Ввожу пароль — дату ее рождения — иногда люди такие предсказуемые, — и как только телефон разблокирован, начинаю об этом сожалеть. В нем ее фотографии, среди которых страшное количество селфи, масса неприличных пояснений к номерам и именам, которые мне неизвестны, и недавние мейлы — переписка с Хелен Вэнг. А предмет переписки — я. Читаю самый последний мейл, который Рейчел написала накануне нашей встречи тем вечером.
Знаю, что Джек — лузер, но друг из органов может пригодиться. Однако ты права, сегодня вечером я с этим завяжу. Может быть, прощальный секс для смягчения удара?
Значит, Рейчел собиралась меня бросить, и Хелен об этом знала.
Хлопает входная дверь. Кладу телефон обратно в карман, и на кухне сразу же появляется Прийя. Миг — никоим образом не определенный отрезок времени, но она отсутствовала, наверное, больше получаса. Во всяком случае, дольше, чем я ожидал. Не похоже, что она что-то купила. За время жизни с матерью, сестрой и Анной я научился понимать, когда женщина не хочет, чтобы ей задавали вопросы. И я не задаю.
— Выглядит и пахнет потрясающе, спасибо, — говоря я, когда Прийя ставит передо мной полную тарелку. Я не лгу, выглядит действительно грандиозно, и не могу вспомнить, когда последний раз ел домашнюю пищу. — Не ожидал, — добавляю.
— Вы думали, я приготовлю карри?
— Боже, нет, я только хотел сказать, что…
— Что? Вы не думали, что я умею готовить?
Судя по ее лицу, Прийя дразнит меня. Я хорошо владею сарказмом, но ей, похоже, он не всегда понятен. Пиво словно развязало ей язык, и мы оба немного расслабились в обществе друг друга. Она садится рядом со мной, может быть, слишком близко.
— Ничего особенного, это просто нигелла[7].
— По-моему, эта Нигелла — особенная штучка, — отвечаю я с ухмылкой, и в ответ она одаряет меня одной из своих вежливых улыбок, словно я, возможно, чем-то ее обидел.
Я всегда считал, что женщины гораздо более сложно устроены, чем мужчины, и не понимаю, что сейчас сделал не так. Она же не могла разволноваться из-за моего комментария по поводу Нигеллы[8] — половина страны в восторге от этой женщины.
На самом деле странно — до сегодняшнего вечера я относился к Прийе как к девочке, но у себя дома она кажется гораздо более взрослой. В ладах с собой, в отличие от того, как она ведет себя на работе. Возможно, поэтому сегодня вечером мне так комфортно в ее обществе. Я чувствую себя более расслабленным. Возможно, слишком расслабленным.
— Куда вы выходили? — спрашиваю я, не в силах сдержаться.
Ее глаза расширяются, и у нее такой вид, словно я только что обвинил ее в чем-то ужасном.
— Пожалуйста, извините меня… — говорит она.
— За что?
— Я забыла, затем вспомнила, затем опять забыла.
Прийя встает из-за стола, оставив на тарелке еду, и выходит из комнаты, больше не произнеся ни слова. Признаюсь, что чувствую себя немного неловко, но тут она появляется в дверях, держа в руке бутылку кетчупа.
— Я знаю, как вы любите есть с ним чипсы, сэр. Вы всегда фактически заливаете им чипсы, а у меня его не оказалось. Я вышла купить бутылку — мне хотелось, чтобы вы получили удовольствие от еды, — но затем забыла и…
Похоже, она сейчас заплачет. Я делаю вывод, что женщины — особая порода людей.
— Прийя, все очень вкусно. Вам совсем не надо было так беспокоиться.
— Я хотела, чтобы все было идеально.
Я улыбаюсь ей.
— Все и так идеально.
Теперь я еще больше расслабляюсь, узнав, куда она ходила — это так мило с ее стороны, правда. Судя по всему, она тоже успокоилась. Она убирает со стола тарелки и достает еще пива из холодильника, не спрашивая меня, хочу ли я. Не могу решить, ведет ли она себя как хорошая хозяйка — моя бутылка была пуста — или пора беспокоиться по поводу того, какой оборот принимает дело. Она опять распустила волосы. Замечаю, что она расстегнула верх блузки, и клянусь, что последний раз, когда она выходила из комнаты, она надушилась. Я делаю большой глоток пива и решаю взять быка за рога, как мужчина, за которого, по-моему, она меня принимает.
— Прийя, послушайте, все было замечательно, но я не хочу, чтобы у вас создалось ложное впечатление.
Вид у нее потрясенный.
— Я сделала что-то не так, сэр?
— Нет, и еще раз: на самом деле не нужно называть меня сэром, особенно когда в вашем доме я ем вашу еду и пью ваше пиво. Боже, я должен был что-то купить. Это так невоспитанно с моей стороны…
— Все прекрасно. Правда, Джек.
Она произнесла мое имя, и это тоже кажется неправильным. Я понимаю, что, наверное, перебрал с выпивкой, тем более что собирался ехать домой на машине. Все это было большой ошибкой, которую надо исправить до завтрашней встречи с ней.
