У нее заплаканный голос. Речь быстрая. Несвязная.
Она срывается на слезы, кричит, шепчет. Меняет интонации со скоростью света.
— Где ты, мама? — выдыхаю. Снова затягиваюсь, рассматривая темный паркет под ногами.
Мнимое спокойствие вот-вот лопнет и расхерачит все в радиусе двух-трех метров к чертям.
Крепче сжимаю телефон, поглядывая в окно. Ночь, сука. Ночь. Где она вообще умудрилась найти свой телефон? Его же отбирают.
— Я дома. Дома…
— Дома? Как ты туда попала?
— Я ушла, ушла…
Она снова сбежала. Тушу сигарету, прикрываю глаза, зажимаю переносицу.
— Сейчас приеду. Никуда не выходи. Поняла меня?
— Да. Да. Скорее. Мне страшно.
Мама отключается, а я подвисаю. Слишком давно не слышал этот голос. Не слышал эти надрывные ноты, когда она на грани…
Куртку надеваю уже на лестнице. Просачиваюсь через толпу, которая собралась в моем доме, и прыгаю в тачку.
Пока еду к матери, конечно, превышаю скорость. Ее звонок держит в напряжении, расслабляюсь более-менее уже на территории жилого комплекса.
Бью по тормозам, но все равно сбиваю чертову урну. Бампер под замену.
Да чтоб тебя!
Бросаю тачку как есть и поднимаюсь на десятый этаж. Ключи у меня свои. В квартиру захожу громко, сразу оповещая, что это я.
Мама выглядывает из комнаты, смотрит на меня затравленным взглядом. Так всегда, если она прерывает лечение в середине курса.
— Ян?
— Да.
— Это точно ты?
— Точно.
Не разуваюсь. В квартире тот еще срач.
— Ты как?
— Страшно.
— Все нормально. Я рядом, — чуть развожу руки в стороны.
Мама еле заметно улыбается, а потом резко отскакивает назад. Прячется в гостиной. Иду туда.
В квартире творится полнейший хаос. Все валяется. Она разбила все вазы и посуду. Всадила в плазму туфлю, какого-то фига разворошила все горшки с цветами. Пол усыпан землей.
— Когда ты сбежала? — присаживаюсь на спинку кресла.
— Я ушла. Ушла. Они не имеет права меня там держать.
— Ладно, — киваю, складываю ладони перед собой. Жест успокоения. И для меня, и для нее. — Когда ты ушла?
— Вчера.
Вчера? И за это время отцу никто не позвонил? Не верю. Он просто забил. Вот и все.
— Хорошо. Тебе нужно поспать.
— Нет. Нет, Ян. Спать нельзя, — она трясет головой и снова забивается в угол. — За мной следят, — переходит на шепот, — следят. Спать нельзя.
— Я останусь с тобой, и ты сможешь поспать.
Мать обхватывает себя руками. Растрепанные волосы падают ей на лицо, но она на это не реагирует. Прилипает к стенке, медленно сползая по ней к полу.
— У тебя деньги есть? Ян! Отвечай, я же с тобой говорю. Отвечай.
— Нет.
Отрезаю мгновенно, потому что уже знаю, о чем пойдет наш дальнейший разговор.
— Мне надо, сынок. Очень надо. Мама умрет, слышишь? Если ты ей не поможешь, она умрет. Сыночек.
Она резко срывается с места, повисая на мне. Обхватывает руками щеки, гладит и плачет.
— Мой хороший, мне очень нужны деньги.
— Зачем?
В ответ тишина.
— На дозу?
Я не обнимаю ее в ответ. Только сильнее сжимаю кулаки.
— Ты не понимаешь! — взрывается громким воплем. — Не понимаешь. Ты, как и твой отец, хотите от меня избавиться, хотите, чтобы я сдохла.
Она тут же бросается к окну.
— Я это сделаю. Если вы так хотите моей смерти, я это сделаю.
— Прекрати, — оттаскиваю ее подальше от окна. — Хватит! — сам уже ору, потому что внутри, блядь, полнейшая безнадега и отчаяние.
Я вижу все это не в первый раз. В первый мне было тринадцать. Отец сумел достаточно долго все это скрывать.
— Я прыгну. Прыгну, если ты не дашь мне денег.
— Хватит, — встряхиваю ее как куклу и заталкиваю в туалет. Дверь снаружи подпираю стулом.
Сам сажусь на пол, прямо напротив.
— Ненавижу! Ненавижу вас всех! — она орет, колотится в дверь.
А я, я сижу и не моргая смотрю в одну точку. Ровно на ножки стула. Блестящие, отражающие подошвы моей обуви.
— Луше бы ты сдох в утробе, слышишь? Лучше бы ты сдох. Вы все. Как же я вас ненавижу.
Запрокидываю голову, прижимаясь макушкой к стене. Глаза закрываются сами собой. Я так устал. Так сильно устал.
Ее пристрастие к наркоте разрушило все, что у меня было. Семью.
Мы не справились, эта зависимость оказалась сильнее.
Слышу, как ее там выворачивает в унитаз. Морщусь. Два года назад я уже был свидетелем сильной ломки. Она чуть ли не внутренности была готова выплюнуть и умоляла отца не отвозить ее в клинику. Он и не отвез. Сам таскал ей тазики и воду.
Я все это время сидел в соседней комнате и слушал. Слушал, как она ревет, орет, злится. Как всех ненавидит.
Говорят, мужчины не плачут. Им это внушают с самого детства, только вот забывают, что все мы люди, независимо от гендера.
23.3
Наступление утра не меняет в конечном счете ничего. Я до сих пор сижу напротив двери туалета. Пару раз проваливался в сон, когда мать затихла.
