Его осенило в воскресенье — страница 11 из 12

Закон, подумал Сантамария…(Суббота, после полудня)

1

Закон, подумал Сантамария, глядя на разложенные перед ним документы, когда он принят и одобрен, приобретает одинаковую силу для всех. Но к счастью, порой это происходит не сразу, а через определенное время.

— Как долго? — спросил Сантамария.

— До завтра продержимся, — помолчав, ответил Де Пальма. — Может, до понедельника.

«Продержаться» означало на языке полиции попытаться раскрыть преступление до того, как о нем пронюхают газеты. А в данном случае газеты наверняка накинутся на такую лакомую приманку, как «Балун», и в ошеломляюще-драматических красках опишут загадочное убийство. Все газеты запестреют заголовками: «Таинственная история в „Балуне“!», «Замешаны влиятельные лица!», «Туринский высший свет трепещет!», «Секс и миллиарды — вот что кроется за жестоким „пестиковым убийством“!» После всего этого вести расследование станет крайне трудно.

Сантамария живо представил себе, как все будет. Помощник прокурора, молодой человек из знатной семьи, почти открыто будет обвинен в попытке выгородить истинных виновников преступления, префекта назовут «марионеткой в руках „Фиата“», ну а его самого и Де Пальму обвинят в том, что они направляют следствие по ложному пути, стараются подтасовать факты. Скажешь репортерам два слова, чтобы их задобрить, а они потом все переврут, промолчишь, они потом раструбят, что ты из тех самых тупых болванов, которые на все отвечают «no comment».[20]

— Ты когда-нибудь говорил «no comment»?

— Что? — не понял Де Пальма.

— Когда беседовал с репортерами, ты хоть раз отвечал им «no comment»?

— Нет, — сказал Де Пальма. — Но я не употребляю и итальянского эквивалента.

— То есть?

— Идите в ж… — сказал Де Пальма.

Синьора Кампи это бы изрядно позабавило, желчно подумал Сантамария. И Анну Карлу тоже. Оба люди весьма остроумные, умеющие от души посмеяться и оценить шутку. Вот так, смеясь и мило шутя, они дошли до того, что…

— Хорошо, — тусклым голосом сказал он. — Хорошо.

Отныне главным действующим лицом становится он, Сантамария. «Параллельное расследование» о возможной, но маловероятной причастности двух остроумцев к убийству архитектора Гарроне внезапно выдвинулось на первый план. Ведь на них теперь падало наиболее серьезное подозрение. Де Пальма прав: не случайно Кампи и синьора Дозио, точно кот и лиса из цилиндра иллюзиониста, вновь выскочили на авансцену. А если это все же случайность, то надо доказать это к завтрашнему дню, самое позднее к понедельнику. И что хуже всего, доказательства должен найти он, Сантамария.

— С кого собираешься начать? — спросил Де Пальма, уже взявшись за ручку двери.

В приемной битых два часа торчали свидетели: складской сторож, те двое, что нашли труп Лелло, владелец лавки, у которого украли пестик от ступки, американист Бонетто, Шейла, синьор Массимо Кампи и синьора Дозио. Все они «по доброй воле» явились сюда на полицейской машине.

Бегло опросив их, Де Пальма уже собрал первые сведения о пропаже пестика, о котором вдруг вспомнила синьора Дозио, о желтом «фиате-500», который якобы стоял поблизости (потом полиция действительно обнаружила его неподалеку от Старого Арсенала), о квартире Ривьеры на виа Бертоле. После опроса свидетелей Де Пальма немедленно приступил к расследованию. Сантамария со свидетелями пока еще не беседовал. В ту минуту, когда Де Пальма позвонил ему домой, он мучительно размышлял (это показалось ему сейчас особенно нелепым), следует ли купить цветы (розы, анемоны?) и поставить их в вазу (в передней, в спальне?) на тот случай, если Анна Карла после встречи в кафе согласится…

Сантамария провел рукой по лицу, словно смахивая с него паутину, и опять угрюмо уставился на документы с фотографиями, придающими любому человеку полную безликость. На крохотной фотокарточке для документов даже римский император Кай Юлий Цезарь показался бы ничтожеством.

— Дозио, пришли ее, — сказал он Де Пальме.

Лучше начать с самого трудного и неприятного разговора.

— Мне остаться или ты один проведешь допрос? — спросил Де Пальма. Он ничего не знал о встрече в кафе на проспекте Бельджо и думал лишь о том, как с наибольшей пользой допросить «подозреваемую» на этой еще не вполне официальной стадии расследования.

— Один, — ответил Сантамария. — Но минут через пятнадцать зайди и вызови меня.

— Отлично, — сказал Де Пальма.

Внезапно прервать допрос, оставить ее одну, заставить нервничать. Потом возобновить его, притвориться, будто не веришь ни единому слову, час подряд сбивать с толку — вот к чему теперь свелись его отношения с «приятной синьорой», с горечью думал Сантамария. Он вдруг почувствовал себя старым, прожившим долгую жизнь, в которой при всем желании ничего изменить нельзя.

Все-таки он заставил себя подняться, не сидеть же нагло за столом, когда Анна Карла войдет! И когда агент Скалья открыл дверь и она появилась на пороге, он посмотрел на нее, как на чужого, незнакомого человека. Но это длилось всего миг. Помимо его воли она снова превратилась для него в прежнюю Анну Карлу.

2

Ванная была любимым местом Дзаваттаро. Пол — из белого мрамора, стены — из серого с розовыми прожилками. Погрузившись по подбородок в воду и подложив под голову, словно подушку, лохматую губку, Дзаваттаро, как и всегда в субботнее утро, лениво плескался в слишком узкой и длинной для него ванне.

Он встал с постели всего минут двадцать назад, и сейчас ему захотелось еще немного подремать в теплой воде. Но тут в ванную, резко распахнув дверь, вошла жена.

— Вальтер, — позвала она.

— Подожди, еще рано, — пробормотал Дзаваттаро, не открывая глаз.

Они должны были вместе выйти, чтобы купить надувной круг для сына, который уезжал в Лаигуэлья к бабушке с дедушкой.

— Вальтер, — плачущим голосом повторила жена. — Те двое снова пришли за тобой.

Дзаваттаро открыл глаза.

— Кто? — спросил он.

— Двое из префектуры. Те самые, что тебя вчера туда возили.

Дзаваттаро сел в ванне.

— Черт побери! — воскликнул он, схватившись за голову.

Жена смотрела на него расширенными от ужаса глазами.

— Что случилось? Что им от тебя нужно? Ты что-нибудь такое натворил?

Ничего не ответив, Дзаваттаро вылез из ванны и знаком велел жене подать ему махровый халат.

3

Они молча пожали друг другу руки, и Анна Карла улыбнулась ему, но улыбка получилась вымученной.

Сантамария предпочел бы, чтобы она посмотрела на него надменно, со страхом, даже враждебно, но не с этой щемящей улыбкой.

— Ну, раз уж так вышло, лучше нам поговорить сидя, — пробормотал Сантамария.

Анна Карла покорно села, он пододвинул к себе стул, сел напротив и стал рыться в кармане.

— По правилам вежливости в таких случаях полагается угостить даму сигаретой, — произнес он.

Она отрицательно покачала головой, отказываясь поддержать это фальшиво-игривое начало. Я, безусловно, взял неверный тон, подумал он, а вслух сказал:

— Хорошо.

Поднялся и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину, как следователь в слабых фильмах. И еще как в плохой комедии отец, юная дочь которого по молодости и неопытности попала в скверную историю, снова подумал он.

— Ну, так что же мы натворили? — не без сарказма поинтересовался он.

Анна Карла не приняла и этого тона.

— Комиссар, я не девочка, — только и сказала она. — Вы должны задавать мне вопросы, так задавайте их.

Сантамария снова сел за письменный стол. Все его сомнения, попытки сохранить светскость даже при необычных обстоятельствах были просто смешны перед лицом этой женщины, привыкшей и в самые трудные минуты держаться, как это подобает женщине ее круга. Вот что значит воспитание, сила традиций, строгих и выработанных венами правил поведения.

Покорившись неизбежности, он повел допрос, как того требуют традиции полицейские.

— Что вы можете сказать об этом Ривьере?

— Я его почти совсем не знала. Он был другом Массимо, но у нас в доме не бывал. В тех редких случаях, когда я его встречала вместе с Массимо, он вел себя вполне пристойно. И показался мне скромным молодым человеком.

— Надо думать, это была дружба двух гомосексуалистов?

— Да, по-видимому. Массимо говорит об этом лишь вскользь, но и скрывать никогда не пытался. Возможно, в юности его мучило, как на это посмотрят другие, но потом он успокоился. Ведь теперь такие вещи уже никого не удивляют и не шокируют.

— Верно… Значит, вряд ли можно предполагать, что Массимо вел двойную жизнь, имел еще и невесту, которая ничего не знала, и боялся публичного скандала?

— Нет, это исключено. Я понимаю, Массимо вызывает у вас серьезные подозрения, но страх как мотив преступления не годится. О том, что Массимо — гомосексуалист, все знают и так.

— Мы всегда должны начинать с самых банальных мотивов, — пояснил Сантамария.

— Да, конечно. Простите за наивность.

— Другим мотивом, не менее банальным, могла быть ревность. Вы случайно не знаете, не подавал ли Ривьера повода для…

— Не знаю. Да Массимо и не стал бы со мной говорить об этом.

А если бы и говорил, то она ни при каких обстоятельствах не сообщила бы этого полиции, подумал Сантамария, уловив в ее голосе нотку недоверия. В высшем свете это называется сдержанностью, а в народе — круговой порукой. Очень много людей по тем или иным причинам не желают быть откровенными с полицейскими. Если мне доведется начать жизнь заново, я стану психоаналитиком, поклялся себе Сантамария. Ведь им даже платят за возможность пооткровенничать.

— Разумеется, я не смею утверждать, что хорошо знаю синьора Кампи, — проникновенно сказал он, — но мне показалось, что он… человек уравновешенный.

— Так оно и есть! — подтвердила Анна Карла. — Он ни от кого не требует особого внимания или рабской преданности. Это не в его характере. В отношениях с людьми он никому не навязывает свою волю.

— Да, но здесь мы сталкиваемся с особыми, весьма сложными отношениями, — заметил Сантамария, поглаживая несуществующую бородку. — Возможно, они были привязаны друг к другу куда сильнее, чем вам казалось.

Анна Карла пожала плечами:

— Не знаю. Но мне представляется, что Массимо не из тех, кто способен на сильную страсть.

— Ни к Ривьере, ни к кому-либо другому… до Ривьеры?

— О личной жизни Массимо мне ничего не известно.

Она снова захлопнула дверь перед самым его носом.

Увы, придется отказаться от психоанализа.

— Вы знали, что синьор Кампи будет в «Балуне»?

— Нет. В четверг, когда я его об этом спросила, он ответил, что в «Балун» не поедет.

— А после четверга вы больше его не видели?

— Нет, вчера я собиралась ему позвонить, но потом… раздумала.

Она почему-то покраснела. Быть может, она долго говорила с ним о его делах, и Кампи излил ей душу или же обронил неосторожную фразу, которая могла его теперь, после убийства Лелло, скомпрометировать?

— Ну а сегодня утром, когда вы их встретили, вы не заметили в их поведении ничего необычного?

Из любви к точности, а может, чтобы замести следы, она пояснила:

— Они не были вместе. Вначале я встретила Ривьеру, одного. Как я поняла, они разминулись и искали друг друга в разных кафе.

— Иными словами, вы увидели Ривьеру до того, как он встретился с Кампи?

— Совершенно верно. Я возвращалась, чтобы вернуть колокольчик, и мы прошли вместе почти до «Балуна».

— Ну и что вам Ривьера по дороге говорил? Каким он вам показался?

Она презрительно усмехнулась одними уголками рта и ответила пренебрежительно и равнодушно:

— Таким же, как всегда. Мы поговорили о разных пустяках. Ведь у нас и знакомство-то было шапочное.

После своего визита на виа Бертоле Сантамария убедился, что Ривьера не был вхож в высший свет и даже на короткое время не стал предметом светского любопытства или забавы, как это могло случиться с ямайским танцовщиком, декоратором и даже мелким воришкой с окраины. Но именно поэтому Сантамарии показалось странным, что Анна Карла отозвалась о Ривьере столь небрежно. Поспешность ответа как-то не вязалась с ее надменным тоном.

— А что было потом?

— Ровным счетом ничего. Ривьера отправился искать Массимо в маленьком кафе.

— Когда же вы их увидели снова?

— Я встретила Массимо в кафе на площади и сказала ему, что его ищет Ривьера, — уточнила Анна Карла. — Немного погодя Массимо вернулся в кафе уже вместе с Ривьерой, потому что забыл плащ.

— И затем?

— Затем мы все вместе вышли из кафе и стали наугад бродить по улицам.

— Массимо и Ривьера были настроены дружелюбно? Вы не почувствовали никакой напряженности между ними?

— Я ничего такого не заметила. К тому же, кроме нас троих, там были еще американка, Федерико Симони…

— Знаю. Мы постараемся его разыскать, чтобы поговорить и с ним.

— Но Федерико не было, когда произошло… несчастье. Он ушел до этого.

— Однако и он, возможно, что-либо припомнит, — заметил Сантамария. — Ведь вы же вспомнили про пестик от ступки.

