Но сам-то Дегенхардт каким образом там оказался? И на этот вопрос нашелся ответ. Оказывается, это Еккельн приказал ему отправиться на место расстрела в Румбулу, поскольку должен был прибыть туда сам вместе с рейхскомиссаром Остланда Генрихом Лозе. Направил его перед приездом начальства взглянуть, все ли там в порядке, чтобы не ударить в грязь лицом.
Они прибыли вместе — Еккельн и Лозе. Вместе подошли к яме, посмотрели, как все происходит. Дегенхардт в своих показаниях подробно описывает процесс казни по-еккельновски, цинично названной его шефом «укладкой сардин», когда жертв заставляли ложиться на тела уже расстрелянных. Лозе, по его словам, был шокирован. От увиденного его вывернуло наизнанку. «Так нельзя!» — сказал рейхскомиссар, резко развернулся, пошел к машине и отбыл восвояси.
Вероятно, это Еккельн пригласил Лозе в Румбулу, чтобы тот стал свидетелем его триумфа. Ведь рейхскомиссар выступал за сохранение жизни рижских евреев. Он не собирался ничего менять в порядках, сложившихся на оккупированных нацистами территориях до начала войны с СССР, где евреев отправляли в гетто и использовали как даровую рабсилу. Между прочим, суд по денацификации в Билефельде, перед которым Лозе предстал в 1948 году, признал это смягчающим вину обстоятельством. Его приговорили к 10 годам тюремного заключения, но выпустили на свободу спустя три года — по состоянию здоровья, позволившего, впрочем, ему протянуть еще целых 13 лет и умереть в своей постели.
Что касается Арайса, то в день капитуляции Германии он сжег свои документы и до ареста в 1975 году жил в ФРГ под фамилией жены, выдавая себя за ее брата, — видно, не особо его искали. В 1988 году умер в тюрьме.
Их было четверо
Поскольку все сомнения относительно достоверности рассказа Эллы Медалье рассеяны, есть смысл узнать поподробнее обстоятельства ее спасения. Вот как она их описывала Зильберману и позже — в интервью Фонду визуальной истории «Пережившие Шоа» 20 июня 1997 года.
Их в камере было четверо, привезенных с места расстрела. И только одна из них, действительно латышка, имела шанс на жизнь. В детском возрасте ее удочерила еврейская пара, так она оказалась с приемными родителями в Румбуле.
Можно себе представить их состояние той ночью и утром, когда дверь камеры отворилась, и в нее вошел эсэсовский генерал, имя которого им было прекрасно известно — Фридрих Еккельн.
Еккельн не спеша прошелся перед ними, изучающе оглядел каждую в отдельности.
— Объясните, каким образом вы оказались вчера на месте акции?
У всех троих был один и тот же вариант ответа: мы латышки, а мужья — евреи, и из-за них нас привезли на расстрел.
Первая стала рассказывать, что прежде была замужем за латышом, капитаном Скуей. Собственно, по этой причине ее и не расстреляли, кто-то из сослуживцев капитана ее опознал. Женщина зачем-то поведала Еккельну, что развелась с ним и вторично вышла замуж за еврея. Может, не скажи она об этом, все было бы иначе.
Немцы позвонили капитану Скуе, и тот, не колеблясь, ответил по телефону: «Эта женщина меня не интересует! Она жидовка, и можете делать с ней что угодно».
— Ну, а вы что можете сказать о своем пребывании вчера в столь неприятном месте?
Женщина из Либавы тоже ответила, что из-за мужа.
— Ну, а чем ваш муж занимался?
— Он был студентом, в Тартуском университете.
— И что он там изучал?
— Иудаику.
— Что, что вы сказали?
— Иудаику, иудейские законы, ну, что-то вроде раввина…
Еккельн брезгливо поморщился, скорчил гримасу, как от дурного запаха, и повернулся к своему сопровождающему:
— Раввин! Пакость какая!
И вынес приговор:
— Она слишком пропитана еврейством!
Назови она любую профессию, но только не эту, — и ее, быть может, не убили бы.
Наконец, дошла очередь до Эллы. Она сразу сказала, что они с мужем одноклассники.
— Да, мы уже в Германии встречались с подобными фактами, — заметил Еккельн. — Профессия вашего мужа?
— Бухгалтер.
Элла почувствовала, что Еккельн остался доволен ее ответами. И, повернувшись к сопровождавшему его эсэсовцу, сказал те самые слова:
— Мое чувство подсказывает, что она подлинная арийка!
Потом подошла очередь четвертой, сказавшей, что она была удочерена и что ее документы в архиве, и это убедило Еккельна в ее арийстве.
Он мог бы, конечно, направить ее на расовую экспертизу, чтобы с помощью циркуля специалисты определили истинность арийства. Но, видно, знал им цену — ведь никаких специфических признаков еврейства так и не было выявлено: ни состава крови, ни размера черепа, ни даже формы носа.
Вскоре после ухода Еккельна явились эсэсовцы и увели двух неверно ответивших женщин в одну сторону, а остальных — в другую.
В канцелярии Эллу снова допросили, самым трудным был вопрос, кто мог бы подтвердить ее происхождение, ведь документы, по ее словам, потеряны. Она назвала бывшую соседку по дому в Тукумсе Трине Гартмане и Перевоски — еврея, чьи документы были выправлены на поляка. Поручители помогли. Ей вручили аусвайс. Она больше не была еврейкой.
