Ника шебуршит одеялом, натягивая его до подбородка. Мы просто лежим рядом и знаем, что этот поцелуй ничего не значит. Это лишь выброс эмоций, адреналин. Его в моей крови сегодня с передозом.
В какой-то момент Малинина всхлипывает. Я тут же напрягаюсь. Меня вообще триггерит на слезы, моя мать постоянно рыдала.
Ее многочисленные истерики и скандалы с отцом — одна из побочек ломки. Ее ломало, она умоляла его ей помочь, плакала. Он запирал ее в спальне, возил по клиникам. Но ничего не менялось. Она срывалась, а потом скатывалась в чудовищное чувство вины, плакала. Много плакала.
Когда я слышу женский плач, всегда передергивает. Иногда он проходит фоном и почти не задевает никакие струны души, а иногда наизнанку выворачивает. Вот как сейчас.
— Мне было так страшно, — Ника сжимается в комочек, всхлипывает. — Я успела попрощаться с жизнью. Не знаю, осталась бы я жива, но морально, морально они бы точно меня уничтожили.
Стискиваю зубы и прикрываю глаза. Я не хочу это слушать, потому что все ее чувства отзываются во мне. Они на поверхности. Страх. Он неподвластен подчинению в такие моменты.
— Мы выбрались, — уголки моих губ подрагивают. — Так что просто забудь.
Знаю, что несу чушь. Но ничего более умного выдать сейчас не могу. Сочувствие — вообще не мое. Я всегда заботился лишь о своей шкуре.
Ника находит мою руку и крепко сжимает ладонь. Я дергаюсь от ее прикосновения, аж зубы сводит. Вроде самый обычный жест, мнимая поддержка, но цепляет. Слишком сильно, так, что дышать трудно становится.
Я понимаю, что она чувствует, и прекрасно знаю, чего хочет.
Она ищет облегчения, а это возможно лишь тогда, когда рядом тот, кто сильнее тебя. Ника на инстинктах ко мне тянется, уверенная в том, что произошедшее сегодня меня совершенно не тронуло. Что я пережил это без особого напряга. Но это далеко не так.
— Никто не узнает, — ее шепот звучит совсем близко.
Ника подползает вплотную. Крепко прижимается к моему боку, размещая свою ладонь на груди.
— Обещаешь?
— Обещаю, — киваю, просовывая руку ей под шею, а потом сжимаю плечо.
Она громко дышит, но я чувствую, что улыбается.
— Я никогда никуда не ездила одна, — выдает со вздохом. — Если только в Москву в этом году. Хотя здесь меня на самолет посадила бабушка, а там встретила мама. Они до сих пор считают, что я не способна самостоятельно добраться из пункта А в пункт Б. Так что это мое первое почти самостоятельное путешествие.
— Поздравляю, — хмыкаю и поворачиваю голову.
Ника лежит запрокинув лицо. Все это время она смотрела мне в подбородок.
— На самом деле я не уверена, что смогла бы сегодня заснуть одна. Голова лопается от мыслей и предположений. Я все время думаю, а что, если что-то пошло бы не так? Они же могли тебя убить, — сглатывает.
— Но я жив, — пожимаю плечами, а у самого холодок по коже.
— Нам повезло, — она облизывает свои пухлые губы, а меня не покидает мысль снова ее поцеловать.
Это тупой инстинкт. Животный. Если мозг решил, что ты на волосок от смерти, был или вот-вот будешь, срабатывают первобытные позывы к размножению.
В своих мыслях я, конечно, уже давно зашел дальше поцелуев. Именно с ней. И вот это уже куда хуже. Можно выбрать любую, но я хочу с ней.
— Мы здесь надолго?
— Дней на пять, — закидываю руку себе за голову.
— У тебя классные друзья. Я думала, что, когда ты о них говорил, просто врал.
Она снова всхлипывает. Я чувствую, как у нее дрожат плечи. Спина.
Переворачиваюсь на бок, и Ника утыкается лицом мне в грудь.
— Никто не узнает, — бормочет, сжимая ткань моей футболки в кулаки.
— Никто, — касаюсь пальцами ее волос, неуверенно кладу ладонь на затылок, робко поглаживая.
Никогда никого не успокаивал. И не уверен, что вообще делаю это правильно, просто…
Я не знаю. Я тупо запутался. Все это началось как большая игра. Масштабная летняя авантюра. А что теперь?
15.2
Никины слезы проступают через футболку. Выдыхаю и сгребаю Малинину в охапку. Отрываю от себя на пару секунд так, чтобы подтащить выше. Лицом к лицу.
Внимательно наблюдаю за тем, как она кусает свои губы в попытке перестать плакать. Выходит у нее скверно. Слезы продолжают катиться по щекам, словно в нее встроили декоративный фонтанчик.
Мы смотрим друг на друга. Молчим. Время замедляется. Секунды растягиваются в часы.
— Ян…
Ника разлепляет губы. Они у нее красивые и, в отличие от моих, к счастью, не пораненные.
— М?
— Я не хочу быть твоим врагом. — Ее пальцы касаются моей щеки. Ника пробегается по коже, огибая ссадины, а потом убирает челку, упавшую мне на лоб. — Я вообще не хочу быть чьим-то врагом. Зачем? Это неправильно. Это отнимает слишком много энергии.
— То есть ты у нас всех любишь?
— Скорее, пытаюсь понимать людей и то, почему они себя ведут как…
— Как говнюки?
— Именно, — она кивает. Ее пальцы все еще блуждают по моему лицу, и эти прикосновения отзываются дрожью во всем теле. — Меня дома особо никогда не спрашивали о том, что я чувствую. Нравится мне или нет… Это неприятно. Но я понимаю бабушку. Она хотела как лучше.
