Вот, — сказал американист Бонетто…(Суббота, утро)
1
— Вот, — сказал американист Бонетто, объяв рукой и маленькую каменистую площадь, куда они с трудом пробрались сквозь толпу, и веер переулков, и дряхлые дома, облезлые лавки, полуразрушенные склады, бараки и рыночные ряды, где было выставлено всякое старье, — это и есть «Балун».
— Fascinating! — воскликнула американка, подруга Федерико.
— Очаровательно! — перевел Бонетто Анне Карле и Федерико, которые и сами отлично владели английским.
Бурлящая толпа сразу же разделила их, прибив американиста и американку к тележке с поношенной обувью, а Федерико и Анну Карлу — к огромному прилавку с надписью «Красивые вещи».
— Очень тебе благодарна, — процедила сквозь зубы Анна Карла.
Федерико притворился, будто не расслышал, благо рядом пробовали фонограф.
— Любопытная штука, не правда ли? — поспешно и с улыбкой проговорил он, показывая на потрескавшийся ночной горшок, расписанный цветами. Потом с той же наигранной веселостью показал на гипсовую Белоснежку, литографию «Встреча в Теано»[9] и на вальдостанские колокольчики. Но под недружелюбным взглядом Анны Карлы быстро сник. — Прости, но не я же его пригласил.
— Кого?
— Бонетто. Это Шейла…
— Собственно, дело не в Бонетто, и даже не в Шейле.
— Выходит, дело во мне? Говори, не стесняйся.
— Я и не стесняюсь. Разве так себя ведут друзья? Сначала ты умоляешь меня повозить по городу твою туристку, потому что сам занят по горло. А потом вы сваливаетесь мне на голову втроем, да еще пытаетесь втянуть меня в веселую компанию, когда я… Перестань! — крикнула она, вырвав из рук Федерико колокольчик, которым тот позвякивал, пытаясь скрыть смущение. — А я, представь, больше всего на свете ненавижу компании, особенно веселые. Между прочим, я на утро наметила тысячу дел!
— Какие такие вдруг дела? Ведь ты сама мне сказала…
Анна Карла решительно его перебила:
— Послушай, Федерико, выпутывайся из всей этой истории сам. Придумай удобный предлог… Ну скажи, что я потерялась.
Она взглянула в сторону тележки с обувью, ища Бонетто и американку, и увидела, что они ушли далеко вперед и сейчас стояли в некоем подобии пещеры, заставленной старой кухонной мебелью и ржавыми электрическими печами.
— Неужели ты и в самом деле уйдешь? — жалобным голосом сказал Федерико. — Как я перед ними буду выглядеть? И потом, я поступил плохо, но если я тебе скажу, что это только…
— Не говори!
— Что? Я хотел сказать, что это я только, чтобы…
— Потому и не говори!
— …чтобы побыть немного с тобой.
Ну вот, все-таки сказал! Своим противным сладким голосом осквернил слова, которые со вчерашнего дня звучали для нее как прекрасная музыка. Воспоминание о встрече с Сантамарией наполнило ее нежностью и в то же время усилило ее презрение к Федерико.
— Сказал все-таки. Теперь прощай.
Но с двух сторон ей загораживали путь две женщины, которые заинтересовались литографией «Встреча в Теано», так что она не смогла сразу повернуться и уйти.
Федерико посмотрел на нее с удивлением.
— Холодной и надменной — да. Но такой, поистине ледяной, я тебя еще не видел.
— Никогда? — с иронией спросила она.
И в то же мгновение с ужасом поняла, что Федерико не ошибся. И явно что-то заподозрил.
— Никогда, — пристально, словно инквизитор, глядя на нее, по слогам повторил он.
— Понимаешь… — Она закашлялась, чтобы выиграть время.
Невероятно! Ведь есть тысячи способов выйти из неловкого положения, но она не может придумать ни одного. И что еще более невероятно, даже такой несерьезный «телефонный» воздыхатель, как Федерико, которого она и терпит-то из прирожденного кокетства, заподозрил, что она… — Понимаешь, у меня сегодня нервы что-то сдали, а может быть, это оттого, что я плохо спала, — примирительно сказала она. — Одним словом, мне захотелось немного погулять одной. Но мы можем позже встретиться в кафе, хорошо?
— Да, но в каком?
— На большой площади, где же еще? Только там и есть кафе.
Она проскользнула между двумя дамами — знатоками Рисорджименто и, хоть навстречу ей двигалась целая толпа, сумела быстро выбраться из «Балуна». Покинула она «Балун» столь поспешно, что, только миновав соседний переулок и пытаясь вынуть из сумки сигареты, заметила, что все еще держит в правой руке вальдостанский колокольчик.
2
Внезапно Лелло остановился посреди улицы и закрыл лицо руками.
— О боже! — простонал он.
Он раньше условленного времени подъехал к «Балуну» и поставил свой «фиат-500» у ворот Старого Арсенала, где всегда есть свободное место. Проходя через железнодорожное полотно, мимо обветшалого депо, он порадовался своей предусмотрительности. Уже возле полицейского управления в районе Дора не было ни одного свободного места, даже для малолитражки. О дороге, которая вела к площади, и говорить нечего! Машины стояли даже в местах, запрещенных для стоянки, некоторые в два ряда, и у многих на переднем стекле красовалось извещение о штрафе.
Запрещать стоянку в неположенном месте в субботу, да еще штрафовать нарушителей — нелепо! — возмутился он. Ведь из-за этого чертова рынка в выходной здесь совсем невозможно проехать! Увидев, что дорожный полицейский старательно приклеивает к очередной машине извещение о штрафе, Лелло презрительно усмехнулся: до тех пор пока полиция будет заниматься машинами, а не похитителями машин, такие преступления, как на виа Мадзини, останутся нераскрытыми, а преступники — безнаказанными. Если только он в понедельник — тут он самодовольно улыбнулся, — если только он в понедельник не… Лелло машинально перевел взгляд с полицейского на машину, владельца которой тот заочно штрафовал, и оцепенел от изумления.
— О боже! — повторил он хотя и с тоской, но не без некоторого тщеславия.
Он увидел ту самую синюю машину с замазанным краской крылом и смятым бампером, которая со вчерашнего вечера так настойчиво преследовала его. Синий «фиат-124» инженера Рино Костаманьи…
3
Когда синьор Пьяченца с женой ушли, Воллеро вылез из своего убежища и облегченно вытер платком вспотевший лоб. Недоставало только, чтобы супруги Пьяченца увидели, как он, словно жалкий старьевщик, роется в этом хламе. Он посмотрел на большую, метра в два высотой, картину «Увенчание девы Марии», за которой прятался. Стряхнув с локтя паутину, он стал рассматривать остальные картины — некоторые в рамах, другие без них, — прислоненные к стенам лавки.
Тут были и многочисленные «Мадонны с младенцем», и «Святое семейство», и несколько «Святых Иоаннов», и «Крестный путь», «Святые Риты» из Кашии, «Святые Катерины» из Сиены и Алессандрии… Словом, работы мастеров-ремесленников, созданные примерно между 30-80-ми годами прошлого столетия. Такого рода картины сельские священники тоннами привозили в «Балун».
А из «Балуна» наиболее удачные «творения» перекочевывали в мастерские сомнительных художников и реставраторов, которые работали — синьор Воллеро снова вытер лоб носовым платком — на его, Воллеро, не слишком щепетильных коллег. Полотна искусно чернили, проделывали в рамке маленькие дырочки, якобы оставленные жучками-древоточцами, и потом неизменно выдавали всех этих подлакированных мадонн и святых Карлов, превращенных в святых Матфеев с Евангелием в руках, за шедевры семнадцатого века. А покупатели? С тех нор как появились дешевые руководства по живописи, покупатели сами охотно шли в ловушку.
— Вы правы, это эмильянская школа, — говорил один из таких покупателей. — Но я полагаю, что картина относится к концу шестнадцатого века.
— Шестнадцатого, господин адвокат? — притворно изумлялся продавец.
— Ну, самый конец шестнадцатого — начало семнадцатого…
Или же так:
— Все-таки я не думаю, что это картина кисти Маратта.
— Я этого и не утверждаю, синьора. И знаете почему? Потому что, как вы тонко заметили, говоря о драпировке и о чертах лица младенца Иисуса, картина была написана раньше.
— Вот-вот, раньше. Либо она относится к самому раннему периоду творчества Маратта.
Все эти уловки были прекрасно известны Воллеро, хотя ему и в голову не приходило к ним прибегать. Но не дай бог, чтобы инженер Пьяченца или кто-либо другой из его уважаемых клиентов, которые не сомневаются в его абсолютной честности, увидели бы, как он роется в этой дряни. Что бы они тогда подумали?
Он и в самом деле нечасто бывал в «Балуне», а если и бывал, то только затем, чтобы отыскать нужные ему рамы. Разумеется, не подлинные старинные рамы. Надеяться найти их здесь было так же нелепо, как искать Тьеполо, Дзуккини или даже Оливеро. Но вот старые резные рамы в «Балуне» порой попадались.
