— Вы бы не подумали, что он способен на такие поступки?
— Я бы не подумала, что любой человек способен на такие поступки, мистер Томсон, — ответила она.
Тогда я спросил, известно ли ей, почему Р.М. сделал то, что он сделал. Ей как будто не хотелось отвечать на этот вопрос.
— Конечно, между мистером Маккензи и мистером М. случались разногласия, — в конце концов сказала она.
— И кто, по-вашему, был виноват в данных разногласиях?
— Полагаю, не мне об этом судить, — ответила она.
— Может, вы не желаете дурно говорить о мертвом? — предположил я.
Миссис Мёрчисон несколько мгновений смотрела на меня. Она воистину была совершенно поразительным созданием.
— Я могу сказать наверняка, что Флора и Дональд Маккензи были в них не виноваты, — наконец ответила она и начала плакать.
Я извинился за то, что расстроил ее. Миссис Мёрчисон вынула из рукава льняной носовой платок и промокнула глаза, идеально имитируя хорошо воспитанную женщину. Поскольку она держала платок под рукой, я пришел к выводу, что сейчас она часто поддается таким взрывам эмоций. Когда она овладела собой, я попросил ее рассказать о характере Р. М. Несколько мгновений миссис Мёрчисон смотрела на меня красивыми карими глазами.
— В общем, он был хорошим человеком, — неопределенно ответила она.
— В общем?
— Да.
— Но не всегда? — настаивал я.
— Все мальчики в возрасте Р. иногда склонны к озорству, разве не так?
— Без сомнения, — согласился я. — Но какого рода озорство вы имеете в виду?
Миссис Мёрчисон не ответила, и меня поразило это странное нежелание говорить дурно о человеке, совершившем такие чудовищные поступки. Поэтому я подумал, что лучше будет задавать более конкретные вопросы.
— Он был склонен к воровству?
Миссис Мёрчисон рассмеялась над таким предположением.
— Вы когда-нибудь слышали, что он жестоко обращается с животными или маленькими детьми?
Над этим предположением миссис Мёрчисон не смеялась, но ответила отрицательно.
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы он говорил бессвязно или страдал от галлюцинаций или фантазий?
— Не могу сказать, чтобы слышала, что он говорит бессвязно, — ответила она, — но временами, проходя по деревне или работая в полях, он мог бормотать что-то себе под нос.
— Это бормотание было внятным?
Миссис Мёрчисон покачала головой.
— Он любил держать рот на замке, — она изобразила, что имеет в виду, сомкнув губы, — как будто не хотел, чтобы его подслушали. Если к нему приближались или он видел, что за ним наблюдают, он замолкал.
— Итак, он должен был сознавать, что делает, — сказал я скорее себе, чем остальным. — Вы когда-нибудь разговаривали с кем-нибудь об этой склонности Р.?
— Мой муж тоже ее заметил и сказал мне.
— Что же именно он сказал?
— Просто поделился своими наблюдениями. Мы не думали, что это важно.
— Тем не менее это было достаточно необычно, чтобы заслужить упоминания.
— Несомненно, — согласилась миссис Мёрчисон и отхлебнула чай из чашки, которую элегантно держала на колене. — Вы должны понять, мистер Томсон, что Р. пережил огромное горе. С тех пор как умерла его мать, вся семья находилась во власти печали, которую больно было видеть, и никак не отзывалась на доброту соседей.
— Итак, вы полагаете, что смерть миссис М. как-то повлияла на характер ее сына?
— Она повлияла на всю семью.
Я кивнул.
— Вы должны также знать, что Джон М. — суровый человек, который… — тут она понизила голос и опустила глаза в пол, как будто стыдилась того, что собиралась сказать, — …который не выказывал большой привязанности к своим детям.
Потом она добавила, что не хочет говорить о соседе дурно, и я заверил ее в своем благоразумии.
— Вы нам очень помогли, — сказал я. — Как я уже говорил, мы проводим это расследование, руководствуясь чисто профессиональными мотивами. — Я помолчал мгновение, прежде чем продолжить: — Поскольку вы явно женщина, не чуждая просвещения, могу я задать еще один вопрос… слегка деликатного свойства?
Миссис Мёрчисон ответила утвердительно.
— Простите, но вы когда-нибудь слышали, чтобы Р.М. совершал некие непристойные поступки?
На щеках женщины выступил легкий румянец, и она попыталась его скрыть, прикоснувшись рукой к лицу. При виде этого я заподозрил, что она пришла в замешательство не из-за того, на что я намекал, а скорее из-за того, что я задел тему, которую она предпочла бы не обсуждать. Сперва миссис Мёрчисон попыталась уклониться от ответа, спросив, какого рода поступки я имею в виду.
— Если б ответ на мой вопрос был отрицательным, вам явно не пришлось бы просить подобного разъяснения, — сказал я. — Прошу помнить, что я — человек науки, и отбросить естественную нерешительность.
Миссис Мёрчисон поставила чашку и огляделась, чтобы убедиться, что ее дочерей тут нет. Когда она заговорила, она все время смотрела на земляной пол между нами.
— Наши дочери… Старшей сейчас пятнадцать… Спят в комнате в задней части дома. — Она показала на дверь, которая, по-видимому, вела в ту комнату. — Несколько раз мой муж заставал Р. за их окном.