Правда, потом «дворничиха стала требовать, чтобы я прописалась, и когда я пошла в этот полицейский участок, оказалось, что они помнят… они тоже были участники… расстрела, потому что откуда они могли узнать, оказалось, что они помнят случай в лесу, и они мне говорят: „Как же, вы же были замужем! Почему же тут сказано, что вы незамужняя?“» Элле вновь удалось выкрутиться. Все же неприятности настигли ее вместе с новыми друзьями Нейманисами, арестованными по доносу как коммунисты, — Эллу, как и их, выслали в Германию. Но уже как латышку, не как еврейку.
Элла вернулась в Ригу, вышла замуж, сохранив в память о первом муже его фамилию. Со вторым мужем они прожили долгую жизнь и умерли в возрасте под 90. Остались дочь и внучка.
Ее история не могла пройти мимо известного рижского кинодокументалиста Герца Франка. Работая над фильмом о Рижском гетто («Еврейская улица», 1992), он взял у нее интервью, где в присущей ему провокационной манере задал Элле Медалье довольно-таки дикий вопрос, не находит ли она свое поведение в Румбуле предательством еврейского народа. Ведь Элла отказалась от своей национальности. Вопрос этот настолько ее ранил, что долго не могла прийти в себя и отказала Франку в каком бы то ни было сотрудничестве.
И, по-моему, правильно сделала. А что, надо было гордо пойти на смерть со словами «Стреляйте в меня, я еврейка»? Сократить на единицу и без того ничтожное число выживших рижских евреев? Или же увеличить на одного человека жизнь народа, каждый второй из которого был убит? В моральном смысле она абсолютно права. Тем, что осталась жива, она нанесла ущерб злу. У нее был невероятно сильный противник, и Элла Медалье его одолела.
…Последний эпизод я рассказал еще и себе в назидание. Пытаясь создать правдивый рассказ, иной раз приходится затрагивать то, о чем лучше бы промолчать, да не всегда получается.
…Если есть вещи, лежащие за пределами человеческого сознания, то величайшая из них — это судьба. Та самая, что выбрала Эллу Медалье в числе тех немногих, кому суждено было избежать смерти. Но такие люди были, несмотря на убийственную тщательность, присущую нацистским злодеям. И то, что эти люди спаслись, говорит о том, что любое, безмерное, казалось бы, зло не абсолютно. И это хоть немного, но обнадеживает.
Притом что никто, наверное, не способен объяснить, как было позволено случиться тому ужасу, который случился в Риге 77 лет назад.
Адъютант
В то самое время, когда в Лиепае шел мюзикл о «трагической судьбе латышского летчика», на сцене Латвийской национальной оперы была поставлена опера «Валентина», посвященная судьбе Валентины Фреймане. Ее родители погибли в гетто, в тюрьме — молодой муж, сама она чудом пережила Холокост, скрываясь у знакомых, рисковавших ради нее жизнью. Когда писалась эта книга, Валентина жила в Берлине, там от нее я и узнал эту историю. Впрочем, она ее описала в своих мемуарах, но в устном исполнении звучала еще более впечатляюще. Я приведу ее рассказ с небольшими дополнениями, услышанными мною от Маргера Вестермана.
Одной из тех, кто помогал Валентине скрываться, была женщина по имени Тамара Дворкина, «женщина броской чувственной красоты, блондинка… с фарфоровыми голубыми глазами». 8 декабря в колонне смертников Тамару гнали в Румбулу, но ей удалось сбежать и спрятаться в каком-то подвале. Во время прочесывания домов после акции ее обнаружили полицейские.
«Ее заметил эсэсовец высокого ранга, один из руководителей акции. Им оказался Карл Егер… Вероятно, мужчину словно поразило молнией…» Было это при следующих обстоятельствах. Вместе с другими евреями, которых обнаружили на территории Большого гетто после акции, ее отвели на Старое еврейское кладбище, чтобы расстрелять. Тут-то она и попалась на глаза Егеру. Егер взглянул на часы и скомандовал: «Акция закончена». Расстрел не состоялся. Избежавших расстрела отправили в Малое гетто.
Ее же Егер перевез к себе домой. «Тамара жила у Егера как любовница, официально — прислуга. Он снабдил ее необходимыми документами».
Карл Егер, это имя было мне знакомо. Командир айнзатцкоманды, орудовавшей в Литве, часто упоминается в исторических трудах, поскольку составленный им отчет — «Отчет Егера» — наиболее точный из сохранившихся отчетов о деятельности айнзатцкоманд. За период со 2 июля до 25 ноября 1941 года, говорится в отчете, ликвидированы 136 423 еврея (46 403 мужчины, 55 556 женщин и 34 464 ребенка). Господин доктор (ему нравилось, когда к нему обращались так, а не по званию, он был доктором права) любил точность. Сохранилась его характеристика, где наконец-то я встретил слово «нордический», правда, безотносительно к характеру: «Рост высокий, телосложение стройное, атлетическое. Внешний облик — нордический. Черты характера: открытый, честный, верный, надежный, скромный».
Я уже представлял себе, как он одной рукой перебирает кудри Тамары, а другой — подбивает цифры убитых ее соплеменников, но оказалось, это не тот Карл Егер, а другой — его полный тезка. Спаситель Тамары был моложе и пост занимал пониже, но не такой уж маленький — он был адъютантом Еккельна.