Должным образом поданные, они превращались в скромные временные рамы для картин, которые он выставлял в своей галерее. Иной раз такая рама вполне подходила по тону к картине, и тогда клиент оставлял ее себе. В противном случае он эту раму выбрасывал и потом уже сам разыскивал другую, старинную. Словом, Воллеро не составило бы большого труда объяснить все это инженеру Пьяченце. Но где гарантия, что тот поверит ему до конца, не усомнится в правдивости его слов и что со временем это сомнение не превратится в уверенность? Нет, риск слишком велик, и он поступил крайне неосмотрительно, придя сюда в самый разгар торговли. Ведь в эти часы рискуешь встретить тут любого из своих клиентов. Надо было прийти много раньше. Либо позже, к часу дня, когда переулки и три площади опустеют, как учреждения в обеденное время.
4
— Теперь мы и Бонетто потеряли, — сказал Федерико.
— Феличе-е-е-е[10], — крикнула Шейла.
Федерико не понял. Он решил, что Шейла радуется тому, что они остались одни.
— Феличе-е! — снова крикнула Шейла, сунув Федерико куклу в немыслимых лохмотьях, которую она купила в «Красивых вещах».
— Иду, — отозвался издалека Бонетто, размахивая чем-то над головой.
В толчее его самого, низенького и щуплого, не было видно, но предмет, которым он радостно размахивал, они разглядели. Это оказалась шапочка священника, немного потрепанная и потертая, но зато со сверкающими галунами капеллана.
— Вот и я! — крикнул он, вынырнув наконец из толпы. — Смотрите, что я нашел! Это я, Шейла, для вас купил.
— Для меня! — восторженно воскликнула Шейла.
Она обняла Феличе Бонетто, ласково надела на него шапочку, потом примерила ее сама и наконец, повернувшись к Федерико, с громким смехом попыталась надеть шапочку и на него. Федерико резко отпрянул назад — ему вовсе не хотелось портить прическу. Шейла недовольно пожала плечами. Затем снова повернулась к Бонетто, взяла его под руку и, сияя, потащила к соседнему прилавку.
— «Балун» куда интереснее, чем рынок в Портобелло и даже чем блошиный рынок в Париже. А вы такой милый! — добавила она, наклонившись к Бонетто, который был ниже ее ростом сантиметров на двадцать.
Польщенный, растерявшийся от счастья, сконфуженный, забывший, наверно, впервые в жизни о Марпиоли, американист Бонетто вдруг понял, что вся его ученость и познания эрудита куда-то улетучились. Он внезапно осознал, что, изучая Торо, Великие озера, Уитмена, Твена, Миссисипи и ее многочисленные притоки, он мечтал познать не Америку, а вот такую ослепительную блондинку — большую, радостную, по-матерински заботливую американскую красавицу, о которой он даже не смел мечтать.
Повинуясь порыву, он купил у старухи, которая сразу заломила немыслимую цену, еще одну куклу — такую же, а может, и более оборванную.
— Могу я подарить вам и это? — робко спросил он.
— Конечно, можете! — совсем растрогавшись, воскликнула Шейла.
Она нежно прижала к себе куклу, снова крепко взяла Бонетто под руку, и они пошли по узкому переулку к выходу.
Бонетто, хоть толпа беспрестанно его толкала, смотрел на Шейлу неотрывно, с обожанием, радостью и страхом в глазах. Он совсем растерялся и не знал, что сказать. И вдруг словно позабыл все английские слова.
— But… where is Federico?[11] — с трудом пролепетал он.
Шейла еще крепче сжала его локоть.
— Never mind Federico. Stick to mama[12], — сказала она.
Марпиоли, наверно, перевел бы это выражение дословно: «Он остался с мамой», не уловив двусмысленности.
— Марпиоли? Но что ему надо, кто о нем вспоминает, и вообще, кто такой этот Марпиоли?! — со счастливой улыбкой прошептал Феличе Бонетто.
5
Прождав минут десять в шумном, переполненном кафе, Лелло помрачнел. Люди входили и выходили, кто-то радостно показывал приятелям свои покупки, а ему становилось все грустнее. Ну допустим, еще не ровно полдень. Но ведь они договорились встретиться около полудня. Раньше это для Массимо означало без десяти, без четверти двенадцать. А было время — и половину двенадцатого.
Он нервно раздавил окурок сигареты.
И потом эта история с Костаманьей, если вдуматься, вовсе не из приятных. Рино наверняка зашел к нему утром домой и увидел в дверях записку для Массимо. Тогда почему же он все-таки устремился за ним в «Балун»?
Может, нежный тон записки до того его расстроил, что он решил… Лелло поежился, вспомнив о мужьях, которые после пяти — десяти лет официального развода вдруг приходят к своим бывшим женам и убивают их у самых дверей квартиры.
Да нет же, нет! Рино совсем не такой человек. Скорее, он, наоборот, решил, что записка довольно сухая, и приехал сюда, чтобы тайком понаблюдать, как они встретятся с Массимо. Будет следить за ними, скрываясь в толпе, и стоит ему или Массимо, ну, скажем, недовольно пожать плечами, как Рино вновь преисполнится надежды.
«Я умею ждать». Это были последние слова, которые сказал ему Рино при расставании.
И тут церковные колокола зазвонили, возвещая о наступлении полудня. Лелло чуть не задохнулся от бессильного гнева. Он не инженер Костаманья. Уж не думает ли синьор Массимо Кампи, что его будут ждать часами?!
Он торопливо заплатил за аперитив и вышел на площадь. Если Костаманья притаился где-нибудь за углом, тем лучше. По крайней мере увидит, что Лелло не стал ждать этого наглеца Массимо. Он осторожно огляделся вокруг: мало ли что этому Рино взбредет в голову. Но никого не увидел — ни Рино, ни Массимо. Тротуары вообще были пусты: народ теснился на центральной площади, там, где в ящиках, потрескавшихся чемоданах, а то и просто на парусине или мешковине было разложено старье «Балуна»: ржавая металлическая посуда, облезлые глиняные вазы, замки, связки причудливых ключей.
Лелло, не спуская глаз с кафе, медленно пошел через эту выставку хлама.
Если бы мы договорились с Массимо встретиться на второй площади, я мог бы хоть подождать его у магазинчика «Красивые вещи», где всегда можно отыскать что-нибудь любопытное, с досадой подумал Лелло. Но на второй площади нет кафе. Поэтому он и в записке написал, и по телефону они договорились встретиться у кафе…
Внезапно он понял, что допустил промах. Точно ли, что на второй площади нет кафе? Ну хотя бы второразрядного бара или остерии, где продают лишь вино, но над дверью сохранилась прежняя вывеска «Кафе-вина»? Конечно, для посетителей «Балуна» площадь с кафе — именно та, где он сейчас стоит. Вторую площадь они называют «пьяццетта». Но Массимо в «Балуне» вообще прежде не бывал. Если он пришел на пьяццетта и увидел «Кафе-вина», то вполне мог решить, что здесь и надо ждать.
Лелло резко повернулся, толкнув кого-то, тоже рассматривавшего этот жалкий рынок.
— Пардон, извините, пожалуйста!
— Ничего, — ответила Анна Карла, подняв голову.
Оба несколько смутились. Они были наслышаны друг о друге, но встречались крайне редко, случайно и всегда в присутствии Массимо.
— О, как вы поживаете?! — одновременно воскликнули они.
6
Массимо, когда его сзади хлопнули по спине и окликнули: «Привет, старина», — остановился, но не обернулся. Вобрал голову в плечи, презрительно скривил рот и машинально поправил плащ, который нес на руке. Кто бы ни был этот болван, который обратился к нему с отвратительной фамильярностью, принятой среди служащих, он ему не ответит, и тот быстро отвяжется.
— Ну-ну, не обижайся! Это я нарочно, чтобы тебя позлить, — сказал Федерико.
— А, это ты, — со вздохом облегчения сказал Массимо.
Неудержимый людской поток увлек их за собой.
— Порой я задаюсь вопросом, что с тобой дальше будет, — сказал на ходу Федерико. — Ведь ты становишься все более раздражительным, замкнутым, настоящим брюзгой. Подумай, что с тобой будет в старости.
— Почему я должен об этом думать?
— Да потому, что, замыкаясь в себе, ты останешься совсем одиноким, бедный мой Массимо. Старым и одиноким среди равнодушной толпы. Без единого друга или знакомого, который бы хлопнул тебя по плечу и крикнул: «Привет, старина!»
— Это уж точно. Я ни разу не видел, чтобы старики хлопали друг друга по плечу с возгласом «Привет, старина!».
— Да, верно… Но ты чем-то расстроен? Какие-нибудь неприятности?
— Нет, все более или менее в порядке, — ответил Массимо. — Кстати, как ты здесь оказался? Ведь с твоей приятельницей из Бостона должна была поехать Анна Карла.
— Да, она тоже тут. Вернее, была, потому что куда-то исчезла. Мы договорились с ней встретиться попозже в кафе на площади.
— В каком кафе? На какой площади? Мне Лелло… ты знаешь моего друга Лелло?
— Знаю.
— Так вот, Лелло мне сказал: «Встретимся в кафе», точно здесь одно-единственное кафе. И вот я добрых полчаса прождал его в грязной дыре на маленькой площади и лишь сейчас узнал, что на другой площади тоже есть кафе.
