— А теперь, — продолжал он, — суду было зачитано заявление, в котором подсудимый добровольно заявляет, что он находится в здравом уме. Исходя из вашего долгого опыта общения с криминальной популяцией, возможно ли, чтобы человека, способного делать подобные заявления, все-таки можно было считать безумным?
— Да, такое вполне возможно, — ответил мистер Томсон.
— Как такое может быть?
— Если человек страдает от некоего заблуждения, это заблуждение так же реально для него, как для нас — этот зал суда. Если человек безумен, он, по определению, не может признать себя таковым.
— Понимаю, — сказал мистер Синклер и сделал паузу, чтобы дать присяжным время уяснить это заявление. — Учитывая вышесказанное, какое значение вы бы придали заявлению подсудимого о состоянии его рассудка?
— Никакого.
— «Никакого», — повторил мистер Синклер, бросив на присяжных многозначительный взгляд.
Тут лорд судья-клерк перебил:
— Давайте проясним! Мистер Томсон, вы свидетельствуете, что подсудимый безумен?
— Я свидетельствую, что если б подсудимый был безумным, он не сознавал бы данного факта. В действительности, если б он заявил, что является безумным, это подразумевало бы противоположное, поскольку такая точка зрения означает ту степень самопознания, которая полностью отсутствует у людей, не владеющих своим рассудком.
Лорд судья-клерк мгновение посовещался с лордом Джервисвудом, после чего дал знак, что мистер Синклер должен продолжить допрос. Тот поблагодарил и спросил:
— А теперь, мистер Томсон, вы обследовали подсудимого с целью установить, в каком состоянии находится его рассудок, не так ли?
— Да, так.
— В какой форме проходило это обследование?
— Я подробно побеседовал с ним на тему его преступлений.
— И что вы выяснили?
— Подсудимый, безусловно, весьма смышлен, его способность быстро схватывать речь превосходит то, что следовало бы ожидать от человека столь низкого воспитания. Он беседовал со мной довольно свободно, без видимой неловкости. С высшим рангом преступников, который я описал, его роднит то, что он не выказывал никакого раскаяния в своих поступках; воистину, я рискнул бы сказать, что он демонстрировал извращенную гордость, признаваясь в них.
— И вы бы назвали это характерной чертой личностей, страдающих от нравственного помешательства?
— Такое поведение и в самом деле распространено среди моральных имбецилов, но само по себе не означает нравственного помешательства.
— Отвечая на мой предыдущий вопрос, вы описали нравственное помешательство как… — тут мистер Синклер прочитал запись, которую протянул ему помощник: — Приверженность «злым чувствам, которые часто пробуждаются в них при самых тривиальных провокациях».
— Да.
— Далее — мы выслушали свидетельские показания, описывающие провокации в отношении подсудимого и его семьи, сделанные покойным мистером Маккензи.
— Так и было.
— Независимо от того, рассматривать эти провокации как тривиальные или нет, вы бы сочли желание подсудимого отомстить за себя мистеру Маккензи признаком того, что он находился в состоянии нравственного помешательства?
— Если согласиться с версией событий, изложенной самим подсудимым, можно было бы резонно заключить, что он пребывал именно в таком состоянии.
То был «крайне важный вопрос», и лорд судья-клерк попросил свидетеля прояснить свой ответ.
Обращаясь напрямую к судье, мистер Томсон продолжал:
— Это вполне обычное явление во многих дисциплинах, в том числе в моей, когда идеи начинают восприниматься как факт, в силу того лишь, что их повторяют снова и снова. Боюсь, в данном случае определенное изложение событий — а именно, что подсудимый совершил свои поступки с целью избавить своего отца от деспотических, как он считал, действий мистера Маккензи — повторялось так часто, что с ним невольно стали соглашаться суд и различные свидетели. Однако эта история полностью базируется на показаниях единственного свидетеля — самого подсудимого. Я не вижу веских причин принять такую версию событий или, по крайней мере, не подвергать ее тщательному рассмотрению.
Лорд судья-клерк:
— И вы ее рассмотрели?
— Рассмотрел.
— И каково ваше мнение?
— Мое мнение таково, что нет причин верить словам индивидуума, который, согласно его собственному признанию, совершил самые кровавые дела. Больше того — альтернативное объяснение дает более правдоподобную оценку его поступков.
К тому времени мистер Синклер был не в силах скрыть свою тревогу. Он попытался вмешаться, прервав цепочку вопросов, которые задавал судья, но его тут же заставили замолчать.
Лорд судья-клерк:
— И у вас есть такое объяснение?
— Есть, — сказал мистер Томсон.
— Тогда я попросил бы поделиться им с судом.