Анна Карла скорчила брезгливую гримасу, из чего Сантамария заключил, что из этого Федерико вряд ли удастся выудить что-нибудь путное.

— За то время, что вы бродили по улицам, вам не довелось еще раз оказаться наедине с Ривьерой?

— Нет, Ривьеру я вообще больше не видела. В какой-то момент мы разбрелись кто куда, знаете, как это бывает в «Балуне».

— Вы и с синьором Кампи больше не встречались?

— Да, и с ним тоже.

— Если я вас правильно понял, он был вместе с Ривьерой, когда вы видели его в последний раз?

— Да.

— Куда они собирались идти?

— Стояли и смотрели на старые картины. Потом я ушла, а что было дальше, не знаю.

— Куда же вы пошли?

— Побродила по улочкам… Затем подогнала поближе машину. А примерно в час дня пошла на пьяцца Коттоленго, где мы все договорились встретиться.

— И что? Остальные уже были на месте?

— Нет. Я прождала их ровно до восьми минут второго. Я это точно помню, потому что посмотрела на часы.

Она снова слегка покраснела. С чего бы вдруг? — подумал Сантамария. Разве человек не может взглянуть на часы?

— Ну, и когда же появились остальные?

— Почти сразу.

— Все вместе?

— Нет, первой пришла американка, затем Бонетто, а минутой позже подошел и Массимо.

— А может быть, через несколько минут?

— Нет, ровно через минуту, ну самое большее через две.

— С какой стороны появился Массимо?

Анна Карла сосредоточенно наморщила лоб. Возможно, она обдумывает, как ответить, боясь, что ее показания могут быть опровергнуты американкой или Бонетто?

— Не помню, я не обратила на это внимания.

— Со стороны склада?

— Право, не помню. Когда я его увидела, он уже подходил к нам.

— Каким он вам показался?

Она снова сосредоточенно наморщила лоб, словно свидетель, пытающийся говорить только правду или не солгать себе же во вред.

— Ну, во всяком случае, он никак не был похож на человека, который пять минут назад проломил голову своему другу. Впрочем, я не знаю, какой вид был бы у меня, если бы я…

— Словом, он не был взволнован или растерян. Вед себя как обычно?

Она поспешно подтвердила это.

— Как обычно. И уж совсем нелепо…

— Что вам показалось нелепым?

— Я понимаю, что полиция имеет основания подозревать Массимо. Но я знаю Массимо давно, и само предположение, будто Массимо мог совершить убийство, представляется мне диким. Не потому, что он мой друг, но просто это с его характером совершенно не вяжется.

Сантамария никак не отреагировал на эту защитную речь.

— Кампи объяснил, почему он пришел один?

— Он сказал, что Лелло пошел кому-то звонить.

— А он не говорил, когда и как они расстались?

— Нет, мы об этом больше не упоминали, потому что сразу заметили толпу у ворот склада.

— Кто первый заметил?

— Не помню. Кажется, Бонетто. А может, американка… Так или иначе, но мы все поспешили туда.

— И синьор Кампи по-прежнему оставался совершенно спокойным, ничего не подозревающим?

— Разумеется.

Она заранее приготовилась ответить резким тоном, исключающим какие-либо вопросы, подумал Сантамария. Одно ясно — больше он из нее насчет Кампи ничего не вытянет. Очевидно, подозреваемая принадлежит к той благородной категории людей, которые охотнее выгораживают друзей, чем самих себя. Интересно, будь она подсудимой, как бы она себя повела?

— Итак, синьор Кампи пришел на площадь примерно в десять минут второго, — с бюрократической точностью подытожил Сантамария. — В котором часу вы последний раз видели его и Ривьеру, когда они стояли и разглядывали картины?

— Понятия не имею.

— За полчаса до этого?

— О нет, позже!

— Минут за пятнадцать до того, как синьор Кампи пришел на площадь?

— Да, пожалуй, так.

— Прекрасно! — недобро усмехаясь, воскликнул Сантамария. — Как мы установили, труп был найден без пяти час. Таким образом, у синьора Кампи полное алиби!

Вначале Анна Карла тоже улыбнулась, но мгновенно сообразила, в чем заключается подвох, и побледнела от гнева.

— Возможно, я видела их и за полчаса до встречи с Массимо. В «Балуне» время как бы обретает эластичность. — Она попыталась сразить его наповал своей светской непринужденностью. — Если находишь там что-нибудь любопытное, время пролетает быстро, а если бесцельно бродишь по рядам, кажется, будто оно остановилось.

— Ривьера был убит в промежутке от без десяти до без пяти минут час. Вы можете сказать, где синьор Кампи находился в эти пять минут?

Несколько секунд Анна Карла отчужденно молчала.

— Нет, — ответила она, покачав головой. — Я не могу дать ему алиби. Бедный Массимо!

— Неважно. Если на то пошло, Массимо также не в состоянии подтвердить ваше алиби.

Напряжение, неимоверное усилие, чтобы сдержаться, не сказать лишнего, физическая усталость от этих часов тревоги — все это внезапно превратило ее лицо в жалкую маску, и она словно вмиг состарилась. Вот такой поблекшей она будет, верно, в пятьдесят лет.

— Вы правы, комиссар, — наконец промолвила она, — и меня можно заподозрить в причастности к убийству. — В голосе ее звучали безнадежность, тоска. — В сущности, вы имеете все основания думать, что я влюблена в Массимо. Либо что между мною, Массимо и Ривьерой существовали сложные сексуальные отношения. Подобные вещи происходят сейчас сплошь и рядом.

— Мотивы преступления не обязательно связаны с сексом, — сказал Сантамария, чувствуя себя самым настоящим палачом, — хотя мне по вполне понятным причинам пришлось задать вам вопросы подобного характера.

Он сделал паузу — этого требовала техника допроса, — пристально посмотрел на нее и неторопливо добавил:

— Видите ли, не исключено, что Ривьера знал кое-что о преступлении на виа Мадзини. Его могли убить и по этой причине.

Она долго, бесконечно долго молчала.

— Если вы предложите мне сигарету, я не откажусь, — сказала она наконец. — У меня не осталось ни одной. — И выдохнула с облегчением.

Сантамария понял, что все между ними стало прежним. Он чуть не задохнулся от радости. Поднялся и засмеялся каким-то дурацким смехом.

— До чего же мы много курим в таких ситуациях, не правда ли?! — воскликнул он.

— Я уже целых два часа дрожу как осиновый лист, — призналась Анна Карла. Она машинально открыла сумочку и, ища зажигалку, вынула перчатки, платок и толстый том в грубой красной обложке.

— Что это? Вы и его нашли в «Балуне»?

Анна Карла густо покраснела.

— Да, там, — сказала она. И робко протянула книгу Сантамарии.

Комиссар Сантамария открыл ее и прочел заглавие «Практическое руководство для судебной полиции, составленное кавалером Луиджи Валентини».

Тут вошел Де Пальма, и это вернуло Сантамарию к невеселой действительности.

4

В пути Дзаваттаро не следил за дорогой. Шофер умело вел машину, а Дзаваттаро, сидя сзади, между двумя полицейскими, говорил без умолку, пытаясь убедить их, что все утро пробыл на проспекте Реджо со своими рабочими. Когда ему приказали выйти из машины, он удивился, увидев не двор префектуры, а маленький дворик, зажатый тремя незнакомыми ему домами… Никто из полицейских ничего ему не объяснил. Его поставили посреди двора, а потом повели в одно из зданий. Он поднялся по узкой лестнице и попал в пустое помещение, где стоял лишь голый стол и скамья. Один из двух полицейских вскоре исчез. В комнате воцарилась мертвая тишина. Дзаваттаро решил, что его привели в тюрьму.

— Мы в тюрьме «Нуове»? — еле слышно спросил он, придавленный тишиной вокруг.

Полицейский отрицательно покачал головой, Дзаваттаро молча протянул ему сигарету. Полицейский снова покачал головой, потом знаком велел ему не курить. Дзаваттаро сунул сигареты в карман. Немного спустя в дверях появился первый полицейский и жестом приказал ему идти за ним.

Втроем они прошли по длинному пустому коридору с высокими окнами, затем одолели лестничный пролет, коридорчик с низеньким потолком и наконец проникли в комнату, напоминающую короб. Один из полицейских заглянул в глазок двери и через минуту тихонько сказал:

— Ага, вот и он.

Дзаваттаро услышал шум шагов, дверь отворилась, и пожилой мужчина в темно-синей униформе провел их в большую, очень холодную комнату. Дзаваттаро охватил страх. Его не покидала мысль, что он в тюрьме.

Вместе с двумя полицейскими он пошел вслед за человеком в синей униформе. Тот подошел к одному из серых шкафчиков, вмонтированных в стену. Помещение было без окон и освещалось неоновыми трубками, подвешенными к самому потолку. Было адски холодно.

Старик в униформе остановился возле одного из шкафчиков и потянул на себя ручку. От стены с треском отделился огромный гроб. В гробу лежал накрытый простыней мертвец… Это морг. Полицейские решили показать мне Гарроне, догадался Дзаваттаро.

— О, проклятье! — процедил он сквозь зубы.

Один из полицейских знаком велел старику сдернуть простыню, другой схватил Дзаваттаро за локти и подтолкнул его к недвижимому телу.

У Дзаваттаро горло сдавило узлом.

— Ты когда-нибудь видел его? — спросил полицейский, все усиливая хватку.

Дзаваттаро посмотрел на мертвеца. Нет, это был не Гарроне, а блондин, приезжавший к нему вчера утром в мастерскую на «фиате-500».

— Ты его когда-нибудь видел? Узнаешь его?

Каждое слово грохотом отдавалось Дзаваттаро в ушах.

Он хотел ответить «да, видел», но не мог выдавить из себя ни звука. И вдруг голос у него прорезался, он громко, изумленно воскликнул:

— Баукьеро! Вспомнил, его звали Баукьеро!

5

— У меня сидит старьевщик, — сказал Де Пальма Сантамарии, когда они вышли в коридор. — Пойдем в кабинет Мальяно, он еще не вернулся от Дзаваттаро.

Сантамарию угнетало чувство вины перед Анной Карлой. Ведь она осталась в его кабинете с агентом Скальей. Тот делал вид, будто роется в бумагах и что-то ищет. Но она не какая-нибудь глупая девочка и прекрасно понимает, что Скалью посадили рядом, чтобы следить за ней, и он ждет, что у нее вдруг сдадут нервы и она во всем признается. Завтра, самое позднее в понедельник утром он объяснит Анне Карле, что такие уловки — тоже их традиция и нередко приводят к успеху.

— Ну, что ты узнал? — спросил Де Пальма.

— Она не видела Кампи в промежутке между без двадцати час и десять минут второго.

— Она сама была в «Балуне» еще с кем-нибудь?

— Нет, одна.

— Гм. А ты заметил, как раздувалась ее сумочка? Там явно лежит какой-то тяжелый предмет.

— Всего лишь книга. Она купила ее в «Балуне».

Убийца Гарроне, мужчина или женщина, заранее захватил с собой трубу или молоток, но в последний момент передумал и проломил архитектору голову каменным фаллосом. Должно быть, и в случае с пестиком произошло нечто похожее, размышлял Сантамария.

— Странная история с этим колокольчиком, — сказал Де Пальма. — Что она тебе об этом рассказывала?

— До колокольчика мы с ней еще не добрались, но сама история не кажется мне такой уж странной.

— Может, эта Анна Карла клептоманка?

— Нет, она захватила его по рассеянности, думала о другом и нечаянно…

— О чем? Должно быть, она изрядно нервничала, если даже не заметила, что стянула колокольчик.

— Послушай, будь она убийцей, она бы не рассказала тебе о пестике.

— Почему же? Ведь она предполагала, что мы все равно доберемся до лотка, с которого украли пестик. Больше того, не исключено, что она прихватила колокольчик специально, чтобы потом мы ее же благодарили за помощь. Ведь это она навела нас на след. Ты сам знаешь, к каким сложным уловкам порой прибегают преступники.

— Да, но… — пробормотал Сантамария.

Верно, многие крупные и мелкие преступники прибегают к столь тонким уловкам, что сами запутываются в хитросплетении своих планов. В точности как дети или безумцы. Но только не Анна Карла, нет, нет!

— Ну хорошо, разберемся, — заключил он.

— Тогда я займусь профессором и американкой, а ты потом допросишь Массимо Кампи. Если в те последние десять минут они были вместе с этим Кампи, нам придется пересмотреть все наши выкладки.

Они вновь вышли в коридор. Де Пальма обхватил голову руками и стал быстро расхаживать взад и вперед. Внезапно он остановился.

— Да, мы разузнали кое-что о трамвайном билете, — сказал он, повернувшись к Сантамарии лицом.

Кроме окровавленного пестика, двух спичек, раздавленного окурка сигареты, ржавого болта и жевательной резинки, эксперты нашли возле трупа трамвайный билет, отпечатанный в Турине. Но билет был темно-зеленого цвета, в то время как муниципальное трамвайное управление на всех линиях с некоторых пор ввело билеты других цветов.

— Нам пришлось-таки повоевать с трамвайным управлением, прежде чем оно согласилось проверить все старью серии субботних билетов. Зато теперь мы знаем, что билет был взят в трамвае двенадцатой линии.

— Куда ведет двенадцатая трамвайная линия?