— Ох уж эти женщины! — брякнул Федерико, который в этот момент думал об Анне Карле. — Между прочим, поскольку ты ее большой друг…
— Кого?
— Анны Карлы. Разве она не исповедуется тебе во всем.
— Ну, не совсем, но…
— Может, ты знаешь?.. Сегодня утром она показалась мне немного странной.
— Неужели? В каком это смысле?
— Какой-то мечтательной, витающей в облаках. Со мной она была сверххолодна. Вот я и хотел тебя спросить, не знаешь ли ты…
— Э, нет. А как же тайна исповеди?
— Значит, тайна есть?
— Не одна, а тысячи. Да нет, я шучу. Мне она ничего не говорила. Так где же это чертово кафе? Мы правильно идем?
— По-моему, да.
7
— На пьяццетта? Нечто вроде остерии? Кажется, есть.
— A-а! Видно, мои друзья спутали площади! — воскликнул Лелло. — Схожу посмотрю.
— Мне тоже туда, — не подумав, сказала Анна Карла. И объяснила, что должна вернуть колокольчик.
— Да? Как удачно! — со смущенной улыбкой сказал Лелло.
Только теперь она поняла, какую допустила бестактность. Какая же я кретинка! — упрекала она себя, пока они шли и беседовали о погоде. Как же я сразу не догадалась, что бедняга Ривера или Ривьера (она никак не могла запомнить точно его фамилии) лишь из уважения к ней упомянул о «друзьях», а не о «друге». Они придут на площадь, скорее всего, встретят там Массимо, и всем будет неловко.
— Только бы не пошел дождь. Я захватил плащ, но оставил его в машине, — сказал Лелло.
— Мне тоже надо было одеться потеплее, — сказала Анна Карла. Она лихорадочно подыскивала предлог, чтобы остановиться и попрощаться с Лелло, но узенькая улочка, по которой они шли, не оставляла для этого ни малейшей возможности… По сторонам, прислоненные к стенам домов, стояли новые и старые металлические сетки для кроватей, много сеток.
— Вы в «Балуне»… — начала было она, чтобы хоть сменить тему разговора.
— Вы в «Балуне»… — в ту же самую секунду произнес и Лелло.
Нет, светской беседы не получалось.
— Когда двое встречаются на рынке, они, естественно, задают один и тот же вопрос, — с улыбкой сказал Лелло. — Так вы в «Балуне» часто бываете?
А он отлично держится, этот Лелло. Ей бы не мешало призанять у него непринужденности. Иначе как она встретится с Сантамарией? А может быть, лучше позвонить и отменить свидание?
— Нет, не часто, — также с улыбкой ответила она. — Кстати, эти ваши друзья случайно…
— Осторожнее! — воскликнул Лелло.
Прямо между ними проехали две тележки, груженные сетками.
— Что вы сказали? — покраснев, переспросил Лелло.
— Собственно… — сказала она, ища в сумочке сигареты. Найдя их, она принялась искать зажигалку.
Лелло тут же вынул свою зажигалку. Легкий щелчок, и язычок пламени заколыхался у ее носа.
— Прошу.
— Благодарю вас, — ответила она, закурив. Она глубоко затянулась, вдохнула дым. — Я хотела спросить, ваши друзья — это случайно не Массимо? Со мной вы можете быть откровенным.
Прекрасно, одобрила она себя. Теперь я чувствую себя свободнее, раскованнее.
— Да, вообще-то… и Массимо… То есть один Массимо… Но я не хотел, как бы это поточнее выразиться, вмешивать вас… И я вам благодарен… предельно благодарен…
Слова тонули в шуме и грохоте, но несчастное выражение лица Лелло было красноречивее всяких слов.
А Массимо нигде не видно. Она, откровенно говоря, сомневалась, чтобы он стал ждать Лелло в этом темном «Кафе-вина» с полустершейся вывеской, на которое Лелло смотрел с такой надеждой.
— Ну что ж, — сказала она, ослепительно улыбаясь. — Передайте от меня привет Массимо. И давайте встречаться почаще. — Протянула ему руку и показала на вывеску «Красивые вещи». — Иду отдавать добычу, — засмеялась она. — До свиданья, дорогой синьор Ривера.
— Ривьера, — робко поправил ее Лелло.
8
Синьор Воллеро так и не ушел из «Балуна». Наткнувшись на этот старый винный погребок, где можно не опасаться встречи с кем-нибудь из своих клиентов, Воллеро решил переждать здесь, пока схлынет толпа покупателей. Он заказал четверть настоящей «барберы», которая, как он надеялся, придаст ему бодрости. Прежде чем войти в погребок, он, к счастью, заглянул внутрь. И сразу узнал человека, который направлялся к выходу. Он успел отпрянуть раньше, чем тот вышел из погребка. Налив себе еще «барберы», он снова, теперь уже задним числом, похолодел от страха. Поднял стакан и задумался. Нет, Кампи не был…
— Хорошее вино, — подбодрил Воллеро второго посетителя, сидевшего в углу за пустой четвертью. Кроме них, в погребке никого не было.
Нет, Кампи был не слишком выгодный клиент. Он купил у него лишь два пейзажа голландских художников и еще — в подарок своей матери — «Святое семейство», приписываемое Фра Паолино (1490–1557). Не густо. Но синьор Кампи знал всех, и все знали его. И если он кому-нибудь скажет…
Дверь со скрипом отворилась, и Воллеро испуганно вздрогнул. Уж не вернулся ли синьор Кампи? Нет. Это был молодой человек в желтом свитерке, хрупкий и белокурый. Он посмотрел на него пристально, огляделся вокруг, а потом сел за столик и мрачно обхватил голову руками. Синьор Воллеро точно помнил, что в его галерее этот блондин не бывал, и сразу успокоился.
Но действительно ли Кампи его не заметил? Пожалуй, да, ведь он молниеносно отпрянул назад.
Он выпил вино и поставил стакан на шатающийся стол. И тут взгляд его снова обратился к стеклянной двери.
Кто-то заглядывал внутрь, точь-в-точь как он сам, перед тем как войти. Но стекла были грязные, запыленные, и Воллеро различил лишь темную фигуру в стиле художника Маньяско. Скорее даже в стиле самых черных гравюр из цикла «Каприччос» Гойи. Любопытный незнакомец ушел, а вскоре, так ничего и не заказав, ушел и молодой человек. Синьор Воллеро заказал еще четверть.
— Хорошее вино, — сказал из своего угла старик, подняв пустой стакан.
9
Владелец «Красивых вещей», толстяк с круглым, добродушным лицом, сказал, что, если колокольчик ей нравится, он отдаст его всего за четыре тысячи лир. И даже готов его подарить. Но прежде хотел бы узнать у синьоры, почему она такая рассеянная? Она всегда такая или только сегодня?
Анна Карла засмеялась и ответила, что это секрет.
— Я догадываюсь почему, — со вздохом сказал толстяк.
В разговор бесцеремонно вмешалась худая, маленькая женщина в переднике и в накинутом на плечи черном платке.
— Синьоре, наверно, захотелось пошутить, — сухо сказала она и встала с табуретки. Взяла у мужа колокольчик и пошла положить его на место. Толстяк сокрушенно почесал голову и снова поблагодарил Анну Карлу.
— Представьте, я и не заметил пропажи, — сказал он смущенно.
— Зато я заметила, — вставила жена толстяка. — Как и то, что пропал пестик от ступки. Может, вы, синьора, от большой рассеянности прихватили заодно и его? — грубо сострила она.
— Что? — удивилась Анна Карла и посмотрела на свои руки. — Нет, не думаю.
Женщина не отрывала взгляда от сумки Анны Карлы.
— О каком ты пестике говоришь? — не понял муж.
Женщина ответила, что пропал пестик от каменной ступки, которая стояла на прилавке. А всего минуту назад был на месте.
— Это уж совсем идиотская шутка, — сказала женщина. — Сам по себе пестик ничего не стоит, но ступка-то восемнадцатого века!
— Может, ступка и восемнадцатого века, — примирительно сказал ее муж, — но ведь пестик-то мы сами заказывали.
— Уж не у братьев ли Дзаваттаро? — поинтересовалась Анна Карла.
Толстяк изумленно на нее посмотрел.
— У кого? — переспросила женщина, с еще большим подозрением глядя на сумку Анны Карлы. Потом пожала плечами и стала оглядывать прилавок, очевидно, чтобы проверить, не пропало ли еще что-нибудь.
10
Лелло принципиально не смотрел больше на часы, но, судя по тому, что, когда он дошел до перекрестка, переулок почти опустел, было уже четверть, а то и половина первого.
Он остановился. Ощущение пустоты и холода не проходило, и это снова влекло его к толпе, к центральной улице. Тогда он вернется назад более длинным путем. Впрочем, ждать Массимо уже бесполезно. Если бы не машина, он вообще сюда бы не вернулся, а отправился прямо домой. После обеда сходит в кино. Либо посидит дома, почитает хорошую книгу. Если Массимо позвонит, он не станет с ним разговаривать… А почитает он «Божественную комедию», давно собирался ее перечитать. Но возьмет издание с интересными, новыми комментариями, а не те старые, которые их заставляли читать в школе. А еще лучше без всяких комментариев, без этих ненужных посредников… Лелло пересек улицу и вошел в лавку букиниста. Взял с полки одну книгу, потом другую, но даже названия не смог прочесть.
