Мистер Синклер заглядывает ко мне очень часто, и я стал радоваться его визитам. Когда он вошел в мою камеру впервые, я предложил ему сесть на мою койку, но он посмотрел на нее с легким пренебрежением и остался стоять спиной к двери. И сказал, чтобы я устраивался поудобнее, но я подумал, что неуместно сидеть в присутствии старшего, поэтому встал в углу под высоким окном. На мистере Синклере был твидовый костюм и коричневые кожаные ботинки, совершенно не подходящие к здешнему мрачному окружению; у него был здоровый цвет лица и розовые мягкие руки, и я дал бы ему лет сорок[27]. Он разговаривал взвешенными, изящными фразами джентльмена.
Мистер Синклер сообщил, что его назначили моим адвокатом и он обязан в меру своих сил представлять мои интересы. После чего сказал, что очень рад нашему знакомству. Мысль о том, что джентльмен будет в подобной манере обращаться с негодяем вроде меня, показалась мне до того комичной, что я начал неудержимо смеяться. Подождав, пока я возьму себя в руки, он предупредил: все рассказанное мной адвокату будет конфиденциальным. Потом объяснил, что означает слово «конфиденциальный», таким тоном, каким школьный учитель обращается к отстающему ученику.
Я сказал, что ему не нужно объяснять мне значение этого или какого-нибудь другого слова; более того, я не нуждаюсь в его услугах. Он ответил: если я хочу другого адвоката, это можно легко устроить. Нет, дело не в личности моего адвоката, объяснил я, просто мне вообще не требуются услуги адвоката, поскольку я не собираюсь отрицать возложенные на меня обвинения. Мистер Синклер несколько мгновений серьезно смотрел на меня, а потом сказал, что понимает мою позицию, но закон требует, чтобы кто-то представлял мои интересы в суде.
— Меня не интересуют требования закона, — ответил я. — Закон для меня — ничто.
Не знаю, почему я разговаривал с ним так грубо, — разве что не люблю, когда мне говорят, что от меня требуется, а что нет. В придачу мне было очень унизительно находиться в обществе джентльмена, когда в ведре у моих ног видно содержимое моего кишечника, и я от всей души желал, чтобы он оставил меня в покое.
Мистер Синклер сжал губы и медленно кивнул.
— Тем не менее, — сказал он, — мой долг сообщить: если вы останетесь без адвоката, это пойдет вразрез с вашими интересами.
Он уселся на мою койку и заговорил уже не так официально. Мистер Синклер объяснил, что я оказал бы ему услугу, если б был так добр и разрешил задать мне несколько вопросов. Слегка устыдившись, я ответил, что не возражаю, и он как будто остался доволен. Этот джентльмен обращался со мной с ничем не оправданной вежливостью, и у меня не было причин доставлять ему какие-то проблемы.
Итак, мистер Синклер принялся задавать общие вопросы о моей семье и о том, как я раньше жил, как будто мы были равными по положению людьми, знакомящимися друг с другом. Я отвечал на вопросы правдиво, но не вдаваясь в детали, поскольку не понимал, чем подробности моей жизни в Калдуи могут заинтересовать его или еще кого-нибудь. Тем не менее мистер Синклер вел себя спокойно и любезно, и мне начало нравиться его общество. От нашего диалога была хотя бы та польза, что он нарушил монотонное течение дня.
Чем дольше мы говорили, тем больше меня удивляло даже не то, что мистер Синклер беседует со мною так, как будто мы с ним разговариваем при совершенно нормальных обстоятельствах, а то, что он, джентльмен, обсуждает что-то с необразованным убийцей. Я подумал — может, ему не сообщили о моих преступлениях, а может, я вообще не в тюрьме, а в психиатрической лечебнице, и мистер Синклер — один из моих товарищей по заключению. Но, когда общая часть беседы подошла к концу, адвокат перешел к цели своего визита.
— Итак, Родрик, — сказал он, — несколько дней назад в твоей деревне было совершено ужасное преступление.
— Да, — ответил я, не желая слушать продолжение. — Я убил Лаклана Брода.
— А других?
— И их тоже, — сказал я.
Мистер Синклер медленно кивнул.
— Ты говоришь это не для того, чтобы снять обвинение с другого человека? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
— И все это ты совершил в одиночку?
— Да. Я действовал один, и, поскольку не собираюсь ничего отрицать, мне не нужны услуги адвоката. Я не раскаиваюсь в своих поступках, и, что бы дальше ни случилось, меня это не волнует.
После моей короткой речи мистер Синклер несколько мгновений смотрел на меня. Я не знал, о чем он думает, потому что нечасто бывал в компании образованных людей, и их манеры сильно отличались от манер моего народа.
В конце концов мистер Синклер сказал, что ценит мою прямоту и просит позволения навестить меня снова на следующий день. Я сказал, что с радостью приму его в любое время, поскольку мне очень понравилось с ним беседовать. Он ответил, что ему тоже понравилось беседовать со мной, дважды постучал ладонью в дверь, и тюремщик, который, должно быть, все время ожидал снаружи, повернул ключ в замке и выпустил его.