— Ровным счетом никуда, ее закрыли. Но прежде она вела на кладбище. Билет был выпущен в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, — ответил Де Пальма.

6

Билет вполне мог выпасть из старой книги, мелькнуло у Сантамарии, к примеру, из «Практического руководства» (издание тысяча девятьсот тридцать пятого года), которое Анна Карла как раз листала, дожидаясь его возвращения, а сейчас засовывала в сумочку. Может, она и купила-то это руководство, чтобы он растрогался? Тонкий ход!

Не произнеся ни слова, Скалья вышел. Он всегда плохо играл роль «случайно схода попавшего». Как, впрочем, и все остальные роли.

— Хотите предупредить мужа? — предложил Сантамария Анне Карле.

— Сама не знаю. Я предпочла бы зря его не волновать. А что вы посоветуете?

— Давайте подождем немного, ситуация может проясниться уже к вечеру.

— Собственно, я даже не знаю, где его искать. У него было назначено на сегодня деловое свидание.

Последние слова она произнесла, выдержав долгую паузу.

Не хотела ли она таким, прямо скажем, подлым образом напомнить ему о несостоявшемся свидании на проспекте Бельджо? Сантамария стиснул челюсти.

— Вы рассказали мужу историю с письмом, с ритуальным убийством, с фаллосом?

— О да! Все рассказала. Его это позабавило. — Она помолчала и добавила: — Но боюсь, что мы все слишком далеко зашли в своих забавах.

Сантамария подумал, что тут она явно права.

— И еще знаете, что мне пришло в голову? — продолжала она. — Ведь преступник, кем бы он ни был, решившись на убийство в столь людном месте, сильно рисковал. Неужели он не мог выбрать места попустыннее, чем «Балун»?!

— А зачем? Ведь там, где полно людей, никто ничего не видит. Лучшего места, чтобы остаться незамеченным, не придумаешь. Вот он и остался незамеченным. Из пяти-шести человек, которые там были, никто ничего не видел и не слышал.

— Значит, вы считаете, если убийца — Массимо, то он преднамеренно привел Ривьеру в «Балун»?

— Вполне может быть.

— Но допустим, убийца — я! Как я могла заранее знать, что встречу Ривьеру в «Балуне»?

Сантамария покачал головой. Ему не хотелось ни в чем разуверять Анну Карлу, и его покоробило, что вопросы задает она, а не он.

— Вы могли узнать это от синьора Камин, от самого Ривьеры или от другого, неизвестного мне человека.

— Да, но я вчера вечером не говорила с… — Она помедлила и с улыбкой заключила: — Очевидно, вам моих заверений недостаточно.

— Вы правы.

— Так вы мне не верите?

— А как вы считаете, должен я вам верить на слово?

— Простите, но мне трудно в подобном положении смотреть на все как бы со стороны, — подавленно ответила она.

В каком положении? Человека, причастного к убийству? Или же в том сложном положении, в котором очутились они оба? Сантамарии теперь повсюду мерещились подвохи, а он знал, что подозрительный полицейский — плохой полицейский.

— Это, собственно, не имеет особого значения, — примирительно сказал он. — Любой мог узнать, что утром Ривьера отправился в «Балун».

— Каким образом?

— Выходя из дома, он оставил записку синьору Кампи, в которой уточнял, в каком именно месте и в какое время они должны встретиться. Эту записку мы нашли засунутой в дверную щель, когда приехали к Ривьере домой.

— Но тогда!.. — воскликнула Анна Карла. Она выпрямилась, щеки у нее порозовели, в глазах вновь появился радостный блеск. — Тогда все меняется, возникает тьма гипотез.

— Например?

— Сама не знаю, но выходит, что преступление мог совершить любой человек и по любой причине. Мотив убийства из-за ревности Массимо… или моей становится лишь одним из многих.

Сверкающие, красивые глаза подсказывали ему, что начинать надо именно «с другого мотива» — порыться в бумагах убитого, поискать письмо влюбленного официанта, просроченный вексель, фотографию, присланную с целью шантажа. Это позволило бы понять, какая пропасть разделяла жалкого служащего-гомосексуалиста и «людей из высшего света».

— Да, а потому возникает и следующая гипотеза… — сказал Сантамария. — Как я вам уже говорил…

Она вся словно сжалась.

— Гарроне?

— Вот именно. Предположим, что Ривьера узнал или выяснил: что-либо об убийстве Гарроне. Ну, к примеру, какую-то мелкую деталь, которой он не придал никакого значения. Он вполне мог рассказать об этом вчера или сегодня утром в «Балуне» убийце архитектора. А убийца, здраво или не очень здраво, но рассудил, что по этой детали полиции будет нетрудно до него добраться, если у Ривьеры будет время рассказать о ней другим.

— Особенно если против предполагаемого убийцы уже есть одна небольшая улика, — без тени улыбки заметила Анна Карла. — Например, письмо.

Минуту спустя молчание стало невыносимым для обоих. Сантамарии начало казаться, что он попал в мутный водоворот, который сейчас унесет его вместе со столом и стулом.

— Бедный Массимо, — сказала наконец Анна Карла. И добавила: — И я тоже.

— Но ведь это лишь одна из множества гипотез. И потом не забывайте: сегодня утром, кроме вас и Массимо, в «Балуне» были американка и профессор — у них тоже нет алиби. Неизвестно, где они были в решающие минуты. Да и ваш друг из Ивреа также пока не имеет алиби.

Анна Карла пожала плечами.

— Кто будет допрашивать Массимо, вы или ваш коллега? — спросила она.

— Конечно, я.

— Убийство как высокое искусство, — прошептала Анна Карла, глядя в окно. — Кажется, это было тысячу лет назад.

У Сантамарии, напротив, воспоминания об их встрече на залитой солнцем террасе виллы Кампи были совсем свежи. Он не мог заставить себя поверить в виновность Анны Карлы. Внутренне он был убежден, что она стала жертвой трагического стечения обстоятельств.

— Как воспринял случившееся синьор Кампи?

— Мы обменялись с ним всего несколькими словами. По-моему, он потрясен и подавлен.

А может быть, всего лишь напуган? И сейчас прикидывает, какие у него шансы выйти сухим из воды, подумал Сантамария.

— Я постараюсь его успокоить. А пока попрошу вас… — Сантамария поднялся, — повторить старшине Лопрести ваш рассказ для занесения в протокол. Конечно, не все, а лишь то, что связано с утренней поездкой вашей и ваших друзей, где и в какие часы вы находились. Наши методы, — добавил он со вздохом, — увы, весьма однообразны и скучны.

— Я в полном вашем распоряжении, — грустно и насмешливо ответила Анна Карла, также вставая со стула.

7

Землемер Баукьеро старательно привязал собаку к перилам балкона.

— Если я ее оставлю в квартире, она начнет царапать дверь и обдерет весь лак, — объяснил он полицейскому, не теряя надежды, что тот разрешит ему не ехать.

Но полицейский промолчал. Он вел себя совсем не так, как позавчера. В тот раз он посадил их обоих в машину и даже погладил собаку.

— Она не привыкла оставаться одна, — выпрямившись, сказал Баукьеро и наклонился к собаке. — А ты, глупая, веди себя прилично. Я скоро вернусь.

Собака сначала недоверчиво взглянула на хозяина, а потом бросилась к нему. Кожаный поводок, к которому Баукьеро привязал еще и толстую веревку, натянулся до предела, но выдержал, не порвался. Собака встала на задние лапы и с воем опрокинулась навзничь.

— Идемте, — сказал Баукьеро.

Когда он закрыл дверь на ключ, собака залаяла.

— Ей раньше не приходилось оставаться одной, вот она и не привыкла, — объяснял Баукьеро.

Полицейский снова промолчал. Они спустились по лестнице, и уже возле парадного Баукьеро услышал отчаянный лай, который разносился по всему двору.

На виа Мадзини их ждала машина. Полицейский посадил его сзади, рядом с невысоким волосатым человеком, которого Баукьеро прежде не видел. Впереди, рядом с шофером, сидел следователь, который допрашивал его на следующее утро после убийства Гарроне.

— О, добрый день! Как поживаете? — дружелюбно сказал Баукьеро.

— Добрый день, — хмуро ответил следователь.

Даже руки не протянул. Их всех словно подменили. Машина тронулась. Ребятишки-южане, поблескивая черными любопытными глазенками, молча смотрели вслед.

8

— Мне нужен переводчик, — сказал Сантамарии Де Пальма, выйдя из кабинета.

— Что, сам не справляешься?

— Я понимаю ровно половину из того, что он говорит. Печально — годы потрачены зря, — ответил Де Пальма.

— Это верно, — сказал Сантамария.

Вот уже несколько лет Де Пальма в свободные часы изучал по пластинкам английский.

— Едва начинаешь говорить с этими американистами на какую-нибудь важную тему, как выясняется, что они все произносят по-особому. А что, в отделе по делам иностранцев никого нет?

Де Пальма чрезвычайно изумился:

— В отделе по делам иностранцев? Зачем они мне?

— Прости, разве ты сам не сказал, что тебе нужен кто-либо знающий английский?

— Английский я и сам знаю. А вот пьемонтский диалект так и не освоил. А ведь уже столько лет живу в Турине.

— С кем же у тебя теперь сложности?

— С этим профессором, — мрачно ответил Де Пальма. — Он говорит то по-английски, то по-пьемонтски. Вероятно, психологи объяснили бы это тем, что под влиянием пока уважаемый профессор вспомнил язык детства. Пожалуйста, зайди на минутку и послушай сам.

У американиста Бонетто были железные нервы. После всех семестров, которые он провел в Америке, в этом кипящем котле, многие страшные вещи не производили на него ни малейшего впечатления: он привык к атмосфере насилия, притерпелся к ней. Он был лично знаком с девушкой — непосредственной свидетельницей убийства Мартина Лютера Кинга, ежедневно в баре питался бок о бок с негром, которого впоследствии ФБР арестовало за хранение взрывчатых веществ. Наконец, он сам нюхал гарь подожженных машин и слезоточивые газы. Однажды вечером в Нью-Йорке он сел в метро спустя полчаса после того, как в одном из вагонов той же линии двое пуэрториканцев поранили друг друга ножами. Не говоря уже о таксисте из Филадельфии, который никак не мог прийти в себя после того, как на него неделю назад напал один наркоман. Эти суровые испытания сделали Бонетто холодным и невозмутимым, «cool», как с восхищением сказал его друг Джеф, когда Бонетто предложил ему прогуляться по Гарлему в ночь расовых беспорядков. Правда, от прогулки их потом отговорили полицейские, оцепившие квартал. Они, кстати сказать, очень похожи на своих итальянских коллег. И те и другие нервозны и чрезмерно возбудимы. А оказавшись в сложной ситуации, буквально теряют голову. Да, итальянские фараоны тоже совсем не cool. Задают ему дурацкие вопросы, настойчиво допытываются, где он был утром. Их тупость приводила Бонетто в тихое бешенство. И все это как раз в тот самый день, когда в его жизнь вошла Шейла — высокая, белокурая, розовощекая, величественная Шейла. О'кэй, о’кэй, он им в сотый раз повторит, что не знал убитого, впервые увидел его сегодня утром и беседовал с ним всего несколько минут. О чем? Да о свежей речной воде, черт побери.

— Профессор вчера читал лекцию на эту тему, а на лекции, кажется, был Ривьера, — объяснил первый болван в полицейской форме второму болвану в полицейской форме.

— А-а, — воскликнул второй болван, и по его лицу было видно, что он ничего не понял. — Ну и какое на вас Ривьера произвел впечатление?

Да никакого, ровно никакого, этот тип совершенно nondescript.[21] Да к тому же, когда рядом была Шейла, разве мог на него произвести впечатление этот зануда! В довершение всего пришлось объяснять этим двум фараонам, что такое nondescript; они ровным счетом ничего не понимают — нули, абсолютные нули! Потом они снова принялись допытываться, что он делал в решающие пять или десять минут, где был и с кем, почему он вернулся в кафе и что означает на диалекте «чапапуэр».

— Что же еще, как не эта штука? — сказал американист Бонетто, взяв со стула шапочку капеллана.

Он щелкнул пальцем по куполообразной шапочке, чтобы показать, насколько метко название «чапапуэр».

— Чапа, — перевел он, — означает «catch» — хватать, ловить. Пуэр — пыль, dust. Пылеуловитель, сложное слово.

— Любопытная реликвия, — сказал второй сор.[22] — А когда вы вернулись за ней в кафе, вы никого больше не встретили по дороге?

Да что это, допрос с пристрастием? Неужели они не понимают, что имеют дело не с наемным убийцей из «Коза Ностра», а с уважаемым профессором Феличе Бонетто?

— Нет, никого. I’m absolutely certain.[23]

Пусть эти два доморощенных детектива только попробуют задержать его как material witness — важного свидетеля. Они требуют showdown — откровенного признания. Что ж, он готов позабавиться над ними. Всколыхнется вся Америка, разумеется, наиболее уважаемые люди Америки, которые прекрасно его знают. Письмо протеста в «Нью-Йорк таймс» вряд ли доставит большое удовольствие этим двум макакам. Письмо подпишут Сол Беллоу, Ноам Хомски, Джоан Баэз, доктор Спок, священник Абернети, его друзья и друзья его друзей, — человек сто в общей сложности. А в Европе письмо подпишут Сартр и Симона де Бовуар, и в знак солидарности Моравиа, Пазолини, Марпиоли… Нет, Марпиоли, после того что произошло между ними, не подпишет.