— Моя точка зрения основывается на противоречиях и пробелах в рассказе подсудимого, изложенном и мистеру Синклеру, и мне. А именно — на противоречиях касательно ранений, нанесенных Флоре Маккензи, которые, по моему мнению, говорят о совершенно другом мотиве совершенных преступлений. Я бы сказал, что, когда подсудимый начал свой кровавый проект, его истинной целью была месть не мистеру Маккензи, а дочери этого джентльмена, отвергшей, как мы слышали, его непристойные авансы. При такой версии событий Родриком Макреем двигало не мнимо благородное желание защитить своего отца, но сексуальное влечение к мисс Маккензи. Таким образом, я бы утверждал, что подсудимый взялся за дело, отлично зная, что мистера Маккензи нет дома, и изнасиловал его дочь самым извращенным способом. Он был застигнут на месте преступления, и результатом последовавшей борьбы стала смерть мистера Маккензи.
Несколько мгновений царила тишина, за которой последовал взрыв шепота с галереи. Судья застучал молотком, чтобы восстановить порядок. Мистер Синклер казался полностью уничтоженным.
Лорд судья-клерк:
— Почему следует верить в данную версию событий, а не в предыдущую?
— Конечно, я не присутствовал при совершении этих деяний, — сказал мистер Томсон, — но ранения, причиненные мисс Маккензи, полностью противоречат мотиву, описанному заключенным. Более того, когда я расспрашивал его в камере, он выказал признаки тревоги только при упоминании об этих ранениях. Появилась трещина в облике, в котором он пытался предстать перед миром.
Тут лорд судья-клерк посмотрел на удрученного мистера Синклера, приглашая его продолжить допрос. Судья, без сомнения, понимая серьезность заявлений свидетеля, дал адвокату несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. Посовещавшись со своим помощником, мистер Синклер спросил:
— Если б мы приняли такую версию событий, разве не свидетельствовала бы она о потере рассудка даже сильнее, чем выдвинутая ранее?
Мистер Томсон слегка улыбнулся адвокату, сознавая, что тот пытается спасти дело от последствий его показаний.
— В случае простого нападения на сексуальной почве преступника, не способного контролировать свои основные инстинкты, можно признать, а можно и не признать полностью ответственным за свои действия. Однако данный случай необычен не самим характером преступления, а лицемерным характером заявлений подсудимого после преступления. Если б он открыто признался в мотивах своего нападения, его можно было бы счесть, как вы сказали, нравственно помешанным, поскольку он не сознавал бы, что его действия порочны. Однако, фабрикуя альтернативное объяснение — объяснение, призванное облачить его поступки в наряд добродетели, — преступник выдает осознание постыдной природы своей истинной цели. Это сокрытие истинных мотивов убийств выдает его осознание того, что он поступил неправильно. Несчастные, находящиеся в состоянии нравственного помешательства, полностью не способны отличить правильное от неправильного. Они искренне верят, что оправданы любые грязные дела, какие бы они ни совершили. Однако в данном случае мотив, о котором заявил обвиняемый, говорит не только о желании скрыть истинную цель нападения, но и о способности обманывать и лицемерить, каковой не обладают те, кого можно счесть невменяемыми.
— И все-таки, — сказал мистер Синклер, доблестно пытаясь спасти своего подзащитного, — если б версия событий, изложенная подсудимым сразу после нападения, была бы точной, вы бы сочли его безумным?
— Счел бы.
— А поскольку ни вы, ни один другой свидетель не присутствовали при нападении, вы не можете решительно утверждать, что рассказ подсудимого менее правдив, чем версия, предложенная вами.
— Вы совершенно правы, сэр, указывая, что я там не присутствовал. Однако предложенная мной версия событий более точно согласуется с вещественными доказательствами дела. Будь мотивы подсудимого таковы, как он утверждает, у него не было бы причин наносить столь ужасные раны несчастной мисс Маккензи. Даже если б он чувствовал необходимость ее обуздать, прежде чем затаиться в ожидании ее отца, хватило бы удара по голове, чтобы лишить ее сознания. Вместо этого он предпочел зверски ее изнасиловать. Я не вижу никакой связи такого поступка с заявленным желанием избавить своего отца от страданий, которые тот предположительно терпел от мистера Маккензи.
— Но вы должны признать, что возможна другая интерпретация действий подсудимого?
— Другая интерпретация возможна, но она не согласуется должным образом с фактами этого дела.
Тут мистер Синклер вернулся на свое место, и лорду судье-клерку пришлось спросить его, закончил ли он допрос. Корона отклонила возможность допросить свидетеля, и мистера Томсона отпустили. Суд сделал перерыв до вечера, когда перед присяжными должны были сделать заключительные заявления.
Итоги, подведенные Короной, заняли не больше часа и были изложены мистером Гиффордом «с таким самодовольным видом, который вполне мог оттолкнуть некоторых присяжных». Прокурор попросил присяжных обращать внимание только на факты данного дела. Родрик Макрей совершил свои действия преднамеренно — о чем свидетельствует тот факт, что он явился в дом Маккензи вооруженным — и убил трех невинных людей, совершив «неистовое, крайне зверское деяние».