Перед глазами плыл туман, губы дрожали.
Пожалуй, он все-таки ответит Массимо. И сразу скажет, что дальнейшие объяснения излишни. Он и так понял. Что именно? Все. Прости уж, что так поздно, но лучше поздно, чем никогда… У меня, мол, и других забот хватает. А потому — чао!
Он положил книги и ушел — одни детективы да комиксы. Ничего, найдет «Божественную комедию» у другого букиниста… Да, с вашего позволения, милый Массимо, у меня немало забот. И прежде всего — работа, она вовсе не такая легкая. А в свободное время тоже есть чем заняться. Тебя, может, эти вещи и не интересуют, а меня очень. Так что чао.
Он еще три раза пересек улочку, обошел все лавки, но «Божественной комедии» без комментариев не было. А издание с комментариями Скартаццини, которое ему предложили сразу два букиниста, ему не понравилось, едва он раскрыл книгу.
«Сельва» — в личном аллегорическом смысле это означает, что… в универсальном аллегорическом смысле, однако… Приевшаяся банальщина, которая убивает поэзию наповал. Лучше уж тогда купить книгу с современными комментариями. Скажем, того же Маркетти. Вот после полудня он и поищет этого Маркетти и вечером его почитает. А если Массимо позвонит…
Отойдя от прилавка, он резко обернулся — ему показалось, что кто-то его позвал. Нет, не голосом, а жестом, легким прикосновением. Как будто… Он вдруг понял, что это уже не первый раз за сегодняшнее утро. Несколько минут назад, когда он собирался перейти на другую сторону, и еще раньше на пьяццетта у него возникло такое же точно ощущение — словно кто-то, скрывавшийся в толпе, робким жестом… Манит его?.. Нет, скорее, наоборот, словно бы… Рино!
Он совершенно забыл о нем. Когда он вошел в «Кафе-вина», то решил, что тот сидит за столом и пьет вино, но сразу понял, что ошибся. Успокоился и больше о Рино не вспоминал. Между тем Рино ждал его на улице. И когда Рино увидел, что он вскоре вышел из погребка, мрачный, унылый, то с окрепшей надеждой возобновил преследование.
Самая настоящая гиена, с отвращением и страхом подумал Лелло и ускорил шаг.
Подойти к нему у бедного, преданного Рино мужества не хватало; стоило ему обернуться, как Рино прятался в толпе. Но Рино знает, что скоро наступит счастливый для него момент. Потому что он тоже все понял.
Что понял? Все. И я поздновато, но понял.
Теперь Лелло почти бежал, и на глаза невольно наворачивались слезы.
И не так уж поздно он все понял; он понял сразу, как только Массимо заговорил о крохотной вилле. А может, у Массимо и нет никакой виллы. Одни выдумки, удобный предлог, чтобы не ехать вместе в Грецию. Да и вчера он, конечно же, ездил не на виллу в Монферрато. Кто знает, где Массимо был вчера и с кем. С Рино? Да нет же.
Сама мысль об этом показалась Лелло до того абсурдной, что он даже улыбнулся. Это все его частное расследование убийства Гарроне — всякая бредовина лезет в голову. Повсюду он видит интриги и за истину принимает самые нелепые подозрения.
Однако все совпадает, с тоской подумал он.
Сейчас он шел уже совсем не так быстро, а когда добрался до второго перекрестка, откуда начинался переулок, ведущий к пьяцца Коттоленго, то и вовсе остановился. От усталости ноги подгибались, и он не смог даже перейти на другую сторону. Массимо уехал вчера вечером, а Рино тоже начал преследовать его со вчерашнего дня, сразу пополудни. И если вчера вечером он осмелился подняться и постучать в дверь, то только потому, что уже знал — Массимо больше не вернется и дорога ему открыта. А сегодня утром Рино вообще незачем было подниматься и вынимать из двери записку, чтобы узнать, где он назначил Массимо свидание.
Массимо сам ему об этом рассказал.
И наверняка посоветовал Рино поехать за мной в «Балун» — утешить. Неплохой способ от меня избавиться придумал синьор Кампи.
— О боже, — прошептал Лелло.
И в ту же секунду ощутил, что к нему приближается Рино. Вот он протягивает руку! Лелло не в силах был пошевелиться. Лишь когда рука легла ему на плечо, он дернулся от страха и отвращения.
— Что с тобой? Я тебя напугал? — раздался голос Массимо.
11
— Когда Массимо ушел, между молодым человеком и молодой дамой воцарилось напряженное молчание, — сказал Федерико, когда Массимо ушел.
Анна Карла растерянно смотрела на плащ, висевший на стуле напротив.
— Нет-нет, — встрепенулась она, — молодая дама вовсе не собирается сидеть и молчать. Во всяком случае, сегодня.
— Значит, я еще могу надеяться?
— Да, можешь угостить меня стаканом минеральной воды. Но только не газированной, хорошо бы с долькой лимона… Это твой плащ?
— Какой? А, нет, должно быть, его забыл Массимо.
— Вот как, — сказала Анна Карла и снова впала в задумчивость.
Федерико направился к стойке, у которой толпились люди.
Кажется, Массимо не слишком обрадовался, когда она сказала, что Лелло ждет его на пьяццетта, подумала Анна Карла. Он, похоже, надеялся, что Лелло по каким-то непредвиденным обстоятельствам вообще не сможет прийти. Ну к примеру, он получил телеграмму: «Тетушка Амалия тяжело больна, срочно приезжай», или же по дороге у него вдруг сломалась машина. По тому, с каким понурым видом Массимо отправился на пьяццетта, такое предположение вполне правдоподобно. Бедняги, подумала она. Такие сложные, запутанные отношения — и такой банальный и грустный эпилог, надо же!
Вернулся Федерико.
— Спасибо, — сказала она и взяла стакан. — А ты что, решил подкрепиться?
Федерико держал в руке бутылку пива и бутерброд с ветчиной.
— М-м, я проголодался, — ответил он с набитым ртом. — Уже почти половина первого. Знаешь, у меня есть одна идея…
— Какая же?
— Я сдаюсь, оставляю поле битвы.
Он с аппетитом съел кусок ветчины.
— Хотя до победы остается два шага, — добавил он, не переставая жевать, — я отказываюсь от счастья обладать тобой и навеки быть вместе. Но ты за это… — Он прервался, чтобы запить ветчину глотком пива. — Увы, я утешаюсь, как могу, — извинился он за резкость. — Но ты за это, когда Шейла вернется с Бонетто, скажешь ей, что меня вызвали по телефону из Ивреа и…
— Позвонили прямо в кафе?
— Нет, конечно, я сам позвонил в Ивреа, и мне велели немедленно туда вернуться.
— В субботу?
— Для руководителя «Оливетти» не существует субботы. И потом, Шейла не огорчится, вот увидишь!
— Как?! Разве ты мне сам не говорил, что она женщина требовательная, привязчивая?
— Все верно, — засмеялся Федерико. — Но привязалась она не ко мне, а к Бонетто.
— Не может быть?!
— Очень даже может. Неслыханная удача. Так договорились?
Анна Карла пожала плечами:
— Вообще-то я надеялась, что мне уже не придется обедать вместе с ними на холме.
— Но тебе и не придется! Шейла и Феличе ни о чем так не мечтают, как остаться вдвоем.
— Будем надеяться, — сказала она, бросив мрачный взгляд на плащ Массимо.
Федерико перехватил ее взгляд и усмехнулся.
— Вот именно!
— Что «вот именно»?
— Массимо явно забыл его намеренно, чтобы под этим предлогом вернуться сюда. Мне показалось, что он не жаждет остаться наедине со своим другом.
— Перестань! Ты что-нибудь знаешь?
— Я? Ровным счетом ничего. А вон и они.
Он помахал рукой Массимо, который как раз входил в кафе вместе с Лелло, и сразу поднялся.
— Значит, договорились? — переспросил он, стряхивая крошки с брюк. — И если хочешь сделать доброе дело, то отвези их на холм.
12
Почти все покупатели уже разошлись, и в толпе образовались зияющие пустоты, словно в нее угодили снаряды. На площади здесь и там валялись всевозможные вещи, что делало ее похожей на поле боя, в панике покинутое побежденными.
Но те, кто купили громоздкие вещи, возвращались, чтобы погрузить их на машины. Поэтому в переулках, прилегающих к площади, пешеходам стало передвигаться еще труднее, идти можно было только гуськом. Лелло оказался рядом с Бонетто, Анна Карла шла впереди, о чем-то оживленно болтая с Шейлой, а Массимо плелся сзади.
Лелло было приятно идти рядом с таким крупным ученым. С ним надо говорить о чем-нибудь очень серьезном, думал про себя Лелло, подыскивая достойную для уважаемого собеседника тему.
— Хочу поблагодарить вас за вчерашнюю лекцию, — начал Лелло. — Для меня, человека, который занимается совсем иными вещами, это было подлинным открытием. Я никогда не думал, что рыбная ловля… я хотел сказать, общечеловеческое значение рыбной ловли…
Американист Бонетто взглянул на него с недоумением.
— В каком смысле? — спросил он.