Сердце у американиста Бонетто радостно забилось.

— Итак, — сказал он, стараясь не выдать своего волнения и остаться вполне cool, — могу я быть свободным или же должен считать себя задержанным?

Двое cops недоуменно переглядывались, а он, затаив дыхание, в упор смотрел на них. Его ждало удивительное приключение! Незаконный арест, заключение в сырой, зловонной камере. Сведения об этом просочатся на волю, и волна возмущения захлестнет Новый и Старый Свет. Комитет «В защиту Бонетто», крики демонстрантов, заполонивших площади, «Свободу Бонетто!»… О, какой день, какой прекрасный день!

Ну разве это не дар судьбы: сначала чудесная встреча с Шейлой (она, конечно, организует митинг у тюрьмы «Нуове»), а теперь, теперь!..

— Нет, профессор, — ответил один из фараонов, — мы вызвали вас сюда только для дачи показаний.

— Необходимых для следствия?

— Да. Но это вопрос нескольких…

— Иными словами, если бы я сейчас захотел уйти, то не смог бы?

— Мы попросили бы вас остаться на время. Но едва будет составлен протокол…

— Короче говоря, вы меня не отпускаете?

— Так где вы находились в момент…

— О’кэй, о’кэй, не отпускайте, — сказал американист Бонетто, и глаза его вновь радостно блеснули. Он зримо представил себе, как Марпиоли, совершив харакири, от зависти съедает собственную печень.

— Похоже, он не слишком травмирован происшедшим, — сказал Сантамария Де Пальме, как только они вышли из кабинета. — Я бы сказал, вид у него скорее довольный.

— А ты не думаешь, что это нарочно, — предположил Де Пальма.

— Что ж, если он не хочет давать показаний, от которых нельзя было бы отпереться, то это способ не хуже любого другого.

— Лучше любого другого. К тому же я не уверен, что он не прикидывается дурачком — в случае чего эксперты признают его умственно неполноценным. Учти, он был знаком с Гарроне.

— Надо проверить, есть ли у него алиби во вторник вечером.

— Проверю, — сказал Де Пальма. — Но пока дам ему немного поостыть, а сам займусь американкой. Будем надеяться, что тем временем нервный шок пройдет, иначе толкового протокола не составить.

— Должно быть, это у него осталось со школьной скамьи, с экзаменов, — предположил Сантамария.

— Экзаменационный невроз. Со мной тоже бывало нечто подобное, — заметил Де Пальма. — Так синьором Кампи ты сам займешься?

— Увы, да. Пренеприятный экзамен, — со вздохом сказал Сантамария.

9

— Незачем меня поддерживать, — сказал землемер Баукьеро. — Я не боюсь мертвецов. — Когда я увидел убитого Гарроне, я был один и в обморок не упал.

Полицейский нехотя отпустил его руку, санитар морга откинул простыню.

— Нет, я его не знаю, — сказал Баукьеро, внимательно оглядев мертвеца. — Он обошел труп с другой стороны и снова посмотрел на восковое лицо. — Нет, ни разу не видел. Его что, убили?

10

С левой, согнутой в локте руки у Кампи свисал плащ из тонкой, светлой, прорезиненной ткани. Подойдя к Сантамарии, Массимо взглянул в окно и сказал:

— Сейчас, я вижу, светит солнце. А утром, если помните, небо хмурилось.

Лицо у него было усталое, осунувшееся, но на быстроте реакции усталость явно не отразилась. Одной-единственной фразой он заставил Сантамарию гадать, что же за ней кроется, где тут подвох?

Сантамария снова и снова пытался понять, кто перед ним — дьявольски хитрый, расчетливый игрок, неисправимый комедиант или дружелюбный, ироничный туринец, немного сноб.

— Да, погода для июня необычная, — ответил он, твердо решив вести допрос, а не беседу. — Дайте плащ мне.

Он протянул руку.

— О, не беспокойтесь! Я его брошу на стул.

— Нет, я хотел бы на него взглянуть, если не возражаете, — сказал Сантамария.

Кампи отдал ему плащ. На лице у него появилась горестная улыбка, точь-в-точь как у Анны Карлы во время его официальной беседы с ней. Что это? Согласованная заранее тактика? Условности высшего круга?

— Знаете, это из-за пестика от ступки, — сказал Сантамария, разворачивая плащ и делая вид, будто его изучает.

— Понимаю, я мог спрятать пестик в кармане.

Сантамария не поддался на эту печаль и безысходность в голосе.

— А что здесь?

— Перчатки. Можете взять их. Кстати, если вы хотите произвести в моем доме обыск…

— Пока еще до этого не дошло, — сказал Сантамария.

— В любом случае вы там ничего не найдете. — Правда, сказал он это без всякого вызова. — Я сам Лелло не писал, а несколько открыток и записок, которые за три года получил от него, выбросил. Стараюсь избавляться от лишних бумаг.

— Вы знаете, что Ривьера оставил вам в дверях записку?

— Да, он мне об этом говорил. Ему показалось, что мы недостаточно точно условились. Он имел обыкновение все усложнять.

— Итак, вы решили съездить вместе в «Балун»?

— Разумеется… Еще в четверг вечером. Лелло хотел поискать там что-нибудь любопытное для моего дома в Монферрато.

— Который еще не обставлен?

— Почти что обставлен. Но Лелло питал слабость к безделушкам «Балуна». Он часто ездил туда один, иногда с коллегами.

— А вы?

— Я не ездил.

Сантамария вспомнил, что еще в четверг Кампи как бы вскользь дал ему понять, что он в «Балуне» прежде ни разу не бывал. Значит, предложение наведаться в «Балун» могло исходить только от Ривьеры.

— После четверга и до сегодняшнего утра вы больше не виделись?

— Нет, — ответил Кампи. — Я вернулся из Монферрато усталый и сразу лег спать. Сегодня утром Лелло сказал, что звонил мне вчера, чтобы окончательно договориться о встрече. Но я по давней своей привычке отключил телефон.

— Вы не могли перепутать место и время встречи?

— Мы условились встретиться примерно в полдень, в кафе. Мне казалось, что все абсолютно ясно. Но Лелло был человек педантичный и беспокойный. И у него, надо признать, были на то основания — ведь я довольно рассеянный… Он решил, что мы неверно поняли друг друга, и оставил мне записку, на тот случай, если я по забывчивости заеду сначала за ним. Он всегда беспричинно сам себе усложнял жизнь.

— А он не мог позвонить вам сегодня утром?

— Он вышел рано и, видимо, не хотел меня будить.

— Понятно, — сказал Сантамария.

Он и в самом деле понимал, как мудро ведет себя Массимо, и восхищался его стратегическим талантом. Из слов Массимо становилось очевидно: привязанность не была взаимной и все страхи, сомнения, боль испытывал только Ривьера. Он же, Массимо, лишь терпеливо сносил это обожание, докучливые записки, упреки. И настолько от всего этого уставал, что часто даже отключал телефон. («Преступление на почве страсти? Смешно говорить о страсти с моей стороны, комиссар, после трех лет знакомства!»)

— Вы знакомы с Ривьерой три года?

— Да, примерно так.

— И часто вы виделись?

— Почти каждый день. Во всяком случае, перезванивались очень часто. Нередко мы вместе проводили уикенд, а иногда во время отпуска уезжали путешествовать.

— Вы давали Ривьере деньги?

Кампи не возмутила грубость вопроса.

— Нет, я лишь порой делал ему подарки и покупал билеты на самолет. Лелло дорожил своей независимостью. — Он слегка улыбнулся. — В этом смысле он был ярым феминистом.

— Какие у вас были отношения с Ривьерой? Я хочу сказать, в общем и в целом. Вы не ссорились, ну и тому подобное?

Массимо снова слегка улыбнулся.

— Мы, как говорится, жили в мире и согласии. Каждый считался с интересами другого, хотя иногда мы и…

— Вы и?..

— Лелло был моложе меня, более эмоционален, восторжен, и порой мое… равнодушие к общественным событиям его сердило и даже огорчало. К тому же он служил, вращался… в ином кругу, и это тоже, как вы понимаете…

Сантамария теперь четко уяснил линию Кампи: жалкий служащий, который отчаянно цеплялся за плейбоя со сложнейшим характером. Этот редкий образчик джентльмена и аристократа по рождению, высокообразованный и не чуждый скепсиса, смертельно устал от случайного приключения. («Убийство на почве страсти? Ну что вы, комиссар, в таком случае скорей уж Лелло должен был меня убить».)

— Ривьера был ревнив?

Раз уж синьору Кампи так хочется направить допрос в это русло, почему бы ему не подыграть.

И Кампи, не задумываясь, ответил:

— Да, он был ревнив. Но не в узком смысле слова. К примеру, он ревновал меня к Анне Карле из-за нашей с ней дружбы. Он не представлял себе, что у меня может появиться желание одному провести неделю в Венеции или принять приглашение поехать в Шотландию.

— Значит, он был назойлив, — подсказал Сантамария.

— Нет, вы не подумайте, что бедняга Лелло создавал мне невыносимую жизнь, — тут же оговорился Кампи. — Порой он устраивал мне сцены ревности, но без этого, наверно, не бывает.

Кампи сдался быстро, раньше, чем Сантамария, сообразив, что иначе «выплывет» другой мотив преступления. Не страсть, а отчаяние, презрение к самому себе и к Лелло, ненависть к нему. Возможно, Массимо убил Ривьеру не из ревности и страсти, а потому, что не видел другого пути избавиться от него.

— Вы были… верны Ривьере?

— Да, — ответил Массимо, подозрительно поглядев на него. — Гомосексуалисты вовсе не склонны к полигамии.

— А Ривьера тоже был вам верен? — спросил Сантамария, внезапно вспомнив, что должен еще до вечера позвонить Иоле в Новару.

— О да! Время от времени мне, правда, приходилось устраивать ему сцену ревности, чтобы сделать бедняге приятное. Но повода он мне не давал ни малейшего.

Кампи бросил последнюю горсть земли на могилу гипотезы об убийстве из ревности. Ничего не скажешь, он превосходно подготовился.

Да, но почему он так поспешно «похоронил» гипотезу о преступлении на почве страсти? — подумал Сантамария. Он уже мысленно сформулировал единственно возможный ответ, как вдруг Кампи спутал ему все карты.

— Вот и сегодня утром, когда Лелло вытащил на свет этого инженера Костаманью… — мягко заметил он.

— Кого?

— Инженера Костаманью. Он был… моим предшественником.

— И сегодня утром Лелло вновь заговорил с вами об этом Костаманье?

— Да. Сказал, что тот снова дал о себе знать.

— Когда?

— Вчера вечером.

Сантамария даже не пытался скрыть изумления.

— Вчера вечером?

— Да, и сегодня утром в «Балуне».

Сантамария почувствовал, что терпению его приходит конец.

— Синьор Кампи, вы отдаете себе отчет…

Массимо Кампи протестующе поднял руку:

— Прекрасно отдаю себе отчет. Я все хорошенько обдумал и пришел к выводу, что это очередная фантазия Лелло.

— Предоставьте судить об этом мне, синьор Кампи. И сегодня утром вы сами видели этого Костаманью?

— Нет, и Лелло тоже его не видел. По крайней мере, пока мы были вместе. Он сказал, что видел машину Костаманьи, синий «фиат-124». Тот поставил ее у Арсенала. Лелло был крайне возбужден, но я не принял его слова всерьез. Нет, Лелло ничего не выдумывал, но, надо прямо сказать, он был слишком впечатлительный. Знаете, когда человек вобьет себе в голову, что его преследуют, то ему за каждым углом чудится подозрительная тень.

— И все же почему он вбил себе в голову, будто его преследуют?

— Да из-за другой истории, еще более нелепой, которая якобы случилась с ним вчера вечером… Впрочем, я слушал Лелло, что называется, вполуха.

— Синьор Кампи, не будете ли вы столь любезны пересказать всю эту историю мне, — сказал Сантамария.

— Но к чему впутывать в неприятности другого человека, который наверняка непричастен к происшедшему, только потому, что…

— Синьор Кампи, расскажите мне об этом инженере. Все! — приказал Сантамария.

Массимо Кампи кивнул с таким видом, словно уступает детскому капризу.

11

— Подозрительно ловко он подсунул тебе эту историю с инженером, — сказал Де Пальма. — Либо этот твой Кампи недоумок, либо прохвост.

Сантамария залпом осушил бутылочку кока-колы. Ему хотелось верить, что Кампи ни то ни другое, а просто человек, растерявшийся от чудовищности событий.

— Надо понять и его, — сказал Сантамария. — Сам-то он плюет на всякие разговоры, но вообще гомосексуалисты боятся разоблачения. Тот же Костаманья, возможно, рискует потерять место либо разрушить семью, если эта история выплывет наружу, и Кампи отлично это понимает.

— Да, но мы-то от кого это узнали?! От синьора Кампи. Если ему было действительно жаль Костаманью, он мог промолчать. Нет, Кампи выдумал всю эту историю, потому что у него вода подступила к горлу, и он надеется свалить вину на таинственного Костаманью.

Сантамария с ним не согласился.

