женщина.
— Это «Вандербра»! Я всегда ношу только такие, тебе понравится, — сказала Рейчел, надевая лифчик на меня так, как ребенок одевает любимую куклу.
К моему ужасу она сняла на свой одноразовый фотоаппарат мою грудь в новом прикиде, затем открыла дверь и вытолкнула меня из кабинки. Кэтрин Келли просто смотрела в пол, и я стала рассматривать свое отражение в зеркале. Мне казалось, что это не я.
— Посмотри, насколько они стали больше! — заметила Рейчел и нахмурилась, взглянув на мое лицо.
— Что? — спросила я.
— У тебя все губы потрескались, это нехорошо.
Она достала из сумки крошечную баночку бальзама для губ с клубничным ароматом и кончиком пальца медленно намазала им мои губы.
— Теперь лучше? — спросила она, и я кивнула. — Дай-ка гляну, — произнесла она и поцеловала меня.
Она стояла спиной к Кэтрин, но я нет. И меня очень беспокоило, что девочка смотрела на нас все то время, пока губы Рейчел касались моих. Я стояла неподвижно, как статуя, когда она проникала языком в мой рот, полностью отдавая себе отчет в том, что за нами наблюдают.
— Не волнуйся из-за нее, — сказала Рейчел, бросив взгляд через плечо. — Она никому не скажет, правда, уродина?
Кэтрин покачала головой, и когда Рейчел снова поцеловала меня, я закрыла глаза и поцеловала ее в ответ.
Он
Среда 08.45
— Тебе надо вернуться, — говорю я, как только нахожу Анну в лесу.
Это было не трудно. Я нашел ее прямо у оврага в долине, недалеко от школы, куда обычно все плохие девочки сматывались после уроков, а иногда и во время них. Там они курили, пили и занимались еще кое-чем. Каждый год новый класс «крутых» детей считал это своим укромным местом, но о его существовании было известно всем — даже мальчикам вроде меня: информация передавалась от одного поколения подростков к другому. Три упавших ствола, притянутых друг к другу, образовывали маленькую поляну в форме треугольника. В центре — следы от недавно потухшего костра, окруженного камнями.
Анна смотрит на меня так, словно увидела привидение, и спрашивает:
— Как ты узнал, где я?
— Я помню, что ты рассказывала об этом месте.
— Правда?
Нет.
— Как бы я еще узнал? — произношу я.
Она выглядит очень смущенной. На ее лице — выражение человека второго сорта, которое она унаследовала от своей матери. Я почти испытываю угрызения совести, потому что не признался, что это Рейчел, а не Анна рассказала мне о том, как они приходили сюда вместе.
— Знаешь, ты немного похожа на нее, — говорю я.
— На кого?
— На твою мать.
— Спасибо.
Вижу, что она сравнивает себя с забывчивой старой женщиной, живущей в коттедже на вершине холма, но я имел в виду не это. Все в деревне помнят, какой красивой была мать Анны двадцать лет назад. Я всегда считал ее Одри Хепберн с окраин. Может быть, в то время я был немного влюблен в мою будущую свекровь. Спутанные седые волосы были тогда длинными, темными и блестящими, и она одевалась лучше всех уборщиц, которых я когда-либо видел. Думаю, она подурнела от тяжелой жизни. Забавно, как годы могут быть добры к красоте одних и жестоки к красоте других.
— В смысле, когда она была моложе. Хотел сделать тебе комплимент, — говорю я, но Анна не отвечает. — Ты в порядке? — спрашиваю я, хотя знаю, что это глупый вопрос.
Она качает головой.
— Сама не понимаю.
Упоминание матери Анны — всегда вопрос деликатный, кому, как не мне, это знать.
— Мне жаль, что ты думаешь, будто я вмешался в ситуацию с твоей мамой. Ты права, я должен был сказать тебе, что ей становится значительно хуже. Я действительно пытался и хотел только помочь.
— Знаю. Просто она никогда не хотела уезжать из этого дома, и я чувствую, что предала ее…
Я на шаг приближаюсь к Анне.
— Ты никого не предавала. Я понимаю, почему ты не появлялась и как на тебя действует пребывание здесь. Может быть, тебе стоит вернуться в Лондон?
Судя по ее жестам, она мгновенно интерпретируют мои слова совсем по-другому.
— Ты бы хотел этого, так ведь, Джек?
— Что ты имеешь в виду?
— Сколько лет детективу Пэтел? Двадцать семь? Двадцать восемь?
Вот уж не знал, что Анна может ревновать.
— На самом деле ей за тридцать… — недавно я сам смотрел ее личное дело… — она хороший работник, но такие женщины не в моем вкусе.
— А какие женщины теперь в твоем вкусе, если не я?
Не знаю, что мне делать — смеяться или целовать ее, но оба варианта не подходят.
— Ты всегда будешь в моем вкусе, — говорю я, и на ее лице появляется напряжение, за которым прячется улыбка.
— Постараюсь запомнить на случай, если тебе понадобится донор крови.
Я смеюсь. Наверное, запамятовал, что моя жена способна шутить. Бывшая жена. Мне не следует этого забывать.
На тропинку за нами садится сорока. Анна не может сдержаться и отдает ей честь. Этой суеверной чепухе ее научила мать.