— Именно в том, который вы ей придаете. Конечно, не в буквальном. Как я уже говорил, я занимаюсь совсем иными проблемами, но мне кажется… Ну, хотя бы в символическом смысле? Как вы считаете?
— Возможно.
— Но я говорю о символике в ее современной трактовке. Я имею в виду не устаревшие частные или всеобщие аллегории. Вы не читали комментарий Маркетти к «Божественной комедии» Данте?
Бонетто отрицательно покачал головой.
— Собственно, я это лишь в качестве примера, — обескураженно пробормотал Лелло. — Я хотел только…
— Простите, одну минуту, — сказал Бонетто, остановившись и выудив из корзины маленького деревянного Пиноккио.
— Сто лир, — сказала владелица корзины. — Он совсем новый.
— Понятно, — сказал Бонетто, потеряв всякий интерес к игрушке.
— Либо возьмем Павезе. Я, собственно, литературой не занимаюсь, но…
— Простите, но чем вы занимаетесь? — спросил Бонетто, бросив деревянную куклу обратно в корзину.
— Пятьдесят, — поспешно сказала женщина.
— Феличе! Лелло! — звала их Шейла, размахивая рукой.
Вместе с Анной Карлой и Массимо она остановилась на перекрестке и, когда подошли американист Бонетто с Лелло, уже покупала «Скорбящую мадонну».
— But how much?
— И сколько же? — машинально перевел американист Бонетто.
Владелец лавки, старик в темном фартуке, боясь прогадать, никак не решался назвать цену.
— Very old.[13] Все это, — он показал на остальные картины и почерневшие стенки лавки. — Very, very old. Старинные. Семнадцатого века. Comprendr?[14] Сем-над-ца-то-го!
— Seventeenth century, — несмело перевел Лелло.
— But how much? — засмеялась Шейла.
— Сорок тысяч, — сказал старик. — Фортизаузенд.
Шейла снова посмотрела на картину.
— Красивая мадонна, — с улыбкой сказала она Анне Карле. Вынула из сумки кошелек, открыла его, повернулась к старику. — Две тысячи, согласны?
— Три, — сказал старик.
Шейла отрицательно покачала головой, протянула ему две тысячи лир и жестом велела завернуть картину в газету. Потом улыбнулась Лелло, который стоял, разинув рот от изумления.
— No seventeenth century, — невозмутимо объяснила она. — Rubbish.
— Какой там семнадцатый век, ерунда, — перевел американист Бонетто.
Лелло густо покраснел, и Анна Карла, заметив это, постаралась перевести разговор на другую тему.
— Ну, а что теперь будем делать? — спросила она. — Хотите еще немного побродить или пойдем обедать?
— Обедать, — сказала Шейла, снова взяв под руку Бонетто. — А потом Египетский.
Американист Бонетто несколько смущенно объяснил, что обещал после полудня сводить Шейлу в музей Египетского искусства. Но так как тамошнее собрание удивительных творений Древнего Египта едва ли не самое полное в Европе, они хотели бы быть в музее не позже трех часов.
— А, прекрасно! — воскликнула Анна Карла. Разумеется, она знала, что музей закрывается в два часа. Бонетто и сам это прекрасно знал. И сказала, что ей тоже в три надо уехать. — А вы не хотите с нами пообедать? — бросила она Массимо, словно невзначай.
Тот вопросительно посмотрел на Лелло.
— Вообще-то, — сказал Массимо, — мы с Лелло совсем мало побродили по рынку. Но уже поздно… Да и пообедать нам где-то надо. Так что…
Лелло угрюмо молчал.
— Тогда сделаем так, — торопливо сказала Анна Карла. — Вы еще немного погуляйте. Я тем временем подгоню сюда машину и позвоню домой, чтобы меня не ждали к обеду. А потом встретимся на этом же месте.
— Либо на Коттоленго, — предложил Бонетто. — Ведь Шейла еще не видела пьяцца Коттоленго.
— Хорошо, — сказала Анна Карла, посмотрев на часы. — Значит, в час на пьяцца Коттоленго?
— Да, — сказал Массимо, не глядя на Лелло.
Анна Карла ушла, после чего Шейла и американист направились к Коттоленго. Старик продавец вернулся в свою лавку.
Лелло с горькой усмешкой рассматривал законченные картины.
— Прости, — сказал он наконец, повернувшись к Массимо, — какая в этом была необходимость?
— В чем? — сухо спросил Массимо.
— Обедать вместе с ними, — ответил Лелло, ласково взяв Массимо под руку. — Ведь мы и минуты не побыли вдвоем.
Массимо ничего не ответил.
Главное — сохранять спокойствие, — подбодрил себя Лелло. Не будем делать из этого трагедии. Скорее всего, Массимо чем-нибудь расстроен, а может быть, всему виной погода. Он и сам утром проснулся в скверном настроении из-за резкой перемены погоды.
— Кстати, ты мне ничего еще не рассказал о твоей вчерашней поездке. Как там наша виллочка? — игривым тоном заговорил он.
— Ну, ремонт подвигается, — ответил Массимо, высвободив руку, чтобы переложить плащ.
— Вот как?
— Основные работы уже закончены. Но ты же знаешь, как всегда бывает с внутренней отделкой. То с одним задержка, то с другим.
— A-а, понятно, — протянул Лелло.
Он хотел было спросить, будет ли все-таки ремонт закончен к июню. Но почувствовал, что лучше не досаждать Массимо расспросами. Наверно, он из-за этих самых задержек и нервничает.
— Главное, чтобы были вода и свет. А если останется отделать стены или что-то там докрасить, то с этим на время можно смириться, не правда ли, Массимо?
— Что? А, конечно. Вода уже есть.
— Вода? — удивился Лелло.
— Да, а вот с электроустановкой дела неважные. Не мне тебе рассказывать, как это обычно происходит. Электрик сваливает вину на столяра, тот — на землемера, а землемер не торопится. В итоге работа стоит.
— Но разве в прошлый раз ты мне не говорил, что… — Лелло запнулся на полуслове. Помнится, Массимо ему говорил, что электрическая установка уже работает. Может, он ослышался или что-то спутал. Лелло остановился. — Впрочем, мне просто показалось… Кстати, о землемерах, — переменил он тему разговора. — Я вовсе не такой дурак, каким, видно, меня считают твои друзья…
Массимо засмотрелся на длинные ряды керамических блюд, по большей части разбитых, которые вперемешку с другой посудой лежали на длинном куске грубого полотна.
— Что?.. Какие друзья?
— Этот твой Бонетто.
— Да я с ним почти незнаком. Что он тебе такого сделал?
— Начнем с того, что я на его лекции чуть не подох с тоски. И потом, сколько в нем самодовольства, надменности. Слова нельзя сказать, чтобы он… В своей области он, возможно, и знаток, но, к примеру, в итальянской литературе совсем не разбирается.
— Не разбирается, совсем?..
— Да, совсем. Но что с тобой? Ты устал? Хочешь, вернемся к машине?
— Нет-нет. Я залюбовался этим керамическим блюдом. Красивое, не правда ли?
— Какое?
— Вон то, с желтовато-синим ободком. Шаль, что от него уцелела лишь половина.
— Да, жаль… И эта Шейла! Смотрела на меня, словно учитель на нерадивого ученика, как будто это я сказал, что та мадонна — семнадцатого века. Конечно, в живописи я не слишком хорошо разбираюсь, но отличить старинную картину от современной мазни все же в состоянии.
Они пошли дальше по быстро пустевшему переулку.
— Кстати, раз уж мы заговорили о землемерах. Помнишь мою гипотезу о причинах убийства Гарроне?
— О причинах чего?.. А, конечно!
— Так вот, это уже не просто гипотеза. Я провел расследование.
— Не может быть! — воскликнул Массимо.
— Нет, может, и нечего заранее смеяться. Не исключено, что в понедельник вы от изумления рты разинете — ты, супруги Ботта, Фольято и все остальные.
— Да? А почему именно в понедельник?
— Это пока секрет… Который час?
Он взглянул на часы и поморщился.
— Дойдем до пьяццетта и повернем обратно? Машину я у Арсенала поставил. Вон в том месте.
Он повернулся и замер.
— Что ты там увидел?
Лелло пожал плечами:
— Так, мне показалось… Словом, ерунда.
Они направились к пьяццетта.
— Ох! — воскликнул Лелло.
— Что это?
— Фонарь от старого фиакра. Идем. Уж его-то я не упущу.
Они перешли через улицу. Кривой и проржавевший фонарь валялся на земле рядом с прочим хламом. Лелло наклонился и поднял его.
— Оригинальный, правда? Надо будет лишь вставить стекло, покрыть черным лаком, и получится чудесная лампа. Верно?
Он повернулся к молодому парню в красной майке, который с мрачным видом курил сигарету, прислонившись к стене.
— Сколько? — спросил Лелло с таким видом, словно он интересуется лишь из чистого любопытства.
Парень что-то процедил сквозь зубы.
— Сколько? — недоверчиво переспросил Лелло.
— Десять тысяч, — сказал Массимо. — Отдай ему этот фонарь и пойдем.
Лелло насмешливо засмеялся и положил фонарь на прежнее место.
— Вы просто оговорились, не десять тысяч, а десять лир, не так ли? — пошутил он. — Ну назовите же настоящую цену!
