и о приближении кончины Лаклана Брода, но Джетта отказалась вдаваться в детали. Судьба констебля не имела значения для нашего положения.
Внезапно у Джетты сделался очень усталый вид. Она закрыла глаза, ее голова упала на грудь. Я опустился перед ней на колени и обхватил ладонью ее затылок. Я не знал, что у нее на уме, но остро предчувствовал, что она собирается сделать, и не мог найти для нее другого выхода. Она сжала мою руку в своих, потом открыла глаза и велела ее оставить.
Слезы текли по моим щекам. Я пожелал ей доброй ночи и оставил сидеть на табурете для дойки. Я притворил за собой дверь, привязал веревку к прогнившему косяку… И вот так я ее оставил.
Не желая возвращаться в дом, я прошел по участку к берегу. Вечер был тихий, небо над островами приобрело розоватый вечерний оттенок. В такое время года в наших краях темные часы настолько коротки, что, как я слышал, это часто мешает приезжим спать.
Я понаблюдал за цаплей, которая несколько минут стояла на берегу как вкопанная, а потом бесшумно поднялась в воздух с отсутствием грации, характерным для ее вида, низко пролетела над заливом и опустилась на мысу Ард-Даба.
Я размышлял о том, что рассказала Джетта. У нее не было привычки делиться со мной своими видениями, но я часто замечал, как по ее лицу пробегает тень, и знал, что в такие мгновения она молча общается с Иным Миром. До некоторой степени Джетта никогда полностью не обитала в Калдуи, но перелетала между двумя мирами. Если б теперь она скончалась, это было бы меньшей смертью, чем смерть тех, кто живет только в физическом мире.
Именно тогда, сидя на берегу и наблюдая за медленным движением прибоя, я впервые задумался о том, чтобы убить Лаклана Брода. Я отмахнулся от своей фантазии, вернее, попытался отмахнуться, но она не отступала, и чем больше я пытался сосредоточиться на другом, тем больше эта мысль овладевала мною. Осознание того, что Лаклан Брод скоро умрет, ослабило обычные сдерживающие начала. Раз провидение решило, что он не жилец на этом свете, разве важно, как именно он уйдет? То, что он может умереть от моей руки, казалось настолько справедливым, что выглядело неопровержимым. Эта мысль взволновала меня. Я стал бы спасителем, о котором преподобный Гэлбрейт говорил на похоронах моей матери. Причем стал бы им, сознавая, что, хоть и послужил орудием кончины Лаклана Брода, лишь ускорил неизбежное событие.
Саван, явившийся Джетте, не объяснял, как именно умрет Лаклан Брод, а если и объяснял, она ничего мне об этом не сказала. Трудно было найти в нашем приходе другого столь цветущего и здорового человека, менее прочих способного пасть от внезапного недуга. Точно так же нелегко было вообразить, чтобы он стал жертвой несчастного случая. Так возможно ли, что Лаклану Броду суждено не просто встретить свою смерть, но она находится в моих руках?
Мысль об этом давила на меня тяжким грузом, и к тому времени, как я встал, солнце уже опустилось за горизонт и меня окутало то, что считалось темнотой в такое время года.
Когда я вернулся домой, отец уже отправился в постель. Близнецы крепко спали в своей кровати, и я позавидовал их безмятежности. В ту ночь я спал лишь урывками, и каждый раз, когда я просыпался, в моем мозгу горели мысли, вспыхнувшие из-за видения Джетты. Я жаждал загасить их сном, но усиливающийся свет утра помешал мне это сделать.
Я покинул дом до того, как отец вышел из своей комнаты. Я боялся, что из-за случившегося вчера он будет в скверном настроении, а после того, как он обошелся с моей сестрой, я не имел желания с ним беседовать. Я унес два баннока в конец нашего участка и медленно их сжевал. Риг зарос сорняками и, в сравнении с ригами соседей, представлял собой позорное зрелище. В воздухе не чувствовалось ни ветерка, тонкие облака, похожие на пряди шерсти, низко лежали над водой. Я не видел ни одной живой души, и единственными звуками были крики птиц и далекое мычание скота на пастбище.
Я надеялся, что мысль об убийстве Лаклана Брода растает, как порождение сна, но она лишь окрепла во мне. И все-таки пока она оставалась лишь досужими размышлениями, и я не собирался воплощать ее в жизнь. Если я и обдумывал убийство Лаклана Брода, то лишь в духе математического подхода к алгебраической задаче. Мой школьный учитель мистер Гиллис однажды объяснил, что для того, чтобы решить задачу, ученый должен сначала выдвинуть гипотезу, а потом проверить ее с помощью наблюдения или эксперимента. Отталкиваясь от этого, я и двинулся дальше.
Убить такого большого, могучего человека, как Лаклан Брод, явно было бы нелегким делом. Когда я перебирал разные способы, которыми можно прикончить человека, в каждом находились свои трудности. Например, можно убить человека ударом топора по голове, но тогда пришлось бы залечь в укромном месте в надежде, что тот случайно пройдет мимо. Можно пырнуть человека клинком, но я не мог рассчитывать подобраться к Лаклану Броду настолько близко и суметь нанести ему достаточно жестокую рану, а не просто задеть — на такое у меня не хватило бы сил. Человека можно убить из огнестрельного оружия. В этом способе имелись те преимущества, что я мог бы выстрелить издалека, но даже если б мне удалось раздобыть огнестрельное оружие — например, в Большом Доме, — я не умел заряжать ружье и стрелять из него. Можно было отравить свою жертву, но тогда стали бы советоваться с одной из старух прихода, разбиравшихся в подобных вещах, и нашли бы противоядие.
