Лаборант Гурвич
В 1941 году студент Латвийского университета Перси Гурвич и его уважаемая когда-то семья оказались в Рижском гетто. Отец, адвокат, был товарищем (заместителем) министра продовольствия в кабинете Керенского. 8 декабря 1941 года его родители, младший брат и первая жена были расстреляны в Румбуле. Он выжил и в 1943 году оказался в Институте медицинской зоологии при государственном комиссаре восточных областей, созданном «для дезинфекции организаций восточных областей».
И не он один. Свидетельствует Семен Пейрос (протокол от 22 ноября 1944 года): «18 февраля 1943 года я был отправлен администрацией гетто в Клейсты на работу в Институте медицинской зоологии. Прибыв туда, я застал там трех евреев из гетто, которые рассказали, что помимо общих работ по доставке дров, содержанию дома и двора в чистоте меня ждет главная работа, которая заключалась в том, что мы должны кормить вшей собой. И на самом деле на следующий день в восемь часов утра я должен был прибыть в лабораторию, где мне велели засучить рукава, к рукавам привязали восемь клеток, наполненных вшами, приблизительно 15–20 тысяч штук, и в течение 20–30 минут вши питались моей кровью. После чего сытые вши снимались».
Зачем это было нужно? Для прорыва в нацистской медицине. Вновь Ольга Траумберг: «Вши инфицировались возбудителями сыпняка, потом евреи кормили их три-четыре дня. Вши впоследствии убивались, в их внутренностях возбудители умножались в 2 миллиона раз, затем эти внутренности перерабатывались и из них вырабатывалась сыворотка». Для таких «научных» опытов институт всегда должен был располагать достаточным количеством живых вшей, которые могут жить, лишь получая свежую человеческую кровь.
«…Мы наносим им раны и сыплем туда опилки и толченое стекло;
удаляем кости, мышцы и нервы,
сжигаем их плоть, чтобы изучить ожоги при взрывах;
кладем яд в их еду, заражаем их малярией, тифом и другими болезнями
во благо германской армии».
Это вновь цитата из поэмы Резникоффа «Холокост». Поэма основана на материалах судебных процессов над нацистами. Среди материалов Нюрнбергского процесса есть «Дневник отделения исследования сыпного тифа и вирусов при Институте гигиены войск СС».
«Так как опыты на животных не дают возможности получить достаточно полную оценку, эксперименты должны быть проведены на людях» (запись от 29 декабря 1941 года). «Испытания сыпнотифозных вакцин решено проводить в концлагере Бухенвальд» (запись от 2 января 1942 года).
«Различные вакцины, в частности от сыпного тифа, были применены на 392 заключенных, 89 составляли контрольную группу. 383 заболели, 97 умерли… Кроме того, были проведены испытания по „определению надежного способа заражения“ сыпным тифом путем инъекций свежей крови больных сыпным тифом различными способами» (из приговора Международного военного трибунала).
Делалось это так. Группе жертв сначала делались прививки сыпнотифозной вакцины, а затем их заражали вирусом сыпного тифа. Чтобы отчетливо выявить действенность вакцины, другую группу заключенных заражали только возбудителем тифа — без предварительной прививки. «Я должен сказать, что среди политических и военнопленных, использовавшихся для экспериментов, русских было большинство, — давал показания Альфред Балаховский, до войны — завлаб Института Пастера в Париже. — Это объясняется тем, что организм русских по сравнению с другими заключенными оказывал самую высокую сопротивляемость» (стенограмма заседания Международного военного трибунала от 29 января 1946 года).
Сенсация
В этой истории о «медицинской зоологии» не было бы ничего нового, если бы в обвинительном заключении Рижского процесса не содержалась абсолютно сенсационная вещь: «Институт медицинской зоологии культивировал размножение вшей и впрыскивание им возбудителей сыпного тифа с целью распространения эпидемии сыпного тифа в ряде оккупированных немцами областей и районов Советского Союза, а также лагерях военнопленных. Вскормленные таким образом вши использовались для впрыскивания им возбудителей сыпного тифа, а затем для умножения возбудителей в миллионы раз. Затем возбудители сыпного тифа Институтом гигиены СС отправлялись в оккупированные немцами области Украины, Белоруссии, Польши, лагеря военнопленных, где через некоторое время вспыхивали эпидемии сыпного тифа[11]».
Это ведь не что иное, как производство биологического оружия. Неужели? На чем же было основано это обвинение? И почему на Нюрнбергском процессе о нем ничего не говорилось? Больше того, нет этого и в приговоре Рижского процесса.
Гурвич в заявлении от 25 ноября 1944 года: «В 1943 году лаборантка института Анна-Мария Шлоте из Грейфевальда была отправлена по секретному распоряжению командира СС и гестапо во Львов в Серологический институт им. Бернича и оттуда привезла три стеклянные пробирки, наполненные возбудителями сыпняка. Путем впрыскивания эти возбудители вводились во внутренности вшей. Евреев заставляли кормить их, а через несколько дней вши убивались. Возбудители, таким образом, увеличивались в миллиарды раз и снова заключались в пробирки. Пробирки были отправлены в Институт гигиены СС на бульвар Кронвальда. Оттуда специальными курьерами пересылались дальше на восток. Вскоре в Институт медицинской зоологии поступали заявления из Белоруссии и Украины об эпидемиях сыпняка… Сыпняк служил удобным предлогом закрывать отношения с целыми областями и иметь там свободные руки для расправы с населением или заключенными».