Парень ленивой походкой подошел, взял фонарь и бросил его на груду хлама. Вернулся, снова прислонился к стене и закурил.
— Ну и наглец! — прохрипел Лелло.
— Брось, плюнь ты на этот фонарь, — сказал Массимо. — Зачем он тебе?!
Лелло позволил увести себя, но, пройдя несколько метров, обернулся и с яростью повторил:
— Ну и наг… — Не договорив, он вдруг остановился как вкопанный и впился глазами в грузовик, который стоял на перекрестке. — Он до сих пор не ушел!.. — с изумлением сказал он.
— Кто? — не понял Массимо.
— Мне и на этот раз не удалось хорошенько его разглядеть, но он явно за мной наблюдал, спрятавшись за грузовик.
— О ком ты говоришь?
— Невероятно! — прошептал Лелло. Еще раз взглянул на грузовик, груженный стульями, и повернулся к Массимо. — О Рино. Он со вчерашнего дня меня преследует.
— Рино?
— Да.
— Не может быть!
— Сегодня ты только и знаешь, что говоришь «не может быть», — сухо заметил Лелло. — Мне не до шуток. Представь себе, вчера вечером…
Они обошли безлюдную площадь и повернули назад.
— Где-то это даже трогательно, — сказал Лелло.
— Пожалуй.
— Но в то же время очень неприятно.
— Надо думать.
— Ты что, мне не веришь?
— Ты о чем?
— О том, что его внимание мне неприятно. По-моему, ты был бы рад, помирись мы с ним, ну признайся!
Массимо ничего не ответил.
Лелло судорожно сглотнул слюну:
— Прости, я пошутил. Но ты сегодня какой-то… чужой.
Массимо угрюмо молчал.
Лелло понял, что взял неверный тон. А главное, сейчас неподходящий момент для выяснения отношений.
— Я сегодня с утра сам почему-то нервничаю, — вздохнув, сказал он. — Может, это от резкой перемены погоды.
— Возможно.
— И потом, этот подонок! Заломить такую цену! Да ему этим фонарем голову мало разбить.
— Это уж точно.
Когда они снова проходили мимо, фонарь лежал на прежнем месте, но продавца не было — он накрыл лоток клеенкой и куда-то ушел.
— Прости, Массимо, но почему ты все-таки сказал: «Зачем он тебе?» Конечно, десяти тысяч он не стоит. Но если его подновить, он, мне кажется, будет выглядеть совсем неплохо.
— Да я и не спорю.
— Почему же тогда?..
— Что почему?
— Ты меня даже не слушаешь… Я говорю, почему же ты тогда сказал: «Зачем он тебе?»
— О боже! — вздохнул Массимо. — Не помню, разве я это говорил?
— Говорил, говорил. Так и сказал: «Зачем он тебе?»
— Ну хорошо. Наверно, я имел в виду, что он тебе не нужен. Куда ты его повесишь? В прихожей у тебя висит датская лампа в виде глобуса. А в коридоре…
— Но я хотел его купить не для себя.
— Прости, но откуда же я мог знать?
— Это для виллы в Монферрато.
— А-а!
— Ведь мы и собирались в «Балуне» выбрать что-нибудь для виллы. А ты об этом даже не вспомнил. Я сразу подумал, что этот фонарь словно создан для виллы в Монферрато. Его можно было бы повесить у входной двери.
— А, ну да.
— По-моему, тут нечего акать и нукать, — мрачно заметил Лелло.
Они снова дошли до перекрестка, перешли на другую сторону.
— Послушай, Лелло…
— Да? — придушенным голосом сказал Лелло.
— Боюсь, мы опаздываем…
— Э, нет! — воскликнул Лелло. — Раз уж начал, договаривай. Если не хочешь брать меня на твою виллочку, так прямо и скажи.
— При чем здесь это?
— При том!
— Я только хотел сказать, что там уже есть свет, и над дверью, и над воротами. Вот и все.
Лелло остановился, медленно повернулся к Массимо лицом:
— Но разве ты только что не говорил?.. Разве ты мне сам не сказал перед этим, что с электроустановкой. Может, у тебя вообще нет никакой виллы!
Он покачал головой и истерически захохотал. Да так громко, что синьор Воллеро, который в этот момент вышел из переулка, вскинул глаза, испуганно вздрогнул и спрятался за углом.
— А ведь… а ведь я знал, я сразу догадался. Понимаешь, сразу.
Массимо прислонился к стене антикварной лавки и мрачно разглядывал тротуар.
— Что ты понял? — еле слышно спросил он.
— Все!!! — завопил Лелло. — Все!!!
Синьор Воллеро отпрянул назад. Вопль застиг его в тот самый миг, когда он высунулся, чтобы посмотреть, с кем спорит молодой человек в желтом свитерке. Он вновь поспешно спрятался за угол, так ничего и не разглядев. Он твердо решил дождаться, когда эти двое уйдут. Молодого человека он видел в кафе на пьяццетта. Но вот второй? То, что они остановились как раз возле лавки антиквара, не сулило ему ничего хорошего. Он попытался хоть что-то уловить из слов молодого человека, который продолжал кричать как одержимый.
Кажется, приятель молодого человека (его компаньон?) утверждал прежде, что эта вещь (картина?) у него есть, а на самом деле ее у него и не было вовсе. И еще он говорил, что он у кого-то был (у антиквара? у обладателя частной коллекции?), а сам никуда не ездил. Похоже, компаньон надеялся, что молодой человек туда заглянет (проверить, есть ли у антиквара эта картина? Не подделка ли это?). Между тем он (молодой человек) понял все с самого начала. Но у него было полно других дел (значит, его компаньон был искусствоведом или выдавал себя за такового), и ему было, в сущности, наплевать на эту картину. А потому привет, и мы вас больше знать не хотим. Но пусть он (бесчестный компаньон?) не думает, что будто обвел его вокруг пальца, — он сразу обо всем догадался!..
Тут вопли стали потише. Компаньон, видимо, даже и не пытался возражать, молчал. А может, он вообще взял и ушел?!
Нет, Массимо не ушел. Стоял, прислонившись к стене, и неотрывно смотрел на тротуар. Когда Лелло умолк, он на миг закрыл глаза.
— Нет, это не так, — сказал наконец Массимо еле слышным голосом.
— Что не так? — с надеждой в голосе спросил Лелло.
— Я хочу сказать, что вилла в Монферрато у меня есть и вчера я там был. Но ты угадал. И мне очень жаль.
Массимо говорил спокойно и отчужденно.
— Не понимаю, — пролепетал Лелло.
В первый момент он и в самом деле ничего не понял. Главное, подумал он, что Массимо сказал правду. Ну, а ссорились они и прежде. Раз Массимо побывал на вилле, значит…
— Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль.
Ах вот оно что! Лелло отступил и покачнулся, как после сильного удара.
Мгновение он стоял неподвижно, потом повернулся и быстро пошел прочь, не разбирая дороги.
Когда синьор Воллеро, успокоенный тишиной, отважился выглянуть из-за угла, то увидел, что молодой человек уже приближается к пьяцца Коттоленго.
Второго (бесчестного компаньона) не было видно, должно быть, он давно уже ушел. Синьор Воллеро взглянул налево, потом направо — на перекрестке никого больше не было. Вот и чудесно, наконец-то путь свободен. Переходя на другую сторону, он подумал, что, если даже лавка еще закрыта, он сможет пока порыться среди самых больших картин, выставленных снаружи. Он подошел к лавке антиквара. Ага, вон изящная старинная рама, и, кажется, неплохо сохранившаяся.
Он обошел вокруг пирамиды картин и… застыл в изумлении.
13
Лелло не чувствовал ничего, кроме гула в ушах. Мысль работала ясно, он смотрел на происшедшее, точно со стороны. Он по-прежнему шагал быстро, а куда — и сам не знал, лишь бы уйти подальше от того места.
Но, добравшись до пьяцца Коттоленго с ее павильонами и толпами покупателей, понял, что дальше идти не в силах. Не хватало мужества подойти к машине. Для этого ему надо было свернуть направо, как раз туда, где его уже должны ждать Анна Карла и американист Бонетто с этой Шейлой. Либо он мог вернуться назад, но тогда рисковал столкнуться с Массимо.
Впрочем, на это мне наплевать, подумал он. Теперь, когда между ними все кончено, история с Массимо показалась ему вдруг далекой, словно прошло уже много лет. Он не собирается убиваться из-за этого типа. Все обдумает, взвесит с беспристрастностью стороннего наблюдателя и решит… Его раздражали толпы покупателей, они мешали ему сосредоточиться и спокойно во всем разобраться. Он поднял глаза и посмотрел на затянутое тучами небо и на два серых здания приюта «Коттоленго» прямо перед собой. Прекрасно, что все прояснилось, — по крайней мере он знает теперь, что между ними все кончено, и навсегда. Он постарается забыть об этом и больше уже не вспоминать.
Сбоку от зданий приюта высокие железные ворота бывшей фабрики, превращенной в склад, были открыты, и дальше за ними виднелся темный проход. На одной из стен еще можно было разобрать надпись:
«Балун, переработка промышленного и железного лома».