Закрыть ее совершенно не гуманно, но метод действенный. Это лучше того, что ей вколют врачи, если их вызвать. После такого укола она пару дней будет овощем.
Тру глаза, разминаю затекшую шею и упираясь ладонями в пол, поднимаюсь на ноги. С раздражающим слух шумом отодвигаю стул и открываю дверь.
Мама сидит в углу, рядом с унитазом. Глаза закрыты.
Нависаю над ней, прислушиваясь к дыханию. Все отлично. Пульс прощупывается, и, судя по ударам, он почти в норме.
— Ян? — мама открывает глаза. Смотрит на меня затравленно. — Прости, сынок, — ее губы дрожат. Еще минута, и она скатится в сожаления. Так было всегда.
Вспомнит все, что наговорила мне ночью, и поймает откат. Будет ненавидеть себя за все, что сделала и сказала…
— Все нормально, поднимайся. Ты как?
— Не знаю.
— Ты что-то вчера принимала?
Мама отрицательно качает головой.
— А когда?
— Не знаю. Не помню, Ян. Прости, я ничего не помню.
— Вернешься в клинику?
Она кивает. Я помогаю ей дойти до спальни, где усаживаю ее на кровать. Здесь тоже все вверх дном.
Мама смотрит на все с застывшими в глазах слезами, не переставая обнимать свои плечи.
— Тебе нужно сходить в душ и переодеться. Слышишь?
— Да. Сейчас. Найди, пожалуйста, полотенце.
— Конечно.
Открываю шкафы один за другим, пока не нахожу то, что она просила.
— Спасибо.
Мама перемещается в ванную, почти не отрывая ног от пола.
Пока за дверью течет вода, беру телефон и звоню отцу. Вкратце рассказываю о произошедшем.
— И как она?
— Нормально. Вернется в рехаб.
— Я вызову бригаду оттуда, чтобы ее забрали.
— Я сам ее отвезу. Не лезь.
— Ян!
— Ты меня слышишь вообще? Я сказал, что позабочусь о ней сам.
— Ладно, — отец сдается. На заднем фоне слышится Ладкин голос. — Мне сказали, что видели тебя в Никином вузе.
— А ты еще не в курсе? Я там учусь.
— Что это значит? Я же сказал, что не буду опла…
— Этого и не потребовалось. Все, не могу говорить, — вешаю трубку как раз тогда, когда мама выходит из душа.
На ней халат. На голове намотано полотенце.
— Одевайся, я подожду тебя в гостиной и вызову клининг.
— Спасибо, мой хороший. Как ты вырос, — мама касается пальцами моей щеки. Передергивает. Сглатываю сухой ком и быстро ухожу прочь.
Вчера я уехал в разгар вечеринки. Там остался Валера, и разнести дом в щепки он, конечно, не позволит. Но клининг стоит вызвать и туда.
Пока разгребаю произошедшее этой ночью, мать успевает высушить волосы и переодеться. Появляется передо мной все еще с печальным лицом, стараясь максимально прикрыться волосами.
— Я готова.
— Отлично. Едем?
— Да.
Как только выходим из квартиры, она замирает. С опаской посматривает себе за спину, а потом косится на лифт.
— Мне страшно, Ян.
— Все будет нормально.
— А если все это мне не поможет? Никогда ведь не помогает. Я такая слабая, столько лет прошло, сынок…
— Пойдем, — беру ее за руку и веду к лифту.
— Ты сильная, и ты со всем справишься, нужно только захотеть.
— Ради чего?
— Хотя бы ради меня, — сам не замечаю, что вкладываю в свои слова упрек. Мама тут же сжимается. — То есть, блин!
— Я понимаю, ничего. Ты все правильно говоришь, Ян. Как у тебя дела?
Она рассматривает меня так внимательно, пока мы едем в лифте. Не стоило становиться друг напротив друга.
— Ты так вырос, а я даже не заметила. Как учеба? Что с твоими идеями? Ты их осуществляешь?
Сую руки в карманы и отрицательно качаю головой.
Мои идеи, вспомнила тоже…
Последние несколько лет мы с ней практически не общались. Я винил ее в том, что происходит. Не только отца.
Отдалился от них обоих. Хотел, чтобы ничего в этой жизни мне о них больше не напоминало. Зря, наверное. Малинина же какого-то черта цепляется за своих долбанутых родственников. Зачем? Понятия не имею.
Возможно, из-за вот этого гадкого чувства — быть кому-то нужной. Именно в эту минуту я тоже его испытываю. Глубоко внутри захлебываюсь щенячьей радостью лишь оттого, что мать спросила, как у меня дела.
Бред. Сука, какой же бред.
— Нет? — спрашивает, потупив взгляд. — Тебе же так нравилось рисовать. Так хотелось связать себя с играми…
Ага, а временами хотелось сдохнуть. Этого же я не сделал.
— Вы же с Тимофеем даже что-то придумали. Приложение, кажется, да?
— Его отец у нас его выкупил. К нам оно больше не имеет никакого отношения.
Это было баловство. Тим писал код, я делал дизайн. Мы просто развлекались, не больше.
— Ясно.
Мама выходит на улицу и жмурится от яркого солнышка. Погода на удивление ясная.
Еще раз осматриваю бампер и скидываю фотки дилеру. Заеду к ним сегодня же.
— Садись, — открываю маме дверь и достаю сигареты.
— Ты куришь?
Какой сюр, так и хочется закатить глаза. Она ничего обо мне не знает. Ни о жизни, ни о привычках, даже вредных. Чистый, мать его, лист.