Об этом рассказывал суду еще один свидетель — Янис Каулиньш. Правда, сам он в это время находился под арестом, поскольку был старостой барака в концлагере. После процесса он по приговору ОСО за «измену родине» переместился в лагерь советский, откуда уже не вернулся.
Еккельн вяло защищался, повторяя, что Саласпилс подчинялся начальнику СД, а тот получал указания напрямую из Берлина, устно и тайно. Он уже ничего из себя не изображал, что с ним иной раз случалось на следствии. На допросе в новогоднюю ночь в ответ на предъявленные ему свидетельские показания об убийствах отнятых у родителей детей в Саласпилсе обвиняемый воскликнул: «Не может быть!» И потом еще раз, изображая возмущение, повторил, что никак не может в это поверить.
Служебная переписка
«Отделению охранной полиции. Прошу Вашего указания, разрешено ли цыганке Люции Страздыньш, которая замужем за латышом, живет с ним вместе и имеет от него ребенка, проживать в городе Либаве. Префект Г. Граудс». (С цыганками из смешанных браков поступали так же, как с еврейками. — Л.С.)
«Префекту города Либавы. Решено, что цыганка Люция Страздыньш сможет только в том случае здесь жить, если она подвергнется стерилизации. Это ей объяснить и о результатах доложить. Франк, начальник отделения охранной полиции Либавы».
«Начальнику отделения охранной полиции Либавы. Присылая обратно Ваше отношение от 10.12.1941 о стерилизации цыганки Люции Страздыньш, сообщаю, что упомянутая 09.01.1942 года стерилизована в местной больнице. Г. Граудс, префект г. Либавы».
Награды
29 января. Свидетель генерал-майор Эмиль Юст, перед войной — абверовец, военный атташе в прибалтийских странах, в войну — начальник главной полевой комендатуры Литвы. На Рижском процессе — свидетель, а несколькими месяцами позже — обвиняемый в шпионаже и приговоренный к расстрелу.
Между прочим, арестовали его по чистой случайности. Сотрудник госбезопасности Александр Славинас (еврей из Каунаса) возглавил оперативную группу НКГБ Литовской ССР, летом 1945 года отправившуюся в Берлин для розыска руководителя коллаборационистской гражданской администрации генерала Пятраса Кубилюнаса. Его выкрали из английской оккупационной зоны и перевезли в советскую. От Кубилюнаса Славинас узнал, что Юст изменил фамилию и скрывается в советской зоне оккупации — в одном из лагерей для немецких военнопленных. Вскоре Юста нашли и арестовали смершевцы.
На суде Юст свидетельствовал против Еккельна. Говорил, что тот славился изощренной жестокостью. Рассказывал, как Еккельн смещал подчиненных, исполнявших его требования о беспощадной расправе над мирным населением без должного рвения.
Но досаду у Еккельна вызвало не это, а фраза о том, как Юст был поражен, прочитав в газете о награждении Еккельна Рыцарским крестом. Это единственный случай, известный ему, Юсту, награждения таким орденом за работу в тылу — все кавалеры Рыцарского креста получали свою награду только за военные подвиги.
Еккельн разгневанно вскрикнул: «Я получил все свои награды на фронте и только там! Это Юст получил свои Железные кресты обеих степеней за борьбу с партизанами в Литве, не пробыв ни дня на передовой!»
Ему, как никому другому, было известно, как воевали с партизанами. Обычно это делалось путем создания так называемых «нейтральных зон». В обиходе их называли «мертвыми зонами», что объяснялось уничтожением входящих в них населенных пунктов и части местных жителей. В феврале-марте 1943 года в районе озера Освея (Витебская область) Еккельн руководил операцией «Зимнее волшебство». Ее стратегической целью было создание 30-километровой «нейтральной зоны» в районе белорусско-латвийской границы. Из-за сопротивления советских партизан удалось создать только 15-километровую «мертвую зону», на территории которой было убито до 12 тысяч мирных жителей, а 7 тысяч — угнано в Германию. Еккельн оставил за собой залитую кровью выжженную землю и отравленные колодцы[21].
Еккельн был многажды награжден — еще до войны имел знак отличия за восемь лет службы в полиции, медаль «10 лет в НСДАП» и партийный значок ветерана, а уже во время войны получил Железные кресты I и II степеней, немецкий Золотой крест, Рыцарский крест и дубовые листья к нему, а также кресты за заслуги с мечами I и II степеней. Его отличало трепетное отношение к наградам.
«Еккельн увидел на моем мундире „штурмовую медаль“, которой я был награжден за участие в боях против частей Красной армии на северном участке фронта, — вспоминал на допросе 24 декабря 1945 года бывший командир 26-го полицейского полка Георг Вайсиг[22]. — …Еккельн в присутствии подполковника полиции Титтеля и других офицеров спросил у меня, сколько лично я убил русских. Я ответил, что лично ни одного русского не убил. Тогда Еккельн сказал мне: „Плохой из тебя национал-социалист, если ты не убил ни одного русского, вот я лично убил 100 человек“».