Обдумывая все эти методы, я понял, что они не соответствуют условию, которого я до того момента не осознавал. Моей целью было не просто убрать Лаклана Брода из нашего мира (он в любом случае покинул бы его и без моего вмешательства). Моей целью скорее было то, чтобы в момент своей смерти он осознавал, что именно я, Родрик Макрей, лишаю его жизни и делаю это лишь в отместку за страдания, причиненные моей семье.
Из дома вышел отец. Я не знаю, сколько простоял, потерявшись в своих мыслях. Я нашел у своих ног кроман и начал пропалывать растущие в бороздах сорняки. Отец прошел по ригу туда, где я работал, и спросил, чем я занимаюсь. Лицо его было осунувшимся и посеревшим, и, как мне показалось, он сутулился больше обычного. Я ответил, что нам еще надо собрать урожай, и если мы не позаботимся как следует об участке, еды не хватит даже для того, чтобы близнецы пережили зиму. Отец пробормотал что-то в том смысле, что если Бог захочет нас обеспечить, Он это сделает, но в его словах не было убежденности, и, ничего больше не прибавив, он оставил меня работать. Не сомневаюсь, мы оба понимали — в нынешнем году сбора урожая не будет.
К тому времени наши соседи вышли из своих домов и принялись за повседневные труды. Утро должно было казаться им совершенно обычным, и, если б не то, чему вскоре суждено было случиться, они потом вряд ли припомнили бы его и отличили от любого другого утра. В самом деле, если не считать темных мыслей, поселившихся в моей голове, день выдался ничем не примечательный. Но, когда я оглядел горсточку домов, меня осенило, что уничтожение Лаклана Брода уберет груз, который давно тяжело давил на наш поселок.
Я встал с колен и побрел обратно к дому. Мои недавние мысли о способах убийства Брода были всего лишь предлогом, чтобы оттянуть время. Какая разница, что у меня на уме и что именно я задумал сделать. Если судьбе угодно, чтобы Лаклан умер от моей руки, значит, так и произойдет. Успех или неудача моего предприятия от меня не зависят.
Пребывая в таком настроении, я решил, что, если я собираюсь убить Лаклана Брода, сперва надо отправиться в его дом. К тому же нужно войти туда, вооружившись чем-то, с помощью чего я смогу выполнить свою задачу. Что может быть лучше кромана, который провидение только что вложило в мои руки? Дойдя до конца участка, я набрел на флэфтер, прислоненный к скату крыши, и захватил и его тоже. Потом зашагал по деревне. Я сказал себе, что иду не убивать Лаклана Брода, а просто посмотреть, что будет, если я войду в его дом, вооружившись этими инструментами.
Я двигался по дороге обычным шагом. Кармина Смок вышла из своего дома и поздоровалась со мной. Поскольку я не желал, чтобы она что-то заподозрила, я остановился и ответил на приветствие. Увидев в моей руке флэфтер, она спросила, не слишком ли сейчас позднее время года, чтобы рыхлить землю. Я, не задумываясь, ответил, что собираюсь расчистить участок позади дома Лаклана Брода, где будет поставлена ограда. Легкость, с которой эта ложь слетела с моих губ, убедила меня, что мой проект ожидает успех. Кармина Смок сказала, что ничего не слышала о новой ограде, но больше ни о чем не расспрашивала. Я пожелал ей доброго утра и пошел по деревне дальше. Я чувствовал, что она за мной наблюдает, но не оглядывался, потому что боялся показаться человеком, которому есть что скрывать. Идя мимо последних домов, я больше ни с кем не разговаривал.
Я испытал нечто похожее на старую тревогу, которую чувствовал всегда, вторгаясь на территорию Маккензи. В голове моей мелькнуло воспоминание о случае с воздушным змеем, и сердце мое забилось чаще. Возле дома Бродов я помедлил и оперся о рукоять флэфтера, словно оценивая предстоящую мне работу — в некотором роде так оно и было. На крышу дома села ворона. Маленький Донни Брод возился в грязи в нескольких ярдах от порога. Он прищурился на меня, и я поздоровался с ним, как обычно. Тогда малец вернулся к своей невинной игре. Я оглянулся на деревню. Кармина Смок исчезла. Несколько человек согнулись над своими посевами, понятия не имея о том, что вот-вот должно было произойти. Тонкая струйка дыма поднималась из трубы дома Бродов. Я шагнул мимо Донни Брода в дверь.
В доме было сумрачно, и прошло несколько мгновений, прежде чем глаза мои привыкли к полумраку. Солнце отбрасывало на земляной пол прямоугольник света, и на этом прямоугольнике появилась тень моих ног. Флора чистила у стола картошку и клала ее в кастрюлю с водой. Когда я шагнул в дом, она подняла глаза от своей работы. Похоже, ее испугало мое появление, и она спросила, что я здесь делаю. На ее лбу блестел легкий пот; она подняла правую руку, чтобы откинуть упавшую на лицо прядь волос. Я не сумел придумать никакого поручения, которое могло бы меня сюда привести, и не видел причин лгать, поэтому ответил, что пришел, чтобы убить ее отца. Флора положила картофелину, которую чистила, и сказала, что это не смешно. Наверное, я мог бы притвориться, что просто пошутил, но я этого не сделал, — и с того момента мои поступки стали предопределены.