— Ночью? — спросил я.
— Ночью или рано утром.
— Он наблюдал за вашими дочерями?
— Да.
— Если извините мою бестактность — ваш муж заставал мальчика в состоянии возбуждения?
Теперь краска явно проступила на щеках доброй леди.
— Он занимался онанизмом?
Миссис Мёрчисон слабо кивнула, а потом застенчиво посмотрела на меня. Чтобы развеять ее смущение, я заговорил легким тоном и спросил, что предпринял ее муж. Она ответила, что мальчика строго предупредили, из чего я сделал вывод, что ему по меньшей мере надавали по ушам.
— Вы сообщили кому-нибудь о его поступках?
Миссис Мёрчисон покачала головой.
— Мы велели нашим дочерям не общаться с Р. и сообщить нам, если он будет вести себя с ними неподобающим образом.
— И он себя так вел?
— Насколько мне известно — нет.
— Эти визиты продолжались? — спросил я.
— Некоторое время, — сказала она. — Но несколько месяцев назад они как будто прекратились. Полагаю, он просто перерос подобные вещи.
Я выразил свое восхищение снисходительной оценкой, которую дала миссис Мёрчисон поведению Р.М., и снова попросил прощения за то, что вынужден говорить с ней о таких вещах. Мы поблагодарили ее за гостеприимство и спросили, где можем найти первопричину нашего визита.
Оставив пони привязанными возле дома Мёрчисонов, мы прошли остаток пути по деревне пешком. Жилище М., находившееся на некотором расстоянии, было самым жалким домом в поселке, напоминающим скорее не дом, а дымящуюся навозную кучу. Плохо ухоженная земля рядом с ним заросла сорняками. Дверь была открыта, и мы заглянули в комнату. Слева от комнаты находилось то, что выглядело полуразрушенным коровником. В стойлах не было скота, но вонь все равно стояла отвратительная, и немногие сочли бы это место пригодным для человеческого обитания. В очаге не горел огонь, и в комнате было холодно и почти темно.
Мистер Синклер выкрикнул приветствие, на которое не получил ответа. Он шагнул в комнату и повторил приветствие на гэльском. Пара куриц, клевавших что-то с земли, прошмыгнула мимо наших ног. Справа что-то шевельнулось, и наши взоры обратились к человеку, сидевшему на стуле рядом с крошечным отверстием в стене.
— Мистер М.? — спросил мой спутник.
Человек с некоторым трудом встал, сделал к нам пару шагов, тяжело опираясь на узловатую палку, и сказал несколько слов на том языке, на котором к нему обратились. Мистер Синклер ответил, и мужчина приблизился к нам.
Мне редко доводилось видеть столь печальный образчик человеческой расы. Стоя сгорбившись, он казался едва пяти футов ростом. Его борода и волосы были густыми и неприбранными, одежда — рваной. По моему совету мистер Синклер спросил, не могли бы мы выйти из дома и побеседовать пару минут. Человечек посмотрел на нас с некоторым подозрением и покачал головой, а потом дал понять, что если мы желаем с ним разговаривать, мы должны сесть за стол, стоящий посреди комнаты.
Мы опустились на скамью у стола, испещренного куриным пометом. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я начал рассматривать мистера М. У него были такие же нависшие брови и бегающие глаза, как у его сына. Руки, набивавшие маленькую трубку, — длинные, со скрюченными пальцами, сплюснутыми на кончиках. Я задумался — не спал ли он, когда мы вошли, потому что теперь мистер М. выглядел так, будто стряхнул с себя оцепенение. Тем не менее выражение его лица было недоверчивым, если не откровенно враждебным. Он не предложил нам подкрепиться; не то чтобы я хотел съесть в этой грязной лачуге хотя бы крошку.
Мистер Синклер спросил, может ли мистер М. побеседовать с нами на английском, и дальше мы говорили уже на этом языке. Адвокат в самых простых словах объяснил суть нашей миссии, и меня поразил тот факт, что мистер М. ни разу не спросил о самочувствии сына. Мистер Синклер начал расспрашивать, как живут младшие дети арендатора. Тот ответил, что их забрали в семью его жены, в Тоскейг.
Потом мистер Синклер принес свои соболезнования насчет смерти его дочери.
Глаза мистера М. стали жесткими.
— У меня нет дочери, — сказал он.
— Я имел в виду вашу дочь Джетту, — объяснил мистер Синклер.
— Такой особы не существует, — сквозь сжатые зубы ответил арендатор.
Реплики моего коллеги, хоть и сделанные с добрыми намерениями, не способствовали улучшению атмосферы за столом.
— Значит, теперь вы совершенно один? — спросил я.
Мистер М. не ответил на этот вопрос, возможно, совершенно резонно решив, что ответ очевиден. Он зажег трубку и запыхтел ею, чтобы она разгорелась. Его глаза все время метались от одного непрошеного гостя к другому.
— Мистер М., — начал я, — мы проделали немалый путь, чтобы с вами поговорить, и я надеюсь, вы будете любезны ответить на кое-какие вопросы о вашем сыне. Важно, чтобы мы попытались понять, в каком умонастроении он находился, совершая те поступки, в которых его обвиняют.