29 января допрашивали и других свидетелей обвинения. Фриц Блашек изобличал Еккельна в причастности к концлагерям. В одном из виденных им приказов говорилось, что остатки людей в лагерях должны быть переселены на восток, то есть убиты. Чтобы выполнить этот пункт, можно было убить двух человек, а можно — 10 тысяч…
Блашек, руководивший ремонтом и меблировкой рижской квартиры Еккельна, вспомнил, как весной 1943 года привез ему новую мебель. Он был приглашен по этому случаю на обед. Там были еще гости. «…Перешли на евреев. Еккельн разгорячился, обещал всех их уничтожить. Одной пулей прикончить по крайней мере троих… По пьянке несколько раз повторил». Еккельн сам факт вечеринки не стал отрицать, но о чем говорили, не помнил, «все были пьяные».
Любовь к порядку
Труднее всего Еккельну пришлось во время допроса оберштурмбанфюрера Ганса Центрграфа, бывшего председателя военного суда СС и полиции в Остланде. Тот с юридической точностью объяснил суду пределы компетенции высшего фюрера — Еккельн мог отдавать приказы всем начальникам на своей территории, не мог лишь вмешиваться во внутренние дела подчиненных ему органов. Все они, тем не менее, исполняли его указания, а если приказы поступали сверху, то ему тоже ходили докладывать. Еккельн мог те приказы обжаловать, если был не согласен. Рассказал Центрграф и о его приказах об «акциях».
Еккельн развернулся к Центрграфу:
— Если свидетель говорит о расстрелах евреев, не принимал ли он сам участие в этих расстрелах, которые происходили якобы по моему приказу?
Тот ответил, что знает о приказах Еккельна от офицеров его штаба и из документов, проходивших через суд. Знает и о том, что расстреливали полицейские батальоны, находящиеся в подчинении Еккельна.
Столь убедительно никто его не изобличал. Возможно, это было учтено при определении дальнейшей судьбы Центрграфа. В 1955 году его выпустили из СССР в ФРГ.
Впрочем, Еккельн везде, где мог, огрызался.
— В лагерях и тюрьмах советские граждане расстреливались без суда и следствия?
— Без суда — да. Но не без следствия.
Центрграф:
— В конце 1941-го года в суде накопилось много дел, все — о казнивших евреев. Их обвиняли в самоуправстве — расстреливали жертв пьяные и изгалялись. Я доложил об этом Еккельну.
Доложил — это означало, что его приговоры подлежали утверждению высшим фюрером. Еккельн легко мог освободить обвиняемых от наказания (за такую-то мелочь, все равно ведь жертвы подлежали уничтожению). Ничего подобного. «Генеральская позиция была четкой… Он приказывал их наказать. Притом по всей строгости закона».
Свидетельствуя на Рижском процессе, Центрграф повторил то же самое, что вызвало у судей уточняющие вопросы. «Да, Еккельн сказал, что против этих людей надо принять самые решительные меры. Эти люди в пьяном виде болтались по улицам, пользовались своим оружием и дико стреляли в население», — повторил он. И на пальцах объяснил, в чем отличие от солдат-расстрельщиков: «Те, кто принимает участие в расстрелах евреев, выполняют важную политическую обязанность. А те, которые предпринимают самоличные акции, должны быть строго наказаны».
Надо думать, нацисты поступали так потому, что погромы — это ведь кровавые беспорядки, которым сопутствуют грабежи. Преследование евреев замышлялось не как преступление, но как его абсолютная противоположность — осуществление высшего правосудия. Евреев должно было постичь то, что им полагалось по справедливости и по закону.
Даже когда Еккельн лично брал в руки оружие, а было это не раз, он воображал себя не убийцей, а строгим судьей и одновременно исполнителем приговора. Помните рассказ Маргера Вестермана, видевшего его на улице гетто в распахнутой шинели и с пистолетом в руке? В тот день, 8 декабря 1941 года, он, по-видимому, стрелял по людям, укрывшимся в домах и не замеченным шуцманами при отправке в Румбулу. С его точки зрения, это были законные действия.
«Лично я евреев не расстреливал» — так на допросе 30 декабря 1945 года он ответил на вопрос следователя. Тогда следователь зачитал ему показания Фрица Блашека о том, как во время «акции» в Румбуле «седой старик упал в яму во время расстрела, пытался покончить свои страдания самоубийством, вынул нож и хотел перерезать кровеносные сосуды, и тогда Еккельн подошел к краю ямы, сказал: „Ты не имеешь права лишать себя жизни“ — и убил старика из пистолета». Еккельн прокомментировал эти показания кратко: «Блашек показывает неправду».
«Когда надо было работать в Межапарке в доме Еккельна, то надо было заходить в сарай, чтобы он нас не видел», — рассказывал историку Арону Шнееру выживший узник Рижского гетто Лазарь Ротбарт 15 ноября 1981 года. Процитирую еще фрагмент из сделанной Шнеером записи этой беседы: «Что вы делали у Еккельна?» — «Убирали у него дачу, дрова разгружали. Нас трое было. Еккельн высоко сидел. Иногда он, конечно, вмешивался».
Вот каким было это его вмешательство. «В 1942 году помещения полиции убирались двумя еврейками. Еккельн шел мимо и увидел, что они курят. Приказал взять их, в этот день они были расстреляны». Об этом, естественно, рассказывал не сам Еккельн. Но, выслушав показания свидетеля Фроима Лева, обвиняемый сумел припомнить давний эпизод. Правда, по его словам, он лишь «дал приказание убрать их в гетто». В гитлеровской Германии, как мы помним, велась серьезная борьба с курением.