— Кампи совсем неглуп. Для чего ему выдумывать неправдоподобный факт, который мы можем проверить буквально за полчаса?

— Когда человек в крайней опасности, он с отчаянья прибегает к любым средствам. Представь себе, что у Костаманьи нет алиби.

— Но и в этом случае убийцей вполне мог быть Кампи. Больше того, если Костаманья подтвердит, что он вновь сошелся с Ривьерой, мотив убийства из ревности со стороны Кампи становится еще более убедительным.

— А пока что Кампи удалось замутить воду. Нет, уж поверь мне, этот твой Кампи изрядный прохвост.

Да, конечно, он прохвост, подумал Сантамария. Но как объяснить Де Пальме, что с другой стороны Массимо не совсем прохвост?

— Ну как там наша американка? Бунтует? Требует вызвать консула? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.

— Нет, она нашла во всем этом привлекательную сторону: колоритное приключение под солнцем Италии. Однако алиби на интересующие нас десять минут у нее нет. И она была одна в момент совершения убийства. К тому же она блондинка, рост — метр восемьдесят, и, как сама показала, у нее уже было двое мужей.

— При чем тут мужья?

— Знаю, ни при чем. Но если бы вдруг убийцей оказалась она, а?

— Если бы!..

Сантамария вспомнил, что все началось со спора, как правильно произносить слово «Бостон», и что американка невольно стала виновницей неприятностей, которые лавиной обрушились на него.

— «Бостон», — пробурчал он. — Как будто не могла приехать ну там из… Лас-Вегаса?!

Немного спустя вернулся Мальяно.

— Какой приятный сюрприз, — сказал он, увидев их в своем кабинете. — Располагайтесь как дома.

— Ну что, изловил его? — спросил Де Пальма.

— Да, и ты оказался прав. Незнакомец, который приезжал к нему вчера утром на желтом «фиате-500», был именно Ривьера. Наш Дзаваттаро опознал его в морге.

— О боже! — воскликнул Де Пальма, посмотрев на Сантамарию. — Снова начинается история с камнями. Не Дзаваттаро ли и пестик сфабриковал?

— Покажем ему этот пестик. Дзаваттаро тут?

— Да, — ответил Мальяно. — Я его пока оставил в приемной.

— Послушайте, да это же не каменщик, а самый настоящий оружейник! — воскликнул Де Пальма. Он обхватил голову руками. — Что у него, черт побери, делал Ривьера? Хотел заказать себе памятник? — Он вскочил. — Пошли к этому подонку. Надо ему немного промыть мозги.

— Уже сделано, — сказал Мальяно. — Память ему подсказывает, что Ривьера приезжал, чтобы расспросить его о землемере Баукьеро.

12

— Костаманья? — сказала консьержка с виа Джакомо Медичи. — Да, он здесь живет, но сейчас его нет. Вам он зачем нужен?

— Хотел с ним поговорить, — ответил пришедший, разглядывая маленькую кухню, которая одновременно служила для консьержки, ее мужа и дочери столовой. — Вы не подскажете, где я могу его найти?

— Гм, — удивилась консьержка. — В Бразилии.

Пришедший остолбенел.

— Он уехал в Бразилию?

— Да, на целых три месяца.

— А когда… уехал?

— Недели две назад. Если вам нужен его тамошний адрес, справьтесь на фирме, его послали туда работать.

У нее и самой был новый адрес инженера в городе Сан-Пауло, но она не такая дура, чтобы давать его первому встречному. Инженер Костаманья был человек скрытный, а чужие дела ее не касаются.

— Инженер свою машину здесь оставил? — спросил назойливый посетитель.

— Гм, — снова пробурчала консьержка. — А вам-то зачем. Вы что, из страховой конторы?

— Нет, я из полиции, — ответил пришедший, показывая удостоверение. — Произошла дорожная катастрофа, и выяснилось, что кто-то украл номерной знак машины инженера, так мы полагаем.

— Быть того не может, — сказала консьержка. — Машина как стояла, так и стоит в гараже. — Внезапно она поняла, на что намекал полицейский, и заволновалась. — Мы ее ни разу не брали, у нас у самих отличная машина, — с достоинством объяснила она. — Моя дочь недавно получила водительские права, но муж не хочет, чтобы она…

— Могу я на нее взглянуть? — спросил полицейский.

— У нее сейчас урок игры на гитаре, — испуганно пролепетала консьержка. — Вернется в семь, а муж…

— Нет, не на вашу дочь, а на машину инженера.

Консьержка нервно порылась в ящике буфета и наконец среди множества ключей нашла связку с биркой инженера Костаманьи. Потом отвела полицейского во двор. Дорожная там катастрофа или что еще, но только когда в доме живет педераст — добра не жди. Конечно, хорошо, что дочку к нему можно посылать без страха. Но она всегда говорила: «Стоит где-нибудь поселиться такому вот типу, как туда рано или поздно нагрянут полицейские». В газетах каждый день писали о сексуальных извращениях, оттого и преступность растет.

— Вот его гараж, — сказала она.

Потом открыла ключом висячий замок, и полицейский рывком поднял железную ставню. Машина, слава богу, стояла на своем обычном месте, помытая и смазанная, какой ее оставил инженер перед отъездом. А то она было испугалась — вдруг гараж окажется пустым, никогда не знаешь, что может случиться, ведь воров и грабителей развелось тьма-тьмущая… Полицейский в гараж не вошел, только взглянул на белую «специаль-125», даже не проверив, в грязи ли шины и нет ли царапин на крыльях. Он уже собрался опустить ставню, когда консьержка сказала:

— Видите? Мы до нее даже не дотрагивались!

— Вот и хорошо, — сказал полицейский.

— А номер машины не запишете?

Должно быть, полицейский думал в это время о чем-то другом. Он обернулся и удивленно посмотрел на консьержку. А потом, несколько растерянный, вынул записную книжку.

— Собственно, по нашим сведениям это был синий «фиат-124», — сказал он, записывая номер.

— И когда произошла катастрофа? — спросила консьержка. — У инженера синий «фиат» был, вернее, даже у него их было два, прежде чем он поменял последний на эту машину.

— И когда же он поменял последний?

— Ну, примерно месяцев шесть назад. А другой «фиат» — с год назад. Вы же знаете, фирма своим работникам при обмене большие льготы предоставляет.

13

Землемер Баукьеро покачал головой.

— Нет, обычно я по утрам делаю покупки и часок-другой провожу в кафе на виа Каландра, почитываю газету, — подумав, ответил он. — Но сегодня утром я никуда не выходил, мне нездоровилось.

— И никого не видели? — спросил Де Пальма.

— Нет. Ко мне редко кто заходит. Сын с невесткой живут в районе Сан-Паоло. Чаще всего я сам к ним езжу по воскресеньям. У них двое детей.

— А, скажем, молоко, хлеб вам приносят?

Баукьеро улыбнулся.

— Все продукты я покупаю сам, я же вам говорил. Так получается экономнее. Да и время быстрее проходит.

— Ну, а соседи заглядывают? — спросил Сантамария.

— Я их знаю лишь в лицо, не лучше, чем архитектора Гарроне. Да и то не всех — дом теперь превратился в настоящий улей.

— А на террасу вы не выходили? — спросил Мальяно.

— Да, я сидел в туалете. А он у меня у края террасы, — ответил Баукьеро.

— В котором часу?

— Сразу после того, как поднялся. Приблизительно в восемь утра.

— Ну а потом?

— Потом я остался дома, мне что-то было не по себе. Включил радио, попытался решить кроссворд. Сын уже три года подряд подписывает меня на «Неделю кроссвордов и ребусов».

— И вы хорошо решаете кроссворды? — с неподдельным интересом спросил Сантамария.

— Так себе, — ответил Баукьеро. — У меня нет энциклопедии, и многих слов я не знаю. С ребусами у меня получается лучше.

Сантамария и Де Пальма обескураженно переглянулись.

— А что произошло, можно узнать? — спросил Баукьеро. — Никто мне ничего не объяснил.

— Ну, тот молодой человек, которого вы не опознали в морге, — объяснил Де Пальма, — возможно, он тоже был причастен к преступлению на виа Мадзини.

— Это он убил Гарроне?

— Этого мы не знаем. Мы пытаемся точно очертить круг подозреваемых, поэтому должны все проверить.

— К великому моему сожалению, у меня нет алиби на сегодняшнее утро, — сказал Баукьеро. — Где его убили, этого юношу?

— В «Балуне».

— Я туда иной раз заглядываю, когда мне нужно что-нибудь починить дома. Если терпеливо поискать, то в «Балуне» можно найти все, что тебе нужно.

Де Пальма посмотрел на Сантамарию, а тот еле заметно пожал плечами. Ничего не поделаешь! Уж таковы они, эти коренные туринцы: в каждом их слове ищи двойной смысл. Вот посмотрел бы Де Пальма, сколь преуспел в этом «местном» искусстве синьор Кампи!

Зазвонил телефон, и Мальяно мгновенно передал трубку Де Пальме. Тот послушал минуты две, сердито пофыркивая, потом сказал: «Хорошо» — и повесил трубку.

— Инженер уже две недели находится в Бразилии. Да и марка машины не совпадает.

Сантамария поднялся.

— До свидания, — кивнул он Баукьеро.

— Мне еще долго придется здесь пробыть? — спросил землемер. — Если бы дело было только во мне, но вот собака…

— Не волнуйтесь, — резко сказал Де Пальма. — Скоро мы вас доставим домой. А если вам все-таки придется немного задержаться, еду собаке мы сами отвезем, согласны?

14

Кампи не способен убить кого бы то ни было, подумал Сантамария, заметив, как тот с трудом подавил улыбку торжества. Никто, если только он не полный кретин, не воспринял бы таким образом известие о том, что другой «подозреваемый» находился в момент преступления в Бразилии.

— Значит, в Бразилии? — довольным голосом переспросил Кампи. — Я же вам говорил, что страхи Лелло — это плод его фантазии. У Лелло было слишком богатое воображение, и потому он неизменно…

Сантамария не дал ему развить теорию о богатом воображении Ривьеры.

— А что за ним вчера вечером неотступно следовала машина Лелло, по-вашему, тоже выдумал?

— Наверняка.

— Ну а то, что он узнал машину инженера Костаманьи, — тоже плод его фантазии?

Кампи пожал плечами, словно ему, а не Сантамарии предстояло разбираться в нелепых выдумках Лелло.

— Синий «фиат-124»? Да их в Турине миллион!

— С покореженным бампером и заново покрашенным крылом?

— И таких машин несколько тысяч, не меньше.

— Ну а стук в дверь?

— Кто-то, вероятно, ошибся дверью. А может, соседи приходили, чтобы одолжить у Лелло яйцо.

Кампи обрел прежнюю уверенность, к нему вернулось хорошее настроение. Сантамария, наоборот, испытывал ко всему отвращение и потому заговорил с необычной резкостью.

— Вернемся к сегодняшнему утру. Расскажите подробно о вашей встрече в «Балуне».

— Вначале, как вы знаете, произошло недоразумение — я ждал Лелло в кафе на пьяццетта, а он меня — в кафе на площади. В конце концов мы все-таки встретились, и все вместе…

— Минуточку, — перебил его Сантамария. — Вы один ждали Ривьеру в кафе?

— Да. Я добрых четверть часа сидел в грязной остерии, пока Федерико Симони не сказал мне, что поблизости есть еще и другое кафе.

За эти четверть часа он прекрасно мог украсть пестик из лавки «Красивые вещи», которая тоже находится на пьяццетта, прикинул Сантамария.

— Что же вы сделали потом?

— Я вместе с Федерико дошел до главной площади, а Лелло тем временем, разыскивая меня, пришел в кафе на пьяццетта. Мы разминулись, и в этом ничего удивительного нет: если отправляешься в «Балун» целой компанией, то потом тратишь половину времени на поиски друг друга.

— Но в конце концов вы друг друга нашли?

— Да, собрались всей компанией.

— Где?

— На большой площади, где находится кафе.

— А затем?

— Затем мы пошли бродить по «Балуну».

— По-прежнему всей компанией?

— Почти всей. В «Балуне» ведь как: один, чтобы посмотреть заинтересовавшую его вещицу, уходит вперед, другой, наоборот, остается сзади… Не прогулка, а сплошные неприятности.

Синьор Кампи явно хочет создать у меня впечатление, будто он бесконечно долгое время провел с компанией или рядом, на виду у приятелей, чтобы свести до минимума те решающие минуты, когда он оставался наедине с Ривьерой.

— Но в какой-то момент вы остались с Ривьерой один?

— Да, — мрачно подтвердил Камин.

— Где?

— Не знаю. Вернее, забыл.

— А те предметы? Украшения?

— Какие украшения? — удивился Кампи.

— Для вашей виллы в Монферрато. Разве вы не должны были поискать их вместе с Ривьерой?

— Ах да, конечно! По дороге мы кое-что посмотрели…

— О чем вы беседовали?

— Так, о пустяках… о Монферрато, — запинаясь, неуверенно ответил Кампи.

Он уставился в пол, словно искал там затерявшуюся булавку.

Сантамария почувствовал вдруг, что эта совместная прогулка сыграла, видно, решающую роль в их отношениях.

— О чем вы все-таки говорили с Ривьерой, синьор Кампи?

