Этот скользкий оператор, без сомнения. Я знал, что с ним что-то не так.
— Спасибо, вы мне очень помогли.
Я дважды объезжаю город в поисках уродливой синей машины съемочной группы, в которой, полагаю, они передвигаются — ведь Анне до сих пор не вернули ее машину. Останавливаюсь на первом светофоре и проскакиваю второй. Затем за неимением лучшего варианта еду к дому ее матери. Я знаю, как Анна ненавидит приезжать сюда, но, если в гостинице не было мест, может быть, она решила провести там одну ночь.
Стучу в дверь и жду, что в передней спальне зажжется свет. У матери Анны много проблем, но она пока что не глухая. Не получив ответа и не обнаружив признаков жизни, заглядываю под цветочный горшок, но ключ куда-то делся. К счастью, несколько недель назад я сделал запасной — мной всегда владела странная страсть коллекционировать множество комплектов ключей на случай, если они понадобятся — а поскольку память моей тещи ухудшается со страшной скоростью, я решил, что так будет правильно. После нескольких попыток нахожу нужный ключ, он входит в замочную скважину, и я внутри.
Включаю свет и, к своему изумлению, повсюду вижу груды коробок.
— Из этого дома меня вынесут только вперед ногами, — вот что всегда отвечала мать Анны, когда ей говорили, что пора переезжать. Я думал, что она держится за этот дом из сентиментальных соображений — возможно, воспоминания о муже, — но Анна всегда настойчиво это отрицала. Родители Анны явно расстались не по-хорошему — отец ушел от них и больше не вернулся. Ни Анна, ни ее мать никогда не говорили о нем, и в доме не было его фотографий. По ее словам, прошло так много лет, что она не уверена, что узнала бы своего отца, если бы встретила на улице.
Я пробую выключатель, но он не работает, и включаю фонарик на телефоне — мне надо проложить себе дорогу через весь этот бедлам в заднюю часть дома. Захожу на кухню, сам точно не зная, что ищу, и меня шокирует жуткий беспорядок. Повсюду грязные чашки и тарелки. Несмотря на темноту, различаю заднюю дверь и осколки на полу. Кто-то разбил стекло, чтобы забраться внутрь.
Я взбегаю вверх по лестнице и открываю дверь в комнату матери Анны, но там никого нет. Постель аккуратно расстелена, но в ней никто не спал. Я закрываю дверь — хочу оставить все так, как есть. Затем иду обратно в комнату, которая когда-то была комнатой Анны. Она также пуста.
Я уже было собрался уходить, как слышу хруст — внизу кто-то ходит по разбитому стеклу. Встаю за дверь спальни и замираю совершенно неподвижно, затем слышу, как этот человек медленно идет из кухни через столовую и поднимается по лестнице. Роюсь в карманах и вглядываюсь в темноту, но не могу найти, чем защититься.
Затем слышу, как кто-то открывает дверь первой спальни — дверь скрипит в знак протеста — и крадется по лестничной площадке в мою сторону. Как только человек входит в комнату, хлопаю дверью ему по лицу и бросаю его к стене, рост дает мне явное преимущество. Тело тяжело падает на пол, я включаю свет и прихожу в шок от увиденного. Я не ожидал встретить того, кого знаю.
Она
Четверг 00.55
— Ты говоришь, что я знаю твою жену. Что ты хочешь этим сказать?
— Ты серьезно? — спрашивает Ричард, его лицо выражает сплошное недоумение.
— Серьезней некуда, — отвечаю я и сразу же сожалею о своих словах.
Он качает головой и смеется.
— Вау. Как так получается, что ты, похоже, никогда не знаешь, что происходит в жизни других людей? Ты действительно до такой степени занята собой? Мы знакомы много лет, мы с тобой спали, а ты ничего обо мне не знаешь?
— Кое-что знаю. Ты беспрерывно говоришь о своих детях, и я смотрю их бесконечные фото, снятые тобой. Кто твоя жена?
— Кэт.
— Какая Кэт?
— Кэт Джонс. Ведущая Дневных новостей, которые раньше вела ты. Она только что вышла из декретного отпуска. У нас даже одинаковые фамилии. Хотя я считаю эту фамилию немного простоватой, вроде меня самого.
— Ты женат на Кэт Джонс?
— Понятно, что она мне не совсем по зубам, но зачем об этом говорить.
— Почему ты никогда мне этого не рассказывал?
— Я… думал, что ты знаешь. Все остальные знают. Это не секрет.
Половина отдела новостей или спит, или состоит в браке друг с другом, и я не очень хорошо слежу за последними сплетнями, но мне все еще трудно в это поверить. Это по ее вине я здесь, не только потому, что она вышла на работу, но и потому, что Кэт на глазах у всей группы предложила мне освещать эту историю.
Она настаивала, если я правильно помню, словно знала, что я не хочу ехать в Блэкдаун. Но она никак не может знать, что я имею отношение к этому месту. Никто не знает. Я никогда не говорю с коллегами о личной жизни; возможно, по этой причине я редко знаю что-либо о них.