Лелло был здесь однажды и помнил, что за темным проходом есть большая открытая площадка. Там стоит совсем уже развалившаяся мебель, пришедшие в негодность холодильники, прогнившие магазинные прилавки, разбитые полки и шкафы, а под металлическим навесом громоздятся ящики всевозможных размеров.
Все это предназначалось на слом, а пока любой мог войти и купить что-либо за бесценок.
Лелло вошел туда. К воротам была пристроена стеклянная будка. В ней сидел колченогий старик и что-то ел из миски. Чуть дальше семья южан вполголоса обсуждала, стоит ли купить готовую обрушиться пирамиду кухонной мебели. Другие покупатели рассматривали кресла и дырявые диваны.
Но во внутреннем дворе, который оканчивался металлической решеткой, было тихо и безлюдно. Лелло углубился в узкий проход между двумя рядами разбитых шкафов, покрутился на узком пятачке, заставленном канцелярскими столами, и пошел дальше наугад, следуя всем извивам и внезапным поворотам этой тропинки в лесу всякого хлама.
Шел он медленно, ни о чем не думал. Остановился и стал бесцельно рассматривать прожилки и узелки в стенке шкафа. Я же собирался обдумать наши отношения с Массимо, напомнил он самому себе. Если я хочу обрести душевный покой, то должен вновь и вновь повторять себе одно и то же: с Массимо покончено навсегда. И окончательно с этим примириться.
Он пошел дальше, попытался сосредоточиться, но мысли разбегались… На память приходили только несущественные подробности. К примеру, записка, которую он оставил в дверях и которую Массимо даже не прочел. Лекция Бонетто вчера вечером, мучительный разговор с Анной Карлой.
«А ведь я решила, что уже наступило лето».
«Да. Но в Турине обычно…»
Он отвлекся на миг от грустных мыслей и посмотрел на мальчишку в комбинезоне, который внезапно вынырнул из-за угла. Мальчишка сверился с листом бумаги и пошел вдоль поставленных друг на друга комодов, помечая некоторые из них мелом. Место было, оказывается, не такое уж безлюдное. Кто-то шел по соседней дорожке, а немного впереди пожилая супружеская пара что-то обмеряла. У самой изгороди ему встретилась супружеская чета помоложе с маленькой девочкой. Возвращаясь назад, он увидел высокого парня, потом женщину в траурном платье, которая, нагнувшись, ощупывала полки холодильника. Мужчина, с виду пенсионер, разглядывал огромных размеров буфет без единого стекла.
— Простите…
Мужчина посторонился, пропуская его, но взгляда от резной дверцы буфета так и не оторвал.
Зачем ему такая махина? — подумал Лелло. Хотя, может, буфет раньше принадлежал ему, и он каждую субботу приходит сюда, как другие приходят на семейную могилу?
«Зачем он тебе?»
Ему показалось, будто слова эти произнес человек, стоявший совсем рядом. Он вдруг отметил, что шум в ушах прекратился.
«Я хочу сказать, что вилла у меня есть».
Лелло очутился перед глухой стеной. Он свернул на еще более узкую и темную дорожку, совершенно безлюдную. Он ничего уже не видел и не слышал. Перед глазами стояла вилла с садом, на которой он никогда не бывал, но представлял ее себе живо и ярко.
«Вчера я там был».
Вот Массимо стоит в саду и беседует с землемером, который ему говорит, что все работы закончены.
«Мне очень жаль, Лелло».
Наверно, Массимо и в самом деле было жаль с ним расставаться, но иначе он, видимо, поступить не мог.
«Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль».
Так прямо и сказал. И — всего наилучшего.
— Кончено. Все копчено, — с дрожью в голосе повторил Лелло. — Больше незачем об этом думать. Нужно уехать. Но куда? Зачем?
Лелло с тоской глядел на темный конец узкого коридора.
Нет, он был не в силах успокоиться. На что бы он ни взглянул, все казалось ему отвратительным. Горы канцелярских столов с правой стороны напоминали о службе, о Фольято, о супругах Ботта; старый промышленный холодильник напомнил о рынке на пьяцца Мадама Кристина, о виа Бертоле, о продовольственных магазинах возле его дома. Он вспомнил, что завтра воскресенье, и ему стало совсем тошно. Его ждал длиннющий ряд унылых воскресений с опустевшими улицами, мрачными барами, задернутыми жалюзи на окнах, вопящими стадионами.
О боже! — с ужасом подумал он. Неужели все кончено?
Он все медленнее шел вдоль глухой стены, между горами рухляди, стараясь отдалить тот момент, когда у него не останется и этой последней, иллюзорной защиты от неумолимой жизни, от однообразных серых будней. Если можно было бы и дальше идти вперед, туда, куда тебя ведет дорога… Но стена уже кончалась. У низкого металлического навеса с громоздившимися стеной поломанными столами дорожка поворачивала налево и вела прямо к выходу.
Нет, нет, не сейчас!
Он сделал еще несколько шагов по главной дорожке и остановился. Он задыхался, ноги стали ватные. Стоял, прислонившись к груде разбитых ящиков, в нескольких метрах от ворот, где о чем-то громко спорили южане… от площади, откуда доносился нестройный шум… от города, где жизнь шла своим чередом, как прежде… точно ничего не изменилось. О боже, что же будет теперь?! — подумал он в отчаянье. Это было последнее, о чем он успел подумать.
14
Анна Карла ждала остальных на площади Коттоленго, стоя у лавки старых книг и журналов. Она оторвалась от чтения практического руководства для судебной полиции, составленного кавалером Луиджи Валентини (Формуляр отчетов и протоколов. Некоторые примеры донесений о наиболее распространенных и тяжких преступлениях. Третье издание, исправленное и дополненное автором, Рим, август 1935), которое она только что купила за двести лир. Подняла глаза и огляделась вокруг. Ни Бонетто с Шейлой, ни Массимо с Лелло не было видно. Она снова погрузилась в чтение.
«…Однако потерпевший не смог сообщить нам никаких полезных данных и не знал, кого подозревать. Тогда мы, как были, в полицейской форме, незамедлительно отправились на железнодорожную станцию для соответствующего расследования всех обстоятельств преступления.
Из разговора с контролером, который проверял билеты при входе на перрон, выяснилось, что внимание его привлек подозрительного вида мужчина, высокий, с усиками и очень темными глазами, в светлом костюме, коричневой шляпе и желтых ботинках. Неизвестный беспрестанно озирался, сутулился и втягивал голову в плечи. Кроме того, пробивая билет, контролер успел заметить, что подозрительный незнакомец направлялся в Рим. Его поезд отходил в тринадцать часов сорок пять минут и прибывал в столицу в девятнадцать часов.
Так как до прибытия вышеупомянутого поезда оставался один час двадцать пять минут, мы безотлагательно…»
Она снова прервалась и взглянула на часы. Наверно, уже десять, точнее, восемь минут второго. Анна Карла с улыбкой подумала, что теперь ей следует говорить: «Тринадцать часов восемь минут». Она прикинула, что до свидания с Сантамарией остается ровно три часа пятьдесят две минуты… Однако странно, что до сих пор нет ни Массимо с Лелло, ни Шейлы с Бонетто. Хорошо еще, что она купила такое увлекательное чтиво. Она стала читать дальше:
«…мы безотлагательно отправили телеграмму в полицейский комиссариат железнодорожной станции, дабы по прибытии поезда вышеназванный субъект, приметы которого мы сообщили, был тут же задержан, так как он подозревается в совершении преступления.
В девятнадцать часов сорок минут мы получили из Рима телеграмму следующего содержания: „Подозрительный субъект задержан и…“»
Появление Шейлы, которая одна, без Бонетто, бежала к ней, помешало Анне Карле дочитать телеграмму.
Она очень, очень виновата и просит прощения, затараторила Шейла. Ей захотелось посмотреть еще и рынок «Порта-Палаццо», и потому они с Бонетто опоздали. Да еще на обратном пути они вспомнили, что забыли в кафе шапочку капеллана. Феличе побежал в кафе, а она вот примчалась сюда… А где же Массимо и Лелло?
— Не знаю, — ответила Анна Карла, закрывая книгу и кладя ее в сумку. — Может, они встретили Феличе и вместе с ним пошли в кафе?
Но Бонетто, держа в руках шапочку капеллана, появился один. Ни Массимо, ни Лелло он не встретил.
— Возможно, они ждут нас на другом конце площади? — предположил он.
— Нет, вон они… — сказала Анна Карла, увидев подходившего Массимо.
— Массимо! — крикнула ему Шейла, помахав рукой. — We are hungry!
— Мы проголодались! — с улыбкой перевел американист Бонетто, когда Массимо подошел к ним.
Массимо вежливо извинился — к нему привязался какой-то наглец и никак его не отпускал.
Анна Карла заметила, что Массимо бледен, но старается держаться непринужденно. Она поняла, что он, очевидно, поссорился с Лелло.
— А Лелло? Он что, передумал? — спросила она так, словно в этом нет ничего особенного.
— Да… то есть… ему нужно было позвонить домой… и он просил его не ждать, если…
— Смотрите, что это случилось там внизу? — спросил Бонетто, глядя на площадь.
— Да, что там такое? — отозвалась Анна Карла.