— Я же вам сказал, о том о сем… Лелло хотел купить старинный фонарь… потом он мне рассказал о… появлении Костаманьи.

— А больше он вам ни о чем не рассказывал?

— Между прочим, там было полно народу, — ответил Кампи, подняв голову, — «Балун» все же не гостиная, и беседовать в таких условиях мучительно тяжело.

К великому изумлению Кампи и к собственному величайшему изумлению, Сантамария вдруг иступленно закричал:

— Скажете вы наконец всю правду, черт возьми? Что еще вам рассказал Ривьера? О чем вы говорили? Неужели вы не понимаете, что ваше положение очень серьезно?

Кампи подскочил на стуле, как сделал бы на его месте любой преступник, попавшийся в ловушку или же испугавшийся столь грубого обращения. Однако он не отказался от избранного им способа защиты — непринужденной светской насмешливости, — напротив, отчаянно цеплялся за него.

— От вас ничего невозможно скрыть! — сказал он с нарочитой отвратительной покорностью.

Сантамария сдержался, ничего не ответил, даже не пошевелился.

— Видите ли, я вовсе не пытаюсь хитрить, — сказал наконец Кампи. — Наоборот, я делаю все, чтобы не показаться вам хитрецом.

Сантамария изменил тактику.

— Похоже, вы имеете несколько поверхностное представление о нашей профессии, — с разочарованием в голосе сказал он. — Все, кто попадают к нам, стараются схитрить. Априори. Это сильнее человека. Даже без всякой видимой причины, и даже когда это вредит их собственным интересам. Мы к этому привыкли и нисколько не удивляемся. — Он без труда напустил на себя вид смертельно уставшего ветерана, которому, в сущности, безразличен исход очередного поединка.

— Подлинное бедствие для нас не те, кто пытаются выдать ложь за истину, — продолжал он доверительным тоном, — а те, кто, подобно вам, глубоко… порочны. Ибо я пришел к заключению, что иначе как пороком это не назовешь.

— Какой порок? — с тревогой спросил Кампи. — Что вы имеете в виду?

— Вы привыкли лгать и просчитывать варианты: «Если я ему скажу так, он подумает этак, и тогда мне надо будет… и тому подобное…» Я до сих пор не понял, от чрезмерной ли это самонадеянности либо от неуверенности, но…

— Это от хорошего воспитания, уверяю вас, — парировал Кампи. — По крайней мере в данном случае. Ведь если я сейчас, после истории с Костаманьей, расскажу вам, что у Лелло была своя теория относительно убийства Гарроне и что в понедельник он ждал таинственного звонка от таинственного человека, вы наверняка, и с полным основанием, решите, что я считаю вас кретином.

Он и на этот раз попал в цель, с невольным восхищением подумал Сантамария. С таким видом, словно он всячески старался сохранить тайну, а я вырвал у него признание чуть ли не силой, этот Кампи кидает мне новую кость, которую едва ли удастся разгрызть. Нет, он в самом деле прохвост!

— Значит, вы полагаете, что между двумя преступлениями может существовать какая-либо связь? — спросил Сантамария, заранее уверенный, что ему подсунули не сахарную косточку, а муляж из пластика.

— О, я ничего не думаю! Я совершенно во всем этом запутался. К тому же Лелло сказал мне очень мало, а главное, я мало что запомнил. Ведь я почти не слушал еще и потому, что, как я вам уже говорил…

— Да-да — толчея в «Балуне». Но суть заключается в том, что Ривьера узнал, кто убийца Гарроне, не так ли?

— Да нет! Насколько я понял, у него были лишь весьма туманные подозрения. Ему казалось, что он отыскал след. Об этом он намекнул мне еще вчера.

— Какой же след?

— Да не знаю я! Верно, такая же нелепая фантазия, что и с инженером Костаманьей. Сегодня утром он обмолвился, что в понедельник должен поговорить с одним человеком, который, возможно, подтвердит его догадку… а может, и опровергнет, я уже не помню.

— А имен подозреваемых он не назвал?

— Нет, разумеется, не назвал. Их, скорее всего, и не существует, этих имен.

— Он тоже знал Гарроне?

— Нет, но его знали некоторые коллеги Лелло. На службе они ни о чем, кроме преступления на виа Мадзини, не говорили, как я понял со слов Лелло. Вам, наверно, такие истории известны: служащие пришли в восторг оттого, что им знаком основной персонаж судебной хроники. И вот во время одного из их разговоров Лелло задумал, то ли из упрямства, то ли на пари, то ли…

— Ну а у коллег Ривьеры есть имена?

Кампи почувствовал себя оскорбленным, а может, сделал вид.

— Я отношусь к таким вещам еще более скептически, чем вы. И нельзя меня в том винить.

— Имена, синьор Кампи. Назовите имена.

— Среди его коллег была некая синьорина Фольято. И еще Ботта — муж и жена.

— Лично вы их знаете?

— Нет, но Лелло чаще всего упоминал о них. Если не ошибаюсь, кто-то из них был знаком с Гарроне.

— Хорошо. Все это нетрудно проверить.

Он вызвал по телефону Де Пальму и, нарочито растягивая слова, с нескрываемым сомнением в голосе, сказал ему:

— Послушай, придется допросить нескольких коллег Ривьеры. Нам все равно надо было их вызвать, так что прикажи… Знаю, сегодня суббота, но… Нет, адресов у меня нет, придется позвонить в коммунальное управление… Ботта, муж и жена. И Фольято, синьорина Фольято… Договорились?..

И повесил трубку.

Кампи сказал с неодобрением, словно это не он замутил воду:

— Только напрасно теряете время. Они же как дети — приходят в волнение от всякого пустяка, возбуждаются и готовы поверить любой глупости. А все потому, что на службе они дуреют от скуки и для них любой предлог хорош…

— Уже то хорошо, что они не в Бразилии, — отрезал Сантамария. — Вернемся к «Балуну». Итак, выслушав вполуха историю о Костаманье, а затем — также вполуха — гипотезу об убийстве Гарроне, что же вы сделали потом?

— Ну… я еще немного побродил с Лелло. В какой-то момент толпа нас разделила, и я больше не видел Лелло до той… до той самой минуты…

— Давайте попробуем уточнить. Когда вы потеряли Лелло из виду?

— Трудно сказать. Во всяком случае, это случилось после полудня.

— Иными словами, за четверть часа или минут за двадцать до того, как его нашли убитым на складе?

— Примерно так.

— А что вы делали в эти четверть часа?

— Продолжал бродить по улочкам.

— Вблизи от склада, вдали?

— Затрудняюсь ответить. Я тогда думал совсем о другом.

— Вы когда-нибудь бывали на складе?

— Никогда.

— Утром Ривьера говорил вам, что собирается заглянуть на склад? Что должен там с кем-то встретиться?

— Нет.

— Вы не видели, как и когда он зашел на склад? Или хотя бы что он направился туда?

— Нет. Как я вам уже сказал, толпа нас разделила, и я не видел, куда Лелло пошел. Но он знал, что мы все договорились встретиться на пьяцца Коттоленго. Была идея пообедать всем вместе.

— Следовательно, Ривьера, возможно, пошел на склад, чтобы скоротать оставшееся время?

— Вполне вероятно.

— Ну а пока вы блуждали по улочкам последние четверть часа, вы никого из своей компании не встретили?

— Странно, не правда ли? — задумчиво проговорил Кампи. — Мы были где-то рядом друг от друга и все, кроме Федерико, занимались покупками или слонялись по «Балуну», а встретил я Воллеро.

— Когда вы его встретили?

Кампи, который, словно иллюзионист, вынул из цилиндра очередного «кролика», небрежно бросил его обратно в цилиндр.

— О, с точностью до минуты сказать трудно. А ведь вам, если не ошибаюсь, важна именно такая точность?

— Ну а сам Воллеро вас, надеюсь, тоже увидел?

— Разумеется, мы обменялись несколькими словами.

— Где же произошел этот… обмен словами?

— Возле лавки со старыми картинами, более того, бедняга Воллеро…

— Вы не возражаете, если мы вызовем его сюда? — сказал Сантамария.

Кампи снова скептически усмехнулся. Судя по всему, его нисколько не задел едкий сарказм, прозвучавший в голосе Сантамарии.

— Если это так важно, вызывайте. Конечно, вы ему испортите весь субботний день, весьма благоприятный для продажи картин. А кроме того…

— Кроме того?

— Видите ли, он был очень смущен, бедняга. Ему будет неприятно, если клиенты узнают, что он посещает «Балун». Это может несколько повредить его репутации.

— Синьор Кампи! — вконец потеряв терпение, воскликнул Сантамария.

— Простите? Что я такого сказал? — изумился Кампи.

А что, если он в самом деле не понимает?

— Черт возьми, а о своей репутации вы не подумали? В каком вы предстанете свете?

— При чем здесь это? Я, кажется, никого еще не убивал.

У Сантамарии руки опустились. Кто знает, может, этот Кампи не притворяется?

— Синьор Кампи, я сейчас сам съезжу к Воллеро. Но прежде скажите мне вот что: в тот вечер, когда убили Гарроне, вы, выйдя от своих, направились прямо с виллы к Ривьере?

— Да. Я провел тот вечер с ним.

— Кто же теперь подтвердит ваше алиби на тот вечер? — сказал Сантамария.

15

Мальчуган осторожно открыл дверь гостиной, просунул голову, но встретился глазами с гневным взглядом матери. Он бегом бросился на кухню.

— Тетя пла-ачет! Тетя пла-ачет!

Сестренка подхватила его крик, и теперь шум в квартире стоял невероятный.

Золовка синьорины Фольято с полминуты притворялась, будто ничего не слышит, в надежде, что дети угомонятся. Но потом решительно встала, сказала «пардон» и пошла их утихомиривать. Из кухни донесся звук двух пощечин. Синьорина Фольято высморкалась.

— Простите, — сказала она полицейскому, который сидел на стуле и упорно глядел в окно на проспект Себастополи. — Никак не могу поверить. Он был такой милый, бедный Ривьера… Как подумаю, что еще вчера… Разрешите, я только приведу себя в порядок.

Полицейский ничего не ответил, но тоже поспешно встал и взглянул на часы.

В прихожей синьорина Фольято столкнулась с золовкой, которая как раз закрывала дверь кухни, откуда доносился отчаянный рев малышей.

— Мне надо съездить в префектуру, Марчелла. Извини, я и сегодня не смогу тебе помочь.

— Ничего не поделаешь, — ответила золовка, которая привезла синьорине Фольято своих детей, чтобы съездить в центр за покупками. — Скажи спасибо, что я задержалась, не то бы тебе тяжко пришлось с этими сорванцами. — Она слегка улыбнулась. — Отвезли бы их в префектуру вместе с тобой! Им бы это, кстати, не помешало, может, хоть немного бы угомонились.

— Не говори так! Несчастные дети. В каком ужасном мире им предстоит жить! — воскликнула синьорина Фольято.

По щекам у нее скатились две крупные слезы, она быстро пошла в ванную умыть лицо и причесаться.

16

Карабинер один раз уже прошел мимо Ботты, который сидел в плетеном кресле в саду перед своим домиком. Сейчас карабинер возвращался назад по утрамбованной дорожке. Он шел тяжелым, строевым шагом. Ботта снова наклонился над книгой, которую он вот уже час читал с превеликим напряжением. Это был очерк о проблемах власти в современном обществе. О книге было напечатано много хвалебных отзывов, но он сам ничего толком понять не мог.

Шум шагов затих, и Ботта, не подымая головы, бросил быстрый взгляд на дорогу. Карабинер остановился у соседнего домика, как две капли воды похожего на одиннадцать других домиков нового микрорайона «Долина грез». Все домики были с видом на небольшую рощу. Однако с фасада видны были лишь строящиеся дома да бензозаправочная колонка фирмы «Аджип», где карабинер оставил свой старый «фиат-600».

— Там никого нет! — крикнул Ботта карабинеру, который в нерешительности топтался перед домиком семейства Канавези. — Они вернутся позже.

Карабинер обернулся. Он взмок от пота, а его мундир цвета хаки был весь мятый. Как можно требовать от граждан уважения к полиции, если полицейские разгуливают в таком непрезентабельном виде?!

— А, спасибо, — ответил карабинер, — медленно направляясь к нему. Подойдя, он прислонился к одному из двух окрашенных в красный цвет колес, которые украшали ворота домика.

— Никак не могу разобраться в этом скопище одинаковых новых домов, — сказал он. — А вы знаете этих людей?

— Да, — ответил Ботта. — Они обычно возвращаются в восемь вечера. В крайнем случае вы их наверняка застанете завтра утром.

— Но живут-то они здесь?

— Нет, приезжают только на субботу и воскресенье. А что, дело срочное?

— Сам не знаю, — сказал карабинер, вытирая лицо носовым платком в квадратную клетку. — Похоже. Старшина велел мне отыскать этих Ботта и привезти в префектуру.

— Простите, — сказал Ботта, — но вы кого ищете? Канавези или Ботта?

— Ботта, Луиджи и Сильвану, «Долина грез».

Ботта положил книгу на столик рядом с бутылкой пива и поднялся, колени у него задрожали.

— Ботта — я. Мы с женой. Что случилось?

