чане да звук падения капель, походивший на шум дождя, а также стук мыла, когда он случайно прикасался им к бортику, намыливаясь.
Она встала и снова подошла к окну, стараясь не смотреть на него. В форту Уильям фонари уже зажгли, и цепь огней по всему периметру его стены оттеняла темноту ночи. Дальше был мост через лощину, и в руках ночного часового, шагавшего по мосту, трепетало пламя факела. Отсюда невозможно было бежать.
– Тебе никогда не приходило в голову уехать отсюда? – спросил он.
– Это было бы самым легким, – ответила она. – Тяжело, когда все вокруг вызывает горькие воспоминания.
– Воспоминания преследуют человека, куда бы он ни отправился.
– И тебя тоже?
– Да, но именно Шотландия навевает самые тяжкие воспоминания.
Вне всякого сомнения, он имел в виду Инвернесс. Она слышала легенды о жестокости, с которой он расправлялся с беспомощными пленниками только за их любовь к своей стране. Вот о чем ей следовало думать, а не о том, что он полон притягательного мужского обаяния и вызывает у нее непонятное любопытство.
– Гилмур – мой дом, – сказала она, – хотя я и не была здесь после смерти лэрда.
С минуту он молчал и наконец заговорил снова.
– Я думал, у вас есть предводитель, – произнес он мрачно.
– Никто из членов клана не смог бы заменить Нийла Макрея. А после войны в предводителе отпала надобность. Осталась всего маленькая горсточка Макреев.
– Ваш лэрд руководил мятежом? – спросил он тихо.
– Да, – ответила она, – но не дожил до конца войны. Он повел бы в бой своих людей против англичан хотя бы для того, чтобы отомстить за смерть своей дочери.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он неуверенно. – Ее убили скотты.
Она покачала головой.
– Англичане принесли смерть и убийство в Гилмур.
– Ты лжешь, – возразил он по-прежнему тихо, но его голос звучал неожиданно страстно.
Она круто обернулась к нему, раздраженная его недоверием.
Он стоял на одной ноге, подняв другую, собираясь выйти из чана. Рукой он тянулся к полотенцу. Свет свечи играл на его плоти, капельки воды подчеркивали красоту его тела – плоскую грудь и бока, мускулистые ноги и руки.
Он вышел из чана, не сделав даже попытки прикрыть свою наготу полотенцем.
Она отвела глаза.
– Скажи, что ты имела в виду, Лейтис. – Его голос показался ей хриплым и жестким. Он завернулся в полотенце и шагнул к ней.
– Дочь лэрда была убита англичанами, – сказала она, ощущая слабость во всем теле по мере его приближения к ней.
Теперь он стоял рядом, и жар его тела был столь силен, что согревал ее даже на расстоянии.
– Мойра Макрей вышла замуж за одного из ваших, – сказала она, сложив руки на груди. – Но она очень страдала от этого, хотя и стала графиней. Солдаты генерала Уэйда не посчитались с тем, что она была титулованной особой. Для них имело значение только то, что она была женщиной и оказалась одна.
Его руки крепко сжали ее плечи. Медленно и решительно он повернул ее лицом к себе. Его руки спустились с ее плеч на предплечья, а потом нежно и легко скользнули к запястьям.
– Я слышал, что ее убили Драммонды. – Он с трудом выговаривал слова.
Внезапно она ощутила в нем отчаянную ярость, и это изумило ее.
Ей хотелось отодвинуться от него. «Сделай шаг, Лейтис. Один крошечный шажок, чтобы не чувствовать его так близко».
Минуты медленно текли, а она все смотрела ему прямо в лицо. И когда его руки сжали ее запястья, она ощутила ответное тепло в своих жилах. Будто он измерял правдивость ее слов частотой биения ее сердца.
– Тебе-то что за дело, Мясник? – спросила она, наконец, смущенная его долгим молчанием и собственной реакцией на него. – Это старая история. И трагедией это было для нас, а не для англичан. – Она на шаг отступила. – Они убили ее так же, как ты убивал скоттов в Инвернессе.