— Пойдем, все будет хорошо, — говорю я, протягивая руку.
К моему удивлению, она берет ее. Мне всегда нравилось, когда ее пальцы точно укладывались в мою ладонь. Я невольно притягиваю ее ближе к себе, и она не возражает. Объятие получается каким-то неловким, словно с тем, кто редко это делает. Анна начинает плакать, и внезапно я снова оказываюсь в доме ее матери в ту ночь два года тому назад. Я обнимаю свою жену после того, как мы обнаружили, что наша дочь мертва. Уверен, что она тоже это вспомнила, потому что отстраняется от меня.
Достаю из кармана чистый носовой платок, и она вытирает им слезы и следы туши под глазами.
— Все начнут спрашивать, где мы, — говорю я.
— Извини, мне просто надо было немного побыть одной.
— Знаю. Мне тоже. Все в порядке.
Мы идем обратно к стоянке. Мои глаза прикованы к сороке, севшей на землю прямо перед нами несколько минут назад. Она не улетает и целиком поглощена каким-то делом. Я вижу, что это, только тогда, когда мы подходим ближе. Живая сорока клюет плоть мертвой. По роду своей работы я наблюдал всякое, но от этого зрелища у меня немного сжимает живот. Анна тоже это видит, и, зная ее суеверные представления, не могу не спросить себя, считается ли это по-прежнему удачным предзнаменованием[6].
Она
Среда 09.00
Не могу выкинуть из головы картину, как одна сорока пожирает другую. И все время вспоминаю слова Джека о том, что я напоминаю ему мою мать. Сама я этого сходства не вижу, но даже если я действительно на нее похожа, мы с ней разные. Может быть, правда, что яблоко от яблони недалеко падает, но иногда яблоко может скатиться с горы и оказаться далеко-далеко от того места, где упало.
Когда я бываю в этой части леса, всегда вспоминаю Рейчел.
Я думала, ничто не сможет омрачить ощущение счастья в моей груди после того, как она поцеловала меня в школьном туалете. Дружить с ней было все равно что пить шампанское, и я не сомневалась — никакая другая дружба не сравнится с этой. Мы обе весь день улыбались, пока мистер Ричардсон — наш отвратительный учитель английского языка — не вызвал нас обеих — и Рейчел, и меня — в свой кабинет. Нас выдернули прямо с урока физкультуры, и мы пошли к нему в одной хоккейной форме.
Меня позвали первой. Я села на самый край стула, стоявшего напротив его письменного стола, и когда он сказал, что меня поймали на обмане, расплакалась. Боюсь, что слезы выдали меня задолго до того, как я смогла сказать хоть что-то в свою защиту.
Он сказал, что мы с Рейчел сдали совершенно одинаковые эссе. Одна из нас явно списала у другой, и пока он не определит, кто виноват, ему только и остается, что наказать нас обеих. Его правая рука была спрятана под столом, словно он что-то царапал, и, судя по его кривой улыбке, он наслаждался моими слезами. Я никак не могла остановиться — мысль о том, что моя мать узнает, что я наделала, убивала меня.
Наконец он отпустил меня и велел позвать в кабинет Рейчел. По моему заплаканному лицу она поняла, что дело плохо. Я хотела предупредить ее — пусть она хотя бы знает, чего ждать, — и прошептала ей в ухо, когда мы проходили мимо друг друга:
— Хелен нас надула. Она два раза написала одно и то же эссе.
К моему удивлению, Рейчел осталась совершенно спокойной.
— Постарайся не волноваться, — прошептала она в ответ. — Обещаю: все будет в порядке. Иди в наше секретное место и жди меня, я тебя найду.
В лесу было темно и холодно, тем более что на мне ничего не было, кроме футболки и хоккейной юбки. Гетры согревали мало. Рейчел велела мне не волноваться, и ее слова прозвучали как насмешка — ведь мне казалось, что сейчас весь мир рухнет, — но я напомнила себе, что у нее есть обыкновение всегда получать то, что она хочет, независимо от шансов. Спустя десять минут она появилась на поляне с широкой улыбкой на лице.
— Наверное, у тебя нет ни мятного леденца, ни жвачки? — спросила она.
Я покачала головой.
— Не волнуйся, я достану позже. Мне надо почистить зубы.
— Почему?
— Пустяки, — ответила она и обняла меня. — Все снова в порядке, и тебе не надо беспокоиться. Нам обеим поставят высший балл за эссе, которые мы сдали, хотя мы их и не писали, и родители ничего об этом не узнают. Поскольку ты только что получила высший балл, надеюсь, твоя мама разрешит тебе, в конце концов, отпраздновать день рождения в следующие выходные.
Я попыталась высвободиться, чтобы увидеть ее лицо, но она обняла меня еще сильнее.
— Не понимаю. Как ты заставила мистера Ричардсона передумать?
— Не имеет значения, — прошептала она и залезла свободной рукой мне под юбку.
Она пальцами сдвинула мои трусы на одну сторону, продолжая другой рукой крепко держать меня. Когда у меня задрожали колени, она разрешила мне лечь на землю, а я, как обычно, позволила ей делать все, что она захочет.
— Тебе лучше? — спросила она потом.