17

В глубине третьего, и последнего зала галереи, в левом углу была узкая и невысокая темная дверь орехового дерева, сильно изъеденная жучками-древоточцами… Дверь походила на стенной шкаф, и не случайно. Прежде она была составной частью гардероба в «стиле пьемонтского барокко», который Воллеро много лет назад по дешевке купил у одного крестьянина. Из створки этого гардероба он впоследствии и сделал дверь своего крохотного кабинета.

— Пройдите сюда, пожалуйста. Осторожнее, не ударьтесь головой!

Сантамария прошел вслед за хозяином в темную комнатушку, в которой стояло два стула, столик, заваленный бумагами, металлическая картотека и книжный шкаф, полный художественных репродукций и каталогов.

— Прошу вас, садитесь. Здесь нам будет спокойнее. — Он снова подошел к двери и крикнул племяннику, который помогал ему по субботам продавать картины.

— Ренцо! Кто бы ни спросил, меня нет.

В галерее было пусто, клиенты обычно приходили позже, часам к шести, если, конечно, вообще приходили.

— Вы уж потерпите, — заботливо сказал Воллеро. — Тут, правда, тесновато, но кабинет мне непременно нужен был, а с другой стороны, не мог же я ради этого пожертвовать целым залом.

— Разумеется.

— Вы снова относительно Гарроне? Есть какие-нибудь новости?

— И да и нет, — ответил Сантамария. Он вынул из кармана водительские права, открыл их, посмотрел и протянул синьору Воллеро. — Вы знаете этого человека?

Синьор Воллеро увидел фотографию молодого человека, блондина — лицо в стиле портретов Андреа дель Сарто, хотя нет, скорее в стиле Понтормо, Россо или даже школы Фонтенбло. Черты сильно размытые, неразборчивые, видимо, из-за низкого качества фотоотпечатка.

— Я его уже где-то видел, — пробормотал он, прищурившись и откинув назад голову. — Уверен, что видел. Если вы мне подскажете…

— Возможно, вы видели его сегодня утром в «Балуне».

Синьор Воллеро сразу все вспомнил, и у него вдруг появилось ощущение, будто в животе заворочался еж.

— Ах да, конечно!.. Я его заметил. Он был… в желтом свитере. Мне кажется, это был именно он. — Воллеро застыл в ожидании, по-прежнему держа в руке водительские права.

— Нас интересует, что он делал утром в «Балуне». Вы не могли бы нам помочь?

Еж стал перекатываться в животе, его иглы пребольно кололись.

— Охотно, — ответил синьор Воллеро. — Насколько это в моих силах…

— Где точно вы его увидели?

Как отделаться от полицейского комиссара, не назвав имен и при этом не солгав? Если мне это удастся и я сумею не впутать синьора Кампи, то в «Балун» я больше ни ногой! — поклялся самому себе синьор Воллеро.

— О, я увидел его в кафе! Я зашел туда выпить чего-нибудь… а немного спустя пришел и он.

— В каком именно кафе?

— Собственно, это даже не кафе, а ресторан. На пьяццетта.

— В котором часу?

— Почти сразу после полудня.

— Он был один?

— Да! — воскликнул синьор Воллеро. — Совершенно один.

— И он сел за столик?

— Нет, окинул кафе взглядом…

О господи, вот и проболтался!

— Словно бы ища кого-то? — докончил за него Сантамария.

— Да-а-а. Возможно… — пробормотал синьор Воллеро… — Во всяком случае, я…

— А больше вы его не видели?

Комната была узкая, с низким потолком и толстенными стенами, да еще без окон. Самая настоящая ловушка, темница времен инквизиции… Синьор Воллеро впился глазами в натюрморт работы неизвестного художника, висевший за спиной полицейского комиссара. Испанская или неаполитанская школа.

— Да-а-а, кажется, я его видел еще раз.

— Где?

— На улице… он прогуливался.

— По-прежнему один или же с кем-нибудь?

— Знаете, как бывает в «Балуне», — сказал синьор Воллеро и сокрушенно развел руками. — Всегда…

— Знаю, знаю, — с улыбкой подтвердил Сантамария. — Всегда толпа, кто-нибудь уходит, и кто-нибудь приходит…

— Вот именно! Поэтому, откровенно говоря, не могу поручиться…

— Ну, не заметили ли вы хотя бы, кто находился поблизости от того молодого человека в желтом свитере?

— Простите, — сказал синьор Воллеро, снял очки и принялся старательно их протирать. — Откуда я могу знать…

— Естественно. Но я хотел сказать, не видели ли вы рядом с этим молодым человеком кого-либо из ваших знакомых?

— А-а! — засмеялся синьор Воллеро. — Так вот вы в каком смысле.

— Именно в этом.

— Ну… в таком случае…

Если бы он обладал наглостью некоторых своих коллег, которые лгали так же свободно, как дышали, и не моргнув глазом выдавали эскизы студентов Академии художеств за рисунки Гуэрчино, он не только разбогател бы, но сумел бы выпутаться и из этого сложного положения. Но он был классическим простаком, прямодушным и честным. К тому же комиссар разглядывал его своими пронзительными глазами кардинала времен контрореформы. Ему не оставалось ничего иного, как из двух зол выбрать большее.

— Так вот, — пробурчал он, разглядывая паутину между стеной и углом книжного шкафа, — я припоминаю… я разглядывал картинные рамы, в «Балун» я хожу исключительно ради них, и притом очень редко…

— И когда вы рассматривали рамы?..

— Учтите, это могло быть случайностью, простым совпадением… Ведь в «Балуне» бывают самые разные люди…

— Да, я знаю.

— Словом… подняв глаза, я увидал, что в одну сторону уходит тот молодой человек, а с другой…

— Ну?

Синьор Воллеро, молниеносно прикинув, сколько клиентов он потеряет из-за своего признания и сколько подробностей еще вытянет из него Сантамария, сложил руки и кинулся в «омут».

— А с другой — навстречу мне вышел синьор Кампи.

18

— «Я все понял»?

— «Я сразу все понял», — уточнил Сантамария.

Де Пальма прикрыл глаза рукой и яростно замотал головой.

— Боже мой, боже мой, — стонал он. — Какое невезение! Какая путаница, какая неразбериха! О мадонна, помоги мне, несчастному!

Сантамария подождал, пока представление окончится.

— Слишком много улик, — продолжал уже спокойнее Де Пальма. — Самая настоящая инфляция. Потоп. Мне даже страшно. Знаешь, чем в таких случаях все обычно кончается? Все улики улетучиваются как дым, и остается лишь обвинить кого-то в краже кур.

Он выдвинул ящик письменного стола и сбоку положил на него ноги.

— А виноват во всем этот твой Кампи. Не понимаю, почему ты к нему так благоволишь? Может, ты тоже?..

Сантамария вовсе не был настроен сейчас выслушивать остроты — ни в стиле Кампи, ни в стиле Де Пальмы. Но любопытно, что и тот и другой в трудную минуту реагировали одинаково — прибегали к лицедейству.

— Да, но ты уверен, что у этого Воллеро нет личных счетов с Кампи? — умоляющим голосом спросил Де Пальма. — Может, он половину выдумал, чтобы отомстить Кампи?

— Совсем наоборот! Мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем я выудил из него эту малость.

— По-твоему, это малость?!

— Во всяком случае, Воллеро их видел и слышал.

— Кто был в большей ярости, Кампи или Ривьера?

— Кампи вообще молчал.

— А Ривьера ему угрожал?

— В нашем распоряжении одна-единственная фраза.

— «Я сразу все понял», — повторил Де Пальма. — Именно это он крикнул Кампи слово в слово?

— Да, Воллеро клянется и божится, что слышал все своими ушами и от показаний не откажется. Его совершенно ошарашило, что синьор Кампи ссорится с каким-то незнакомцем прямо на площади. Воллеро рассказал мне о ссоре еще до того, как узнал, что Ривьеру убили.

— Ты допрашивал Воллеро, ничего ему об этом не сказав?

— Понимаешь, он мог испугаться и из страха утаить остальное. Я ему сказал об убийстве Ривьеры в самом конце разговора.

— Ну и как он себя повел?

— Раз пятьдесят повторил «пропащий человек».

— Кто, Кампи?

— Нет, это он про себя говорил: «пропащий я человек». Кампи был его клиентом, клиентом с огромными связями.

— Да, твой Кампи ему этого не простит. Он ждал, что Воллеро протянет ему спасительную веревку-алиби, а Воллеро взял да и накинул ему эту веревку на шею. Но у Кампи точно нет алиби?

— Нет. Воллеро подтвердил, что говорил с Кампи после его ссоры с Ривьерой минуты две. Потом он ушел домой и ничего больше не видел.

— «Я сразу все понял», — вновь повторил Де Пальма. — Очень много и в то же время очень мало. Это могло относиться к убийству Гарроне, а могло и к их личным отношениям.

Он убрал ноги с выдвинутого ящика и одним ударом задвинул его.

— Этот твой Кампи прохвост… Почему бы ему не заняться политикой? Как это он до сих пор не стал министром?

— Так или иначе, но теперь мы его, можно сказать, поймали с поличным. О ссоре с Ривьерой он мне не сказал ни слова.

— Обманул твои надежды, не так ли? — с усмешкой заметил Де Пальма. — Знал бы ты, как сильно он обманул мои!

— Почему?

— Потому что Ривьера действительно играл в детектива, у него даже была своя теория о преступлении на виа Мадзини. Тут твой Кампи не солгал.

— Вы разыскали коллег Ривьеры?

— Пока только синьорину Фольято. Она все подтвердила.

— Неужели! — воскликнул Сантамария.

— И все окончательно запутала.

— Как так?

— Ривьера ни в малейшей степени не подозревал Кампи. Он считал, что убийца Гарроне — Баукьеро.

— Боже мой! — простонал теперь Сантамария. — Боже мой!

19

С этого момента все завертелось с невероятной быстротой. Во всяком случае, такое впечатление навсегда осталось у Сантамарии от того июньского дня. Сразу все забегали, захлопали дверцы машин, распахнулись двери и ворота домов и лифтов, зазвонили телефоны, загудели автомобили, заскрипели шины и колеса. А в итоге после бесконечных разговоров, допросов, рождавших надежды, которые тут же гасли, он охрип и ощутил бесконечную усталость.

Перед глазами вставала одна сцена за другой.

Синьорина Фольято охрипшим от страха голосом повторяла: «Триберти, землемер Триберти». А затем сам землемер Триберти твердым, бодрым голосом подтверждал:

— Еще бы, прекрасно помню. Он искал проект или письменное предложение этого Баукьеро, не знаю уж с какой целью. Я его отвел наверх к Рипамонти.

— А Рипамонти сейчас здесь?

— Э, нет, дорогой синьор! Кто работает в субботу после полудня?! В субботу только Триберти отрабатывает сверхурочные часы. Но вы не отчаивайтесь, идемте со мной.

И пока они шли по пустому коридору (с той же надеждой по нему шел перед смертью Ривьера), синьор Триберти рукой очерчивал в воздухе широкое полукружье — горы, где отдыхают сейчас его сослуживцы.

— Никого! Я один, свободный и независимый! Суббота для меня — самый плодотворный рабочий день.

Потом они очутились в другом служебном помещении, где в алфавитном порядке, высоченными стопками, погребенные под густым слоем пыли лежали папки с делами. Папки с делом Баукьеро в архиве не оказалось. И тогда Сантамарии пришла идея проверить все папки на букву «Г» (точно такая же идея уже осенила Ривьеру перед гибелью). И вот наконец проект памятника на могиле, и лиловая печать в углу — «Братья Дзаваттаро».

Де Пальма сгоряча предложил привезти Воллеро, устроить ему очную ставку с Кампи, заставить повторить роковую для Кампи фразу. Тогда тот растеряется от неожиданности и во всем признается. Но нет, этого недостаточно, совсем недостаточно.

— Мы знаем лишь, каким путем Ривьера добрался до Дзаваттаро.

— Знаем, что Ривьера строил гипотезы. Что насчет Гарроне он какие-то важные вещи разузнал. Сегодня утром в «Балуне» он сказал об этом Кампи, и тот проломил ему череп, — возразил Де Пальма.

— Возможно, что и так. Но такими доказательствами мы Кампи расколоться не заставим. Ты слишком торопишься, Де Пальма.

Никаких ловушек, хитростей, приманок: если убийца — Кампи, надо воссоздать перед ним весь продуманный и выполненный им план преступления, воссоздать постепенно, во всех деталях и изложить самым примитивным образом, как это сделали бы Никозия или Лопрести. Надо, чтобы Кампи почувствовал себя униженным, низведенным до уровня банального преступника. Только тогда он сдастся.

Дверь, ведущая к Кампи:

— Знаете, ваш друг был совсем не глуп.

И Кампи, уязвленный, озадаченный, ответил:

— Ах не глуп? Очень рад, что вы так думаете.

К тому же Баукьеро… Какова его роль в этой истории? Что связало его с Дзаваттаро, с Гарроне, если только их что-либо связывало?!

Вторая дверь — ведущая к Дзаваттаро:

— Нет-нет, синьор комиссар, клянусь честью, я впервые в жизни увидел вашего Баукьеро сегодня!

Третья дверь — ведущая к Баукьеро:

— Нет-нет, сегодня я впервые в жизни увидел этого Дзаваттаро. Что будет с моей собакой?