— Полиция, — сказала Шейла, показывая на машину, которая остановилась у открытых ворот склада. То была машина дорожной полиции, а не карабинеров, но по крикам и по тому, какая сразу собралась толпа, было ясно, что дело посерьезнее, чем стоянка в запрещенном месте. Впрочем, минуту спустя к складу примчались полицейская машина и «скорая помощь».
— Что там все-таки произошло? — повторил американист Бонетто, сгоравший от любопытства.
Из машины «скорой помощи» вынесли носилки, толпа любопытных росла.
— Кукурузники! — с довольным видом ответил продавец книг. — Поножовщина между кукурузниками.
Он торопливо закрыл лавку и побежал на место происшествия, Другие продавцы последовали его примеру. А те, кто остались, горячо обсуждали случившееся и сообщали друг другу последние новости.
— Что будем делать? — неуверенно спросила Анна Карла.
Ей вовсе не хотелось смотреть на труп. Куда интереснее узнать об этом из книги кавалера Валентини, подумала она.
Но Бонетто уже подошел к пивному ларьку и расспрашивал о подробностях. Анна Карла и Шейла тоже подошли к ларьку.
— Кажется, там кого-то убили, — сказал Бонетто, от волнения забыв даже перевести свои слова на английский.
— Молодой человек, — сообщил один, вернувшийся с последними новостями.
— Убили южанина? — спросили сразу несколько человек.
— Да нет, он покончил самоубийством.
— А-а!
— Каким способом?
— Застрелился?
— Выстрелил себе в висок, — подтвердил водитель трамвая, примчавшийся со склада. — Блондин.
— А с чего вдруг, неизвестно?
Однако интерес к происшествию резко упал. Еще одна подробность, сообщенная водителем о том, что молодой человек был в желтом свитерке, оставила всех равнодушными.
— Так как же? — сказала Анна Карла. — Мы идем или…
Она замерла, пораженная тем, что Массимо повернулся и сначала быстро пошел, а потом побежал к складу. В первый момент она ничего не поняла. Потом поняла и похолодела от ужаса. Поднесла руку ко рту, чтобы не закричать. Массимо уже подбегал к воротам.
— What’s the matter?[15] — удивилась Шейла.
— Не знаю… Может, он решил, что…
Она с тревогой посмотрела на водителя трамвая, который повторял свой рассказ новым любопытствующим.
— Ты сам-то его видел? — спросил владелец пивного ларька.
— Нет, он лежит в складе. Торопиться им некуда — мертвого не оживишь. Но говорят, что это блондин в желтом свитерке.
Теперь и Шейла без перевода все поняла.
— My goodness, — прошептала она, широко раскрыв глаза, — do you think…[16]
— Нет… хотя не знаю… но… — в полной растерянности пролепетала Анна Карла. Она не знала, ждать ли ей Массимо или бежать за ним.
— Но если он застрелился, то почему примчалась оперативная группа? — вдруг спросил кто-то.
— Какая еще оперативная группа? Это машина комиссариата с виа Борго Дора.
— Да, но и машина оперативной группы только что к складу подъехала.
Интерес к происшествию снова сразу же возрос. Обе полицейские машины с надрывным воем сирен через густую толпу прокладывали себе дорогу к воротам. Большинство любопытных бросилось назад, к месту происшествия. Лавочники опять позакрывали лавки и устремились к складу.
— Значит, он не застрелился? — крикнул владелец пивного ларька владельцу магазинчика скобяных изделий, который служил сейчас «ретрансляционной станцией».
— Пока неизвестно, — сообщили из магазинчика.
— Точно лишь одно — его нашли уже мертвым!..
От толпы у ворот склада отделялись все новые гонцы, которые сообщали последние новости. Из магазинчика скобяных изделий донеслись громкие крики. К пивному ларьку подбежал здоровенный мужчина и на ходу хриплым голосом выкрикнул:
— Его убили, его убили!..
— Его убили, — объявил владелец пивного ларька.
Анна Карла оказалась в самом конце площади, среди теснившихся вокруг нее зевак, так и не поняв, сама ли она туда прибежала или же ее увлекла за собой людская волна. Шейла и Бонетто были рядом, при этом Шейла крепко держала американиста за локоть. Они постепенно пробились через толпу к железным воротам, куда кордон полицейских не подпускал любопытных.
— I can't see him[17], — сказала Шейла, глядя поверх голов.
— The body?[18] — спросил американист.
Анна Карла вначале тоже решила, что Шейла хочет посмотреть на убитого, но теперь догадалась, что она ищет Массимо.
Втроем, работая локтями, они добрались до второго ряда.
— Oli, there he is!.. — вдруг воскликнула Шейла, — They are talking to him.
— А, вон он, с ним беседуют, — перевел Бонетто, который из-за своего маленького роста сам ничего не видел. — Но кто?
Они прорвались через первый ряд любопытных и подбежали к воротам.
Шейла вскинула руку и показала на будку за воротами. Но полицейский резко оттолкнул ее, а заодно и Анну Карлу с Бонетто. Подбежал старший сержант и приказал всем отойти подальше.
— Ривьера? — слабым голосом спросила Анна Карла у полицейского, который ее отталкивал. — Умер… молодого человека звали Ривьера?
— Назад, назад… Отойдите назад, — кричал полицейский.
— Ривьера, а дальше? — спросил старший сержант.
— Не знаю, — смешалась Анна Карла. — Вернее, Лелло, но полного имени я не знаю.
— Идемте, сейчас все выясним, — сказал старший сержант. Он посмотрел на Шейлу с Бонетто. — Они с вами?
— Нет… не совсем, — запинаясь, пробормотала Анна Карла.
— Not exactly, — в растерянности перевел американист Бонетто. — Может, нам не надо…
— Нет-нет, идемте, идемте, — вежливо, но твердо приказал старший сержант. Он довел их до самых ворот и впустил в стеклянную будку. Обернувшись, Анна Карла увидела Массимо. Он стоял к ней спиной и разговаривал с высоким, худым человеком с залысинами на висках и аккуратно зачесанными назад волосами. Человек этот поднял на них глаза.
— Пройдите вон туда, — сказал старший сержант и показал им на отгороженный угол в проходе, где, образуя некое подобие прихожей, стояли кухонные стулья и большая скамья. Он позвал себе на помощь пробегавшего мимо полицейского, провел всех троих в «прихожую» и показал на кухонные стулья.
— Садитесь, пожалуйста! И не откажите в любезности сообщить, кто вы такие, а также предъявите документы, — сказал старший сержант. — И мы быстренько все выясним.
— Papers? — спросила Шейла. — I don't know if I have got my passport…[19]
Американист Бонетто был слишком взволнован, чтобы переводить.
— Не обязательно паспорт. Можно и удостоверение личности или водительские права, — пояснил полицейский.
— Но что произошло? Что произошло? — спрашивала Анна Карла, роясь в сумке. — Мы так и не знаем…
Старший сержант протянул руку, чтобы взять ее документы.
— Вот мы сейчас все и уладим, — бодро заверил он.
— Не надо, я сам разберусь, — сказал высокий мужчина.
Старший сержант и полицейский агент отдали ему честь и отошли. Мужчина с залысинами на висках повернулся к ней, и Анна Карла узнала в нем человека, который перед тем разговаривал с Массимо. Вежливо поклонившись всем троим, он сказал:
— Так вы — синьора Дозио? Рад познакомиться. Комиссар Де Пальма. Когда вы вошли, я как раз беседовал с доктором Массимо Кампи. Синьор Кампи мне объяснил, что вы были все вместе. Поэтому будьте так любезны, подождите минуту, он показал на стулья. — А потом…
— Но что случилось? — спросила Анна Карла, продолжая стоять. — Скажите, пожалуйста, что случилось? Мы знаем лишь… Это действительно был Ривьера?.. Он умер?.. Как это было?..
Де Пальма пожал плечами.
— Пока мы и сами ничего не знаем. Но что он умер, — он сокрушенно развел руками, — это, увы, точно.
— Он застрелился или же?.. Потому что вначале тут говорили о самоубийстве… Из револьвера… А потом кто-то сказал, что его убили…
— В этом сомневаться не приходится, — ответил Де Пальма, наклонив голову и приглаживая волосы на затылке.
— То есть? — с отчаяньем в голосе спросила Анна Карла.
Де Пальма поднял на нее глаза и после секундного колебания ответил:
— Речь идет не о самоубийстве, и никаких револьверов не было. Ривьера был убит точно таким же образом, как и тот архитектор.
Анна Карла нащупала спинку стула и тяжело на него опустилась.
— Как Гарроне? — сказала она.
Де Пальма кивнул.
— Фал…
— Нет, не совсем, но тоже тупым предметом и тоже из камня, — ответил Де Пальма, не спуская с нее взгляда. — Простите, но мне надо вернуться на склад. Надеюсь, вы будете столь любезны и подождете меня немного здесь…
Анна Карла посмотрела ему вслед. В тот же миг в памяти всплыла сцена, которая произошла всего час назад.
— Комиссар! — позвала она его.
Де Пальма остановился и нехотя повернулся к ней вполоборота.
— Да?
— Тот предмет, — неуверенно сказала Анна Карла, — случайно был не пестиком от ступки?
Теперь уже полицейский комиссар Де Пальма повернулся к ней лицом.