.
Вещами, свезенными после расстрелов 30 ноября и 8 декабря, был заполнен целиком весь второй ангар рижского Центрального рынка. Эти ангары для дирижаблей, построенные еще в Первую мировую войну, все еще стоят на берегу Даугавы. Бумажные деньги и банковские векселя рассортировывались по пакетам и отправлялись в Немецкий коммерческий банк в Риге, какие-то вещи отправляли в Германию по линии «Зимней помощи». Потом торговали тем, что осталось. Возможность первыми приобрести «жидовские вещи» предоставили «команде Арайса». Но кто-то из них уже успел поживиться сразу после расстрелов. Арайсовцы рыскали по опустевшим квартирам Большого гетто в поисках оставленных евреями сколько-нибудь ценных вещей.
Продолжаю рассказ Бергмана: «Вечером пришла группа полицейских. Выяснилось, что все же улов их был не так уж мал. Не стесняясь нас, они расстегивали негнущиеся тулупы и наматывали под шинели вокруг тела лисьи меха… Командовал полицейскими человек среднего роста в офицерской шинели». Это был Цукурс, Герберт Цукурс.
Не многовато ли для завгара — командовать, ногой открывать дверь в охраняемый дом, откровенно нарушать оккупационные законы? Тут одно из двух: либо ему было многое дозволено, что вряд ли, для немцев он не был никаким героем, либо, что скорее всего, он сам себя таким ощущал, изображая сверхчеловека. «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. И потому он ищет женщину, как самую опасную игрушку». Так говорил Заратустра.
Долгая дорога в Рио
Утром 1 декабря Мириам снова села в тот же автомобиль и отправилась в загородный дом Цукурса неподалеку от города Букайши, полученный им от правительства в качестве награды летчику-спортсмену после перелета в Африку. Благодаря стараниям супруги Цукурса Мириам спрятали так, что даже дети не знали о ее присутствии. В ответ на вопрос, как это было возможно — спрятаться так, чтобы никто ее не заметил, она ответила, что дом был очень большой, жила она в комнате, о существовании которой никто не ведал. Оттуда Мириам никогда не выходила, еду ей носила жена Цукурса. О переполнявших ее чувствах остается только догадываться — не могла же она не подозревать молодую женщину в связи с собственным мужем.
Так продолжалось около девяти месяцев. Когда находиться в этом положении стало совсем уж невыносимым, Цукурсы представили ее как учителя английского и немецкого языков. Так Мириам стала гувернанткой по имени Мара. Вот каким практичным человеком оказался летчик, переквалифицировавшийся в полицейские. Что, конечно, не отменяет его храбрости — риск, что на него донесут, был совсем не мал.
Цукурс ни на минуту не отходил от роли, так сказать, первого парня. В течение трех лет оккупации скрывать еврейку, подделывать документы — он, возможно, ощущал себя ницшеанским сверхчеловеком, которому все сходит с рук. И любовная связь при живой жене, скорее всего, связана не столько с цинизмом, сколько с тем же чувством. Следуя совету Заратустры, он не стыдился своей безнравственности.
В конце 1944 года, незадолго до освобождения Риги, вместе со всем семейством она отправилась в Германию. В это время у нее уже был поддельный паспорт, добытый Цукурсом. Мириам ничего не сказала под протокол, было ли то ее желанием. Возможно, Цукурс, как человек предусмотрительный, увозил «свою еврейку» с тем, чтобы предъявить как своего рода алиби. А может, просто не в силах был с нею расстаться.
В течение всей поездки Цукурс носил, по ее словам, «форму гестаповца СС» и снял ее только в Берлине, где его направили на работу на авиационный завод уже в качестве гражданского лица. Мириам пошла работать туда же чернорабочей.
1 апреля 1945 года, в день рождения Мириам, когда еще не было никакой ясности, кто — русские или союзники — возьмут Берлин, Цукурс вывез своих подопечных на запад, поближе к американцам. В американской зоне его было заподозрили в сотрудничестве с немцами, но Мириам добилась встречи с американским военным комендантом, рассказала о себе и своем спасении, и больше Цукурса не трогали.
Цукурс повез их к французской границе. Передвигались «на машине с прицепом, в котором находилось много вещей из его дома, которые он периодически продавал». Мириам известно, что достать бензин было непросто, но они за несколько недель доехали до Марселя, где поселились в разрушенной гостинице на берегу моря.
На сей раз летчик превратился в лодочника. Стал перевозить пассажиров на лодке-катамаране с ножным приводом. Помогло знание французского. Элла Медалье вспоминает, как в дни ее пребывания в доме на Вальдемара «Цукурс всегда спрашивал, говорит ли кто-нибудь из вновь прибывших по-французски. Узнав однажды, что среди нас есть молодая учительница, жившая когда-то во Франции, он частенько приходил к ней шлифовать французское произношение. Это, однако, не помешало ему позже отправить свою собеседницу на смерть — в яму с остальными». Думаю, выжившая узница гетто несколько преувеличивает роль Цукурса, вряд ли он мог самолично кого-то отправить на смерть, хотя в то время все могло быть.