— Послушайте, Прийя… Мне… нравится работать с вами. — Она сияет, и мне становится еще тяжелее. Напоминаю себе, что значительно старше ее и должен взять ситуацию в свои руки, пока все не вышло из-под контроля. — Но… — У нее дергается лицо, и я понимаю, что эта речь дастся мне гораздо легче, если я буду просто смотреть на пол из ламината. — Мы работаем вместе. Я старше вас, но, считая вас потрясающей и очень привлекательной женщиной…
Проклятье. Думаю, последнее предложение можно принять за сексуальное домогательство.
— …не думаю о вас и не отношусь к вам таким образом.
Вот. Пригвоздил.
— Вы считаете меня уродливой?
— Боже, нет. Какая чушь, разве я так сказал?
Она улыбается, и я совершенно не понимаю, что происходит. Возможно, мой отказ выбил почву у нее из-под ног.
— Сэр, все прекрасно. Честно. Извините, если я произвела неправильное впечатление, — говорит она. — На работе я все время готовила для вас, потому что мне нравится угощать других, а в данный момент мне некому готовить. Я покупала сигареты, поскольку думала, что они могут вам понадобиться. И если иногда ловила каждое ваше слово, так это потому, что считаю вас профессионалом своего дела и хочу у вас учиться. Вот и все.
Я смущен, но женщины имеют обыкновение так на меня воздействовать. Я не могу до конца истолковать выражение ее лица, но боюсь, что это жалость. Внезапно чувствую себя глупым, старым и неадекватным, и, возможно, так и есть: зачем молодой, умной и привлекательной женщине интересоваться таким, как я?
Прийя встает, и я впервые замечаю, какие у нее хорошенькие маленькие ножки, с мягкой загорелой кожей и ногтями, покрытыми красным лаком. Она идет в другой конец комнаты, берет два бокала и бутылку виски — мы пили такой с Анной — и снова садится рядом со мной. Немного ближе, чем раньше.
— Мне бы хотелось произнести тост, — говорит она и наливает нам обоим почти полные бокалы. — За долгие, счастливые и строго профессиональные и платонические отношения. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье, — отвечаю я и чокаюсь с ней.
Она выпивает свой бокал до дна — в каком-то смысле перевод продукта, это качественная вещь — и я тоже осушаю свой.
А затем целую ее.
Она
Среда 21.00
Боже, мне надо выпить. Не могу вспомнить, когда последний раз я так долго не пила.
После непрерывного вещания целый день — с показавшимися бесконечными репортажами с включением студии у школы, а затем у полицейского участка, наряду со съемкой и монтажом для различных выпусков — хочу в постель. Звоню, чтобы выяснить, в котором часу мы понадобимся в эфире ранним выпускам, и записываю пожелания черным фломастером, который нашла в сумке. Не помню, откуда он у меня, но сегодня он мне не раз пригодился.
Я замерзла, и мои ноги жестоко наказывают меня за то, что я так долго стояла. Наверное, я чересчур привыкла вести выпуск дневных новостей, сидя за столом в уютной теплой студии, и толком не понимаю, куда делся день — один час перетекает в другой, как серия без конца повторяющихся мини-сюжетов. Жизнь иногда мелькает, как белка в колесе, с которого можно соскочить только тогда, когда мы знаем, как закончить бег.
Время тоже изменилось и превратилось в нечто, в чем я больше не ориентируюсь. Это началось в ту ночь, когда умерла моя дочь. Едва оставив Шарлотту — она спала в переноске в доме моей матери, — я почувствовала, что рассталась с ней не несколько минут, а несколько часов назад. Я вообще не хотела ее там оставлять, но Джек уговорил меня отпраздновать мой день рождения в ресторане. Он не понимал, что после того, что случилось в день моего шестнадцатилетия, я никогда по-настоящему не хотела отмечать дни рождения.
Он все время настаивал, что мне надо выйти из дома. Я делала это довольно редко с тех пор, как родилась Шарлотта. К материнству не прилагается учебник, и, когда мы привезли нашу дочь домой из роддома, сначала находились в шоке. Я прочла все книги, которые мне советовали прочесть, и посетила все занятия, но в реальной жизни нести ответственность за жизнь другого человека оказалось тяжкой ношей, к чему я не была готова. Человек, за которого я себя принимала, исчез за одну ночь и превратился в новую женщину, которую я не узнавала. Эта женщина редко спала, никогда не смотрела в зеркало и постоянно беспокоилась о своем ребенке. Я жила только ею и страшно боялась, что, если оставлю ее одну, даже на минуту, случится что-то плохое. И была права.
С тех пор, как она умерла, время растягивается и сжимается непостижимым для меня образом. Кажется, будто у меня его стало как-то меньше, словно мир вертится слишком быстро, и дни сменяют друг друга в изнурительном тумане. От природы я не была создана для материнства, но старалась, как только могла. На самом деле старалась. Моя мама говорила, что с ребенком труднее всего первые несколько месяцев, но у меня только они и были.
Люди используют выражение «разбитое сердце» так часто, что оно лишилось своего смысла. Когда я потеряла дочь, мне показалось, что сердце по-настоящему разбилось на тысячи кусочков, и с тех пор я не в состоянии что-либо чувствовать или придавать чему-либо значение. Случившееся не только разбило мое сердце, оно разбило меня, и я больше не тот человек, которым была. Теперь я кто-то другой. Я больше не знаю, что такое испытывать чувства или отвечать на них. Любовь гораздо легче брать взаймы, чем отдавать.