— Ты должна была знать обо мне и Кэт, — продолжает Ричард, качая головой. — Ее преследовал один тип, я обнаружил его в саду за домом вскоре после рождения нашей первой дочки. Я думал, что эта история известна всему отделу новостей. Он зашел на частную собственность и пытался заснять, как Кэт кормит ребенка грудью, а когда я пару раз ударил его кулаком, меня обвинили в нанесении тяжких телесных повреждений. Ты можешь в это поверить?
Даже не знаю. Я вообще не знаю, что мне думать. Все, что я знаю именно сейчас, — я не хочу входить в этот дом.
— Можно быстро позвонить с твоего телефона? — спрашиваю я.
У меня возникла странная и неожиданная потребность поговорить с Джеком.
— Я же сказал тебе в гостинице, что не могу найти свой мобильный. Думаю, Кэт наверняка звонила мне, чтобы сказать, что она едет сюда, но я не получил сообщения. Или я потерял телефон, или его кто-то украл. В любом случае у меня есть зарядное устройство, так что можешь взять его, когда мы войдем внутрь.
Ричард выходит из машины, подходит к пассажирскому сиденью и открывает мою дверь.
— Ты выходишь или будешь спать в машине?
Я не отвечаю, но неохотно иду за ним к дому.
В темноте трудно понять, куда мы идем. Полумесяц робко освещает нам путь, а под ногами шуршат опавшие листья и хрустят ветки. Найти дорожку невозможно, поскольку, судя по всему, много лет ее никто не подметал и вообще не занимался садом. Похоже, это место очень давно заброшено.
— Странно, — произносит Ричард.
— Что?
— Здесь еще одна машина.
Я вижу спортивную машину, о которой он говорит, но никак не комментирую. Мне все в этой ситуации кажется странным.
Мы продолжаем идти по дорожке, и теперь я могу лучше рассмотреть дом. Он выглядит как декорация из фильма ужасов: старое деревянное здание, обвитое плющом, окна напоминают глазницы. За ними — сплошная темнота, но ведь сейчас очень поздно.
Ричард открывает входную дверь, и мы входим внутрь. Он включает свет, и мне становится легче от того, что освещение работает. Затем расстегивает молнию на своей сумке и протягивает мне зарядное устройство.
— На, держи. Пойду проверю, как там Кэт. Надеюсь, мы ее не разбудили. Чувствуй себя как дома, если в таком бедламе это возможно, а я скоро вернусь. Уверен, в холодильнике должно быть что-то съедобное, и я знаю, что там есть выпивка — мой тесть не признавал самодеятельности, но хорошо следил за своими винными запасами, — я скоро вернусь.
Он старается, чтобы мне здесь было комфортно. Это не его вина, что гостиница отменила наше бронирование; я проявила неблагодарность и чувствую, что мне надо извиниться.
— Извини, просто я очень устала…
— Прекрасно. Ты трудилась, как пчела, — перебивает он меня.
Ричард произносит эти слова так, что я начинаю дрожать.
— Знаешь, пчелы не такие трудолюбивые, как думают люди. Они могут спать в цветках до восьми часов в день, свернувшись вместе парами и держа друг друга за лапки, — говорю я, пытаясь немного разрядить обстановку.
— Кто тебе это сказал? — спрашивает он.
— Моя мать.
Стоит подумать о ней, как мне становится грустно.
— О да, я забыл, что твоя мама держит пчел, — откликается Ричард, а потом идет наверх по старой деревянной лестнице.
Странно, я не помню, что рассказывала ему об этом. Но, наверное, за эти годы мы несколько раз вели с ним пьяные разговоры, о которых я забыла.
Какое-то время я стою в коридоре, не зная, что делать и куда идти. Замечаю неплотно прилегающую к стене розетку и, рискуя умереть от удара электротоком, все-таки решаю воткнуть в нее телефон. Он начинает заряжаться, и я немного успокаиваюсь.
Я направляюсь к первой попавшейся мне на глаза двери и вхожу в старую пыльную гостиную. Похоже, последний раз ее обставляли и, возможно, убирали в семидесятых. В комнате есть камин в готическом стиле, который, как я вижу, использовали совсем недавно — на решетке еще светятся несколько тлеющих поленьев. Я подхожу немного ближе, чтобы согреться, и на каминной доске замечаю фото в серебряных рамках.
Конечно, это семейный портрет Ричарда и Кэт, стрижка боб на ее блестящих рыжих волосах смотрится так, будто их стригли лезвием. Смотрю на ее хорошенькое, сильно накрашенное личико, большие глаза и идеальную белозубую улыбку. Она позирует рядом с мужем, крепко прижимая к себе двух маленьких девочек. Теперь, когда я вижу их снова, узнаю детей, которые приходили в отдел новостей всего лишь несколько дней назад. Эти же лица были на всех фотографиях в телефоне Ричарда. Какая же я дура, что не видела этого раньше.
В комнате много фотографий их дочерей, а также пожилой пары, которую я не знаю. Возможно, это родители Кэт, которые жили в этом доме. Затем замечаю фото в рамке — эта девочка-подросток мне знакома. Я рассматриваю длинные, нечесаные, кудрявые белесые волосы, бледное лицо, торчащие уши, редкие брови и безобразные брекеты.
На меня смотрит пятнадцатилетняя Кэтрин Келли.
Я перевожу взгляд с этого фото на гламурный снимок Кэт Джонс, и от осознания, что это один и тот же человек, мне становится физически плохо.
Два эти лица