— И мать свою понимаешь, которая тебя бросила?
Ника вздрагивает. Сжимает пальцы в кулак. Знаю, что не щажу ее, но сегодня и правда хочу понять. Как можно быть такой блаженной? Как можно не реагировать на то, когда тебя башкой макают в дерьмо?
— Она была молода. Я не уверена, что сама бы смогла потянуть ребенка в семнадцать…
— На этот случай есть презики и мозги.
— Прекрати колоться, — она вздыхает.
— Я, вообще-то, брился, — намеренно прикидываюсь тапком.
— Ты понял, о чем я. Хватит делать мне больно. Это обидно.
— Извини.
— Второй раз за день.
— Что?
— Ты извинился второй раз за день. Кажется, стоит занести это в Книгу рекордов Гиннеса.
— Попробуй.
Я чувствую исходящее от нее тепло, и это совсем не про тело. Оно идет откуда-то из недр ее души. Чертовски подкупает и делает тебя слабым.
— Я все равно не понимаю, — закатываю глаза, — моя мать снюхалась, зная, что у нее есть семья. Есть я, муж, в конце концов, но ее это не остановило. Она сделала свой выбор. Сознательно.
— Это болезнь.
— Это прикрытие. Когда тебе могут помочь, протягивают руку, а ты ее раз за разом отталкиваешь, стремно прикрываться тем, что ты якобы болен. Как и говорить о том, что искала лучшей жизни, чтобы устроить в ней и свою дочь.
— Нельзя всех ненавидеть.
— Я этого и не делаю.
— Ты винишь всех в том, что тебе больно, а сам отталкиваешь руку, которую тебе протягивают.
Зависаю на доли секунды. Улыбка на лице сама собой вырисовывается.
— Ладно, уела. В чем-то ты действительно права. Но эта рука была нужна мне пару лет назад, не сейчас. Тогда никому не было до этого дела, а сейчас это уже не нужно мне.
— Ян. — Она снова облизывает губы и высвобождается из моих рук. Подтягивается повыше и усаживается рядом. — Давай договоримся, что это лето пройдет под эгидой добра.
— Это как?
— Без глупых игр и ненависти. Нам необязательно причинять друг другу боль.
— Ты хотела сказать, мне? Мне необязательно причинять боль тебе?
Ника резко отворачивается, обхватывая себя руками.
Медленно поднимаюсь и сажусь напротив нее. Идея бредовая, но что я теряю?
Возможно, это будет что-то новое…
— Ладно. Я обещаю, — касаюсь ее предплечья, — что это лето мы будем друзьями.
— Ты сейчас надо мной снова издеваешься. Да?
— Нет. Я серьезно. Но у меня тоже есть просьба.
— Какая?
Я чувствую исходящий от Ники интерес. Он окутывает ее волнообразной аурой. Она поворачивает голову и ждет, что я ей предложу.
— Мы будем ночевать вместе, как сегодня. Все лето.
— Зачем?
— Чтобы разговаривать, Глу… Ника. В этом что-то есть.
— Без рук?
Пожимаю плечами вместо ответа.
— И никто не узнает ничего из того, о чем мы говорим?
— Никто. Ни о чем мы говорим, ни о том, что делаем.
— Никогда?
— Никогда.
— Хорошо.
Она снова поступает опрометчиво. Мое слово может ничего не значить. Я могу ей сейчас врать. Сказать лишь то, что она хочет слышать, но, несмотря на это, она все равно верит в лучшее. В какую-то более человечную часть меня.
— Ты давно дружишь с Тимом?
Ника выпаливает это не к месту, ее мысли переключаются на Азарина, и меня это бесит. Какого хрена он вообще затесался в этот разговор?
— С детства. А что? Понравился?
— Он симпатичный, — выдает ровно. — Только грустный.
— Переболеет.
— У него проблемы с девушкой.
— С ней вообще невозможно существовать без проблем. Редкостная зануда.
— Но он твой друг и ее любит, — Ника говорит это с укором.
— Я его предупреждал, что все этим и закончится.
— Он меня тоже сегодня предупредил с тобой не связываться, но, как видишь, я сижу здесь. Так что…
— Когда наш разговор вообще перешел на Тимоху? Завязывай.
— Ладно… Я тогда спать, наверное?!
— Отличная идея.
Мы почти синхронно укладываемся на постель. Ника заворачивается в одеяло, скручиваясь улиткой, а я просто лежу на спине и пялюсь в потолок. Перевариваю, на что вообще подписался и на фига мне это надо.
Как вырубает, даже не замечаю. Но, когда открываю глаза, за окном уже рассвело, по ощущениям я проспал часов десять, а может, и больше.
Лениво переворачиваюсь на бок, в ту сторону, где должна быть Ника, но ее рядом не оказывается. Кровать в месте, где она лежала, накрыта идеально расплавленным одеялом.
Медленно поднимаюсь на ноги. Тело слегка ведет, а в висках взрывается парочка снарядов, подряженных на головную боль.
Морщусь, растираю лицо руками. Задевая ссадины. Злюсь. Может, реально в больничку сгонять?
С этой мыслью спускаюсь вниз. Проснулась уже большая часть присутствующих в доме. Деня с Тимом рубятся в приставку. Ника с Иркой о чем-то болтают у бассейна. Ненадолго залипаю глазами на Малининой, а когда замечаю, что Азарин в этот момент пялится на меня со скотской улыбкой, резко отворачиваюсь и вытаскиваю из холодильника бутылку пива.