В Марселе Мириам «продолжала оставаться при Цукурсе». Но ее взяла под свою опеку Ассоциация взаимопомощи евреев-эмигрантов, где ей посоветовали отправиться в Южную Америку. Довольно-таки странный совет, рассказ о котором вновь сеет сомнение в искренности ее показаний — зачем ей было туда ехать? Тем более что к тому моменту Цукурс уже побывал у бразильского консула, после чего продал «катамаран, автомобиль, ковер и другие ценные вещи» и приобрел билеты в Рио-де-Жанейро.
Из протокола вообще многое непонятно. Возможно, люди, ее опрашивавшие, не желали вникать до конца в ее запутанную историю, явно недосказанную. Но Мириам и сама темнила, выгораживая Цукурса. Испытывая чувство вины, чего-то недоговаривала. Не сказала ни слова о том, чем Цукурс занимался после 1941 года. А ведь он не всю войну был завгаром.
«Цукурс на службу в СД поступил раньше меня. Он проходил службу в должности командира батальона „команды Арайса“ в звании гауптштурмфюрера. Приметы — около 45 лет, среднего роста, плотного телосложения, лицо продолговатое, подбородок прямой, массивный, волосы темно-русые» (из протокола допроса Яниса Бренциса, служившего в СД и осужденного 31 марта 1947 года к расстрелу). Комбат — это уже не завгар. Причем «команда Арайса» злодействовала на протяжении всей войны. Есть свидетельство еще одного из его сослуживцев, что Цукурс в апреле 1942 года расстреливал советских партизан на станции Насва в Псковской области. 4 августа 1944 года газета Ventas Balss (выходящая по сей день) писала о назначении капитана Цукурса заместителем генерального директора полиции порядка.
В свободное от работы время он писал для оккупационных газет корреспонденции о подвигах латышских частей в боях с Красной армией. Мне рассказывали, что его сын привез в Латвию собранную Цукурсом обширную коллекцию вырезок с газетными публикациями его статей и тех, где он упоминался. Тщеславие ему было явно присуще.
…Уже в марте 1946 года Мириам вместе с семейством Цукурса сошла с трапа судна «Мыс Доброй Надежды» в Рио-де-Жанейро. Здесь их пути разошлись, на пароходе она подружилась с семьей Чапковских и первый год в Бразилии прожила с ними.
Мириам, тем не менее, продолжала периодически «общаться с Цукурсом». По-видимому, время от времени ей приходилось давать показания в его защиту. Правда, когда его стали обвинять в военных преступлениях, «это очень усложнило их общение. В этот момент она обнаружила в нем его антисемитизм».
Был ли он антисемитом? Вряд ли. Евреи окружали его с самого детства. Отец был владельцем механической мастерской, ставшей учебной базой для еврейского ремесленного училища в Лиепае. Сам он после поездки на автомобиле в Палестину в 1937 году выступал в рижском еврейском клубе, где послушать его собрался полный зал.
Спустя всего четыре года председатель клуба адвокат Исаак Зингель погиб в первые дни оккупации. Когда Арайс с сообщниками захватил рижскую префектуру и начал издеваться над попавшими под руку евреями, он под смех погромщиков посмел заявить о противозаконности их действий и о нарушаемых ими каких-то там международных конвенциях.
Я читал два свидетельства о выступлении Цукурса в еврейском клубе. По воспоминаниям историка Иоэля Вайнберга, о сионистской идее он говорил с изумлением, если не восторгом. По рассказу Шолома Коблякова, Цукурс ругал кибуцы — там разврат (кто бы говорил!), мужчины живут с женщинами коллективно, дети воспитываются в отрыве от матерей, которые их почти не видят, никто не знает, кто отец какого ребенка… Скорее всего, оба свидетельства правдивы.
«Мои занятия с ним я рассматривал как честь». В 1937 году Кобляков, тогда студент Латвийского университета, подтягивал Цукурса по математике. К тому моменту его восстановили в армии, откуда в 1926 году уволили за «действия, позорящие честь офицера». Он решил проехать на своем одноместном самолете по примыкающей к аэродрому улице, оставив за собой след в виде разбитых окон. Почти шесть лет ему пришлось крутить баранку в такси, и только после знаменитых перелетов его восстановили на службе. И даже направили в университет подучиться. По словам репетитора, «Цукурс был человеком ограниченным, недалеким, грубым, а карьера вскружила ему голову». В их частных беседах Цукурс говорил, что «латыши не нуждаются в евреях, и если они все уедут, сами прекрасно справятся». Но и Палестина, по его мнению, была не лучшим для евреев местом — «арабы рано или поздно сбросят евреев в море».
…Так что это вообще было? Почему Цукурс, рискуя собой и близкими, спасал Мириам Кайцнер? Что это, история любви? Или Мириам была для Цукурса всего лишь страховым полисом? Как ни странно, я не стал бы исключать первую версию. Кабы не чувство, вряд ли он пошел бы на такие риски. В те годы человек в погонах гауптштурмфюрера имел возможность обладать любым количеством женщин. И то, что случилось, — потрясающее доказательство того, что, каким бы негодяем кто ни был, и он подвластен великому таинству любви, которая — одна — способна его хоть в какой-то мере очеловечить.