Мистер Синклер и вправду продолжал навещать меня, и, должен признаться, я начал предвкушать его визиты и сожалеть о своей грубости в тот первый день. Он готов был не обращать внимания на мои плохие манеры, что говорило о его превосходном воспитании.
Теперь, когда в моей камере по настоянию мистера Синклера появилась мебель — стол, за которым я мог писать, и стул, — нам стало слегка удобнее беседовать. Мистер Синклер сидит на шатком стуле возле стола, а я — на койке или на полу под окном. Взгляд моего адвоката часто обращается к исписанным мною страницам. Во время своего второго или третьего визита он предложил мне записать события, которые привели к преступлениям, — и, похоже, доволен тем, как усердно я взялся за эту задачу.
Однажды днем, перелистав большим пальцем страницы, он сказал, что ему любопытно узнать их содержимое. Меня смущает мысль о том, что образованный человек будет внимательно читать мой грубый текст, но я ответил, что пишу это только по его просьбе, и он может взять любые листы, какие пожелает. Он ответил, что предпочитает подождать, пока я закончу, и для меня важно продолжать так, будто я пишу все это ни для него, ни для какой-либо другой аудитории.
Мистер Синклер кажется мне человеком огромного терпения. Каждый день он начинает с одних и тех же вопросов о том, удобно ли мне и достаточно ли меня кормят. Он несколько раз упоминал о возможности получать еду из местной гостиницы, но я отвечал, что полностью привык к простой еде и не нужно беспокоиться на этот счет.
Однако нынче утром наша беседа приняла другой оборот. Мистер Синклер обычно избегал обсуждать детали убийств, но сегодня настойчиво расспрашивал, о чем я думал, когда их совершал. Я отвечал, что моей единственной мыслью было избавить отца от несправедливостей, которые обрушил на него Лаклан Маккензи. Мистер Синклер некоторое время исследовал тему, задавая вопросы то так, то эдак, пока я не почувствовал, что он пытается на чем-то меня подловить — но ему это не удалось.
Потом мистер Синклер спросил, как бы я отнесся к тому, чтобы он на суде подал прошение о признании меня невиновным. Я ответил, что его идея нелепа, поскольку совершенно ясно: я виновен, и я никогда не делал попыток скрыть этот факт.
Тогда мистер Синклер объяснил, что в глазах закона для совершения преступления требуется и физическое действие, и умственное. В данном случае, сказал он, физическое действие явно имело место, но вот было ли умственное — злой умысел, как он это назвал, — остается вопросом, касающимся содержимого моего ума. Я вежливо выслушал серьезное резюме мистера Синклера, все сильнее ощущая, что иногда, маниакально стремясь воспользоваться своим огромным умом, он полностью пренебрегает очевиднейшими фактами. Но я ответил лишь, что не вижу, какое отношение его слова могут иметь к данному делу.
После чего мистер Синклер заговорил тоном, по которому стало ясно: он не желает задевать мои чувства.
— А если предположить, что в то время у тебя на уме не было того, что, как ты считаешь, там было?
Я довольно грубо рассмеялся, услышав такую глупость.
— Если б у меня на уме было нечто другое, я бы наверняка об этом знал, — ответил я. — Иначе этого не могло бы быть у меня на уме.
Мистер Синклер улыбнулся, услышав такой ответ, и склонил голову набок, словно уступая моему доводу. Он сказал, что я очень умный молодой человек. Я признался, что польщен этими словами, и сейчас краснею, записывая их.
— Как ты думаешь, Родди, — продолжал он, — возможно ли, чтобы безумец считал себя человеком в здравом уме?
Сперва такое предположение показалось мне настолько же абсурдным, как и его предыдущее заявление, но потом я вспомнил о Мудро Петухе, слабоумном с Ард-Даба — все знали, что он часто спит в своем курятнике и кукарекает. Если б его спросили, безумен ли он, как бы он ответил? Я понял, что мистер Синклер, в своей деликатной манере, предполагает, что я по-своему такой же, как Мудро Петух.
Я отозвался не сразу, понимая, что и в самом деле могу показаться маньяком, если отвечу несдержанно и резко.
— Могу вас заверить, — сдержанно сказал я, — я полностью в здравом уме.
— Именно то, что ты в это веришь, и предполагает обратное, — ответил адвокат.
Наверное, я выглядел глубоко оскорбленным таким заявлением, поскольку он добавил:
— Ты должен понять, Родрик, что мой долг — изучить все возможные способы твоей защиты.
— Но сам я не желаю защищаться! — выпалил я и тут же пожалел, что грубо перебил его.
Мистер Синклер коротко кивнул и встал. У него был слегка опечаленный вид. Я почувствовал, что задел его, и мне захотелось загладить свою вину.
— Тем не менее, — сказал он, — мне бы хотелось знать, не согласишься ли ты, чтобы тебя обследовал джентльмен, который страстно желает с тобой познакомиться.
Меня снова поразила абсурдность ситуации: благодаря тому, что я стал убийцей, джентльмены ищут теперь моей компании! Но я просто ответил, что буду счастлив познакомиться с кем угодно, с кем он захочет меня познакомить.