Это он со своей собакой обнаружил труп архитектора. И вот, сидя за столом в остерии, Ривьера только потому, что Баукьеро — землемер (синьорина Фольято и супруги Ботта дружно подтвердили: «Видите ли, господин комиссар, Баукьеро был землемер, а Ривьера решил, что…»), заподозрил, что это он убил Гарроне, желая убрать с дороги конкурента. Больше того, Ривьера сделал совсем абсурдное предположение, будто существует кладбищенский рэкет. (В коридоре после допроса коллег Ривьеры Де Пальма сказал: «Кладбищенский рэкет? Да они что, спятили?») И верно, предположение Ривьеры было просто нелепым. Нет ни малейших доказательств, что такой рэкет не плод его буйной фантазии. Но о чем-то Ривьера проведал. Насчет Баукьеро?

Сантамария сказал Де Пальме:

— У Баукьеро тоже нет алиби на сегодняшнее утро. А если вдуматься, и на тот вечер, когда убили Гарроне.

А Де Пальма ответил:

— Знаю, знаю, это он нашел труп. Но как быть с блондинкой? С сумкой, найденной на холме?

— Хочешь знать правду, Де Пальма? Так вот, Баукьеро мне не нравится.

— А мне не нравится его собака. Это не значит тем не менее…

Иными словами, они бегают по кругу, а круг все не смыкается. (Мне нужно позвонить Иоле.) Что еще обнаружил Ривьера в кабинете Триберти? Или синьоры Рипамонти?..

И сразу новая картина. Он распахнул дверцу «альфа-ромео», и машина помчалась к дому синьоры Рипамонти на квадратной площади, где мальчишки в разноцветных майках гоняли мяч. Синьора Рипамонти под бульканье кипящей воды в кастрюле («Простите, я сейчас попробую припомнить») ответила: нет, кажется, он об этом не спрашивал. Она сама ничего не подсказала Ривьере, и Ривьера ничего ей не открыл. Но ушел он довольный, видно, нашел то, что искал.

— Дзаваттаро? Как ты думаешь, Де Пальма, он нашел лишь адрес Дзаваттаро?

Четвертая дверь — ведущая к синьорине Фольято:

— Ривьера не говорил вам о некоем Дзаваттаро?

Фольято: — Нет, он не назвал имен.

Ботта: — Господин комиссар, Ривьера был человек… не совсем обычный. Душевная травма, вызванная тем, что он не такой, как другие, явно привела к деформации…

Но куда все-таки Ривьера поехал после визита к Дзаваттаро? Что он мог увидеть в мастерской, кроме фаллоса? Связал этот факт с какими-то другими, только ему известными?

Снова дверь к Дзаваттаро:

— Он говорил только с вами, Дзаваттаро? Вы в этом уверены?

— Конечно, уверен. Мы минут пять постояли во дворе, а потом он сел в свой «фиат-500» и уехал.

— А с вашим рыжим работником он не виделся?

— С Освальдо? Нет, не виделся. Ручаюсь вам.

— В случае нужды где мы его найдем, этого Освальдо? У вас есть его адрес?

— Да, он живет в Венарии. Но они между собой не говорили, Освальдо тут ни при чем.

— Вы-то откуда знаете? Что вам сказал Ривьера? Попробуйте повторить все в точности. Напрягите хорошенько память, напрягите…

— Я вам все сказал. Все, все!

Де Пальма внезапно вспомнил и выстроил в ряд все камни, загадочные камни, о которых упоминал Гарроне: каменный фаллос, которым его убили («От камня к дереву», — сказал монсиньор Пассалакуа), каменный пестик, которым проломили голову Ривьере, надгробные камни, каменные урны в мастерской Дзаваттаро…

— Здесь, Сантамария, должна существовать какая-то связь. Нужна идея, одна удачная идея.

— А тот адвокат? Может, стоит снова вызвать его на допрос?

— И графинь? Вдруг они знали Ривьеру?

— И сестер Табуссо? Ведь возле их дома мы нашли сумку, плащ и оранжевые брюки.

— А того кукурузника из ресторана?

— А сестру Гарроне? Его мать? Может, и их стоит доставить сюда?

Достаточно было на миг воцариться молчанию, как оба они, и Де Пальма и он сам, ощущали, что таинственная связь между двумя преступлениями слабеет, факты утрачивают свою достоверность. Значит, Гарроне был убит проституткой во время ссоры из-за какой-нибудь тысячи лир, а Ривьеру убил Кампи, тоже после ссоры. Ну, а камни — всего лишь плеоназм, игра случая?

(Все-таки нужно позвонить Иоле.)

Вместо этого он снова вызвал синьорину Фольято и супругов Ботта. Спросил у Фольято:

— Ривьера вам не говорил, где он был и кого видел в промежутке между одиннадцатью часами утра и тремя часами дня?.. Даже не намекнул? Подумайте как следует.

Фольято (историческим голосом): — Нет! Нет!

— Подумайте хорошенько. Сосредоточьтесь. Попытайтесь все-таки вспомнить.

— Нет. Он вышел в одиннадцать, отнес документы в Техническое управление, а потом… не знаю, куда он отправился. Он мне не говорил!

— В понедельник он должен был встретиться с каким-то человеком. С мужчиной, с женщиной?

— Он мне этого не сказал! И не сказал — с какой целью!

— Но это было связано с Гарроне? С убийством Гарроне?

— Очевидно, не знаю, ничего не знаю! О, я несчастная, мне плохо, я задыхаюсь!

Ботта: — Комиссар, как гражданин и как работник городской администрации, хочу вам заметить…

Он (Ботте): — Перестаньте молоть чепуху!

Между тем Де Пальма, вдруг став вкрадчиво любезным, сумел-таки разговорить Ботту. Поддакивая ему, как бы невзначай вытянул у этого работника городской администрации сведения о Техническом управлении, о том, куда обычно относят каждую пятницу документы, кто именно и по чьему поручению. А затем спросил:

— К кому, по-вашему, он мог обратиться за помощью в Техническом управлении?

— Скорее всего, к Каванье, — ответил Ботта. — Ведь там всегда сидит Каванья, не так ли? — Он обернулся за поддержкой к Фольято.

И Фольято, всхлипывая, подтвердила:

— Да, там всегда сидит Каванья.

Каванью они сумели разыскать только к вечеру, и не дома, а в спортивном зале, где он занимался дзю-до. Предварительно ему позвонили: «Оставайтесь в зале, мы сами приедем». Он ждал их, уже переодевшись, в холле, где пахло потом и казармой, в руках он держал сумку авиакомпании «ТВА». Он сразу вспомнил:

— Ривьера пришел уже после полудня и в разговоре спросил, не знаю ли я кого-либо из Отдела вывесок и витрин. Он не сказал, зачем ему это нужно, и я не знаю, побывал ли он там. Больше я его не видел.

— Но к кому именно вы его направили?

— К Пиве. Я в Отделе вывесок и витрин знаю Пиву. Вот к нему я Ривьеру и послал.

— Теперь дело в шляпе! — воскликнул Де Пальма, плюхнувшись на сиденье «альфа-ромео».

И едва захлопнулась дверца, они помчались по улицам, притормаживая у светофоров и перекрестков, строя в машине прогнозы. Возможно, Пива (виа Ассароти, 24) даст им ключ к разгадке всего дела. Не исключено, что он-то и сказал Ривьере роковое слово, став невольной причиной его гибели. Пива жил в темной, мрачной квартире. Нежданных гостей он встретил в шлепанцах и в халате.

Начало разговора пробудило в них надежду на успех.

— Да, Ривьера вчера утром заходил ко мне, хотел узнать, не бывал ли у нас в отделе архитектор, которого убили… ну этот… Гарроне, и не занимался ли он установкой витрин.

Они затаили дыхание — сейчас загадка разрешится. Но их ждало очередное разочарование. Нет, Гарроне не занимался установкой витрин. Удар пришелся в пустоту, Ривьера промахнулся.

— И Баукьеро не занимался витринами?

— Кто?

— Землемер Баукьеро.

— Впервые слышу.

Ни он, ни Де Пальма не решались извиниться перед Пивой за беспокойство и распрощаться, хотя уже наступило время обеда. И вот из профессиональной дотошности и нежелания окончательно капитулировать родился последний вопрос:

— Ривьера говорил только с вами? Вы не знаете, не пошел ли он потом в какой-нибудь другой отдел?

— Я познакомил его с Турко и Барберисом, которые немного знали Гарроне.

— О чем они говорили с Ривьерой? Вы присутствовали при беседе?

— Да. Сказали ему то же самое, что и я.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Собственно, им и рассказывать-то было нечего. К тому же оставалось всего несколько минут до… перерыва.

— Ривьера ушел вместе с вами? Вы не видели, куда он направился?

— Нет, я видел, что он вышел с синьориной Мирольо. Вернее, я видел их обоих у выхода.

— Они о чем-нибудь говорили между собой?

— Да, кажется, говорили.

— Они прежде были знакомы?

— Не знаю, возможно, я не…

— Кто такая эта Мирольо?

— Она работает у нас уже три года. Машинистка Вторая категория А. Прекрасный работник.

Де Пальма бросился к телефону, но мать прекрасного работника ответила, что Патриции нет в Турине, она уехала к морю с женихом. С ними поехала еще и сестра Патриции, они захватили с собой палатку.

Попробуй отыскать эту Патрицию на склонах Лигурии среди оливковых рощ! Отдыхает себе и даже не ведает, что в руках у нее ключ к раскрытию тайны. (Но есть ли у нее этот ключ, вот в чем вопрос.)

Де Пальма стоял в проходе и никак не хотел признать свое поражение. Куда Мирольо могла направить Ривьеру? Сколько еще управлений в этом здании на пьяцца Сан-Джованни?..

Пива с улыбкой развел руками и начал перечислять.

Десятки. Придется обойти все помещения этого огромного дворца, опросить сотни людей. А ведь сегодня суббота, а завтра воскресенье. Все начальники и секретарши уезжают на два дня из города — кто в горы, кто к морю, — остальных придется разыскивать на мессе, на дне рождения родственников, одного — оторвать от телевизора, другого — от любимой коллекции марок, третьего — от коллекции ракушек. Нет, ни сегодня, ни завтра ничего не получится, остается лишь ждать до понедельника.

— Спасибо, и простите, пожалуйста, за беспокойство.

— Не за что. Сожалею, что не смог вам помочь.

— Может, мы заскочим к вам снова в понедельник.

Впрочем, торопиться особенно некуда, считал Де Пальма. Ривьера, ведя свое «расследование» («Однако ваш друг был совсем не глуп, синьор Кампи»), почти наверняка потерял надежду отыскать следы Гарроне в одном из двадцати, а то и больше отделов. Да и вероятность того, что он оставил хоть в каком-нибудь свой след, была ничтожно мала. Эта крыса, как его назвал однажды Кампи, этот неутомимый, предприимчивый бездельник не оставлял после себя даже тени.

— Вот увидишь, Сантамария, в понедельник Мирольо скажет нам, что Ривьера просто приглашал ее съездить вместе к морю.

— Возможно. Но этот Ривьера был вовсе не глуп.

Не располагая почти никакими данными и возможностями, этот скромный служащий без помощи монсиньора Пассалакуа и инженера Фонтаны, даже не зная Гарроне лично, сумел понять в нем главное. Он принялся отыскивать Гарроне среди могил, затем среди витрин, а затем… Где именно архитектор попытался раздобыть подряды, пособия, субсидии… Одно ясно — он действовал в густом лесу номинальных контор, агонизирующих культурных центров, незаконных посреднических бюро, которые были каким-то образом (но как именно?) связаны с Кампи, Баукьеро, Бонетто или Дзаваттаро.

— В понедельник попытаемся разобраться. А пока отпустим их всех домой. Ничего другого нам не остается.

— Представляю себе, как будет доволен Баукьеро вместе с его чертовой собакой!

Довольны были и Дзаваттаро, и высоченная американка (Бостон поистине фатальный город!), и явно разочарован Бонетто.

— Все хорошо, что хорошо кончается, не так ли, профессор? — ядовито сказал ему Де Пальма.

Кампи, ничего не спросив, молча поднялся. Лицо у него было мрачное, отчужденное, как у вдовца либо у преступника, понявшего, что близится час разоблачения.

— Если вы нам вновь понадобитесь…

— Не беспокойтесь, комиссар, я никуда не уеду из Турина.

— Да, так будет лучше.

Оставалась она, Анна Карла. Она пододвинула стул к окну и в сумеречном свете читала книгу в красной обложке. Когда он вошел, Анна Карла оторвалась от чтения и вопросительно посмотрела на него. Дама, для которой время остановилось и всякие там Фольято и Ботта (почему их не посадили в другой комнате?!), да и сама убогая мебель служебного кабинета словно и не существовали вовсе. Когда он проводил ее до лестницы, она со свойственным ей аристократизмом невозмутимо спросила:

— Есть какие-нибудь новости? Или же мы все до сих пор… в тени подозрений?

— Не знаю. Нам еще нужно многое проверить, опросить целый ряд людей.

— А семью вы известили?

— Ривьеры? Да, у него есть в Неаполе замужняя сестра. Но она не пожелала приехать на похороны.

— Бедный мальчик!

— Вы на ближайшие дни останетесь в Турине?

— Разумеется. Надеюсь, мы еще увидимся?

На прощание она лукаво улыбнулась. С приятным воспоминанием об этой улыбке Сантамария перестал наконец ворочаться в постели и уснул.

X