Свидетельство Семена Пейроса от 22 ноября 1944 года: «Очень часто вши отправлялись охранником в Берлин к доктору Газе. Через некоторое время вши присылались из Германии обратно, помещались в особых помещениях, куда нам строго запрещалось заходить без провожатого. Однажды сопровождавший меня дезинфектор Лоссе сказал: „Если хочешь жить, то близко к вшам не подходи“. Вши в этом изоляторе находились не более 24 часов, а затем их отправляли на аэроплане в Белоруссию, Украину и Эстонию». Теперь еще и Эстония, причем пробирки со вшами уже приходят не из Львова, а прямо из Берлина. Звучит не очень убедительно.
В своих воспоминаниях Семен Пейрос пишет об этом уже безо всякой уверенности: «По-видимому, центральный институт в Гамбурге занимался вопросами ведения бактериологической войны, а наш питомник служил лишь поставщиком насекомых-паразитов, распространителей массового поражения. Это, понятно, были только наши догадки».
Ссылка на свидетельские показания о возбуждении эпидемии тифа в лагере Саласпилс есть в копии отчета сотрудника МГБ ЛССР Владимира Известного от 17 января 1947 года, имеющейся в музее Холокоста в Вашингтоне. Проверить свидетельства ему не удалось — лагерные врачи, укрывшиеся на Западе, к ответственности не привлекались.
Что же касается Гурвича, то он впоследствии вспоминал только о разработке вакцины для вермахта. Историк Илья Альтман рассказывал мне, что Гурвич в его присутствии не раз отказывался от своих показаний относительно возбужденных нацистами эпидемиях тифа и говорил, что его показания в 1945 году написаны под диктовку следователя.
Альтман посоветовал мне обратиться к вдове Гурвича, но та ничего не припомнила и отослала меня к Петеру Штагеру из Германии, который поддерживал с Гурвичем дружеские отношения. Тот прислал мне немецкое издание мемуаров Гурвича: «Надеюсь, что Вам, уважаемый господин Симкин, это поможет». Не помогло — никакой новой информации по этому вопросу там не было.
Перси Гурвичу, как и другим подопытным, удалось выжить благодаря начальнику Института медицинской зоологии, приват-доценту Грайфсвальдского университета Фрицу Штайнигеру. Приказ расстрелять работников из гетто при приближении Красной армии он не выполнил. Напротив, предложил им бежать. Штайнигер и прежде проявлял себя с неплохой стороны. Он являлся еще и референтом по расовой теории, то есть в его обязанности входило измерение черепа заподозренных в еврействе. В 1944 году Штайнигеру было поручено проверить, семиты ли караимы (их община проживала в Прибалтике). В очередной раз — «караимский вопрос» и прежде поднимался. От ответа на этот вопрос зависела их судьба: если тюрки — будут жить, если семиты — нет. Штайнигер дал заключение, что караимы — тюрки.
Вернемся, однако, к Гурвичу, человеку, как говорится, извилистой судьбы. Так случилось, что я разговаривал не только с его вдовой, но и с предыдущей — второй — женой (первая, как мы помним, погибла в гетто). Ею оказалась Валентина Фреймане, о которой я уже рассказывал. Она знала его с детства, они учились в одной гимназии. Собственно, там его знали все — он был гордостью гимназии. Перед любыми делегациями выступал с речами и стихами на древних языках. Перси был полиглотом — он знал 13 языков. После войны Гурвич окончил аспирантуру МГУ, защитил диссертацию и работал в Латвии.
Выживших тянуло друг к другу, а у них с Валентиной было много общего — у обоих погибли родители и супруги. Они поженились. Впрочем, брак был недолгим, что, по ее словам, спасло Валентину от ареста. В 1950 году, сразу после того, как уже бывший муж был арестован по политической статье, к ней приходили несколько раз, но, узнав о разводе, оставили в покое. Год спустя его осудили. За что? Как Гурвич рассказывал близким, он был репрессирован за высказанное вслух замечание, что газета «Правда» пишет неправду.
Историк из Латвии Индулис Ронис в 1990-х годах при поддержке тогдашнего генерального прокурора Яниса Скрастиньша скопировал множество документов из бывшего архива КГБ Латвийской ССР, и в их числе «дело Гурвича», арестованного 5 ноября 1950 года, 17 ноября 1951 года осужденного на семь лет Особым совещанием МГБ Латвийской ССР по статье 58–10 (антисоветская пропаганда) и освобожденного 8 июля 1954 года (досрочно). В деле, по словам Рониса, есть сведения о тесном сотрудничестве Гурвича с КГБ, о котором тот кому-то проговорился, что и послужило поводом для ареста. То же самое я слышал от Маргера Вестермана, называвшего Гурвича не иначе как авантюристом.