— Не заметно обычного в такой ситуации посттравматического синдрома. Психологически устойчивый тип. Упрямый, уверенный в своей правоте. Большинство людей достаточно социализировано, чтобы чувствовать вину, когда вредят другим. Совершать насилие они могут, когда не чувствуют себя виновными. И Еккельн тут не исключение, ведь он лишь с усердием исполнял приказы. Целостный человек, совесть его была чиста. Хотя скорее она у него просто отсутствовала.
Рассказ о семи повешенных
Выписка из акта: «Я, начальник отделения ОУ ГУПВИ НКВД майор Недзвецкий, в присутствии председателя Военного трибунала ПрибВО полковника юстиции тов. Панкратьева и врача Ягодинской 3 февраля 1946 года в 15 часов 30 минут в городе Рига на площади Победы публично привел в исполнение приговор Военного трибунала ПрибВО над военными преступниками… Смерть вышеперечисленных преступников наступила немедленно. Трупы преступников преданы земле».
Для семи приговоренных нацистов была смонтирована большая виселица с общей перекладиной. Их поставили в открытые кузова полуторок (по двое в каждую, только Еккельн был в машине один), накинули на шеи петли, затянули. Затем шоферы по команде одновременно дали газ.
За происходящим наблюдала толпа народа. По утверждению Грутупса, рижан туда сгоняли в принудительном порядке. Это, конечно, не так, люди склонны к такого рода зрелищам. К тому же в Риге это было первое повешение за несколько столетий. Лжет Грутупс и утверждая, будто «благородный» Еккельн сам продел голову в петлю — на самом деле, по свидетельствам очевидцев, старался от нее увернуться. В толпе, собравшейся на площади Победы, Грутупс умудрился выискать евреев. На этот раз он не ошибается, хотя по окончании войны в городе их осталось неполных две сотни.
Петр Крупников видел там многих из них — бывшие узники считали своим долгом присутствовать на этой казни. Одним из них был будущий автор первой книги о Рижском гетто Макс Кауфман. Он специально приехал из Вены, где оказался после гетто и нескольких концлагерей, чтобы увидеть, как судят Еккельна. Еще искал могилу Артура Кауфмана — безуспешно. Его сына застрелил весной 1943 года комендант гетто Рошман — за то, что тот, работая на торфоразработках, раздобыл у крестьян немного еды[24].
Грутупс пишет, что трупы на виселице раскачивались несколько дней и только после того, как прошел слух, что их собираются похитить «лесные братья», — тогда тела сняли и похоронили. Это не так, на самом деле они висели ровно столько, сколько было положено по указу от 19 апреля 1943 года.
По Сети гуляет рассказ, будто повешенные генералы висели без формы, сорванной кем-то ночью. Это тоже не так. Отец историка Арона Шнеера, тогда курсант школы милиции, стоял в оцеплении у эшафота. Он рассказывал сыну, что к повешенным подбегали люди и били их палками, а с одного сдернули штаны. Этим одним, по свидетельству присутствовавшего на казни Маргера Вестермана, был не кто иной, как Еккельн. Следующим утром на труп натянули штаны, но не генеральские с лампасами, а простые, солдатские.
…70 лет спустя в поисках места, где стояли виселицы, я бродил по площади Победы. Между прочим, ее название не имеет никакого отношения ко Второй мировой войне. Площадь была названа так в 1920-е годы в честь победы латышских частей в октябре 1919 года над добровольческой Западной армией, организованной при поддержке германского рейхсвера. Здесь должны были проходить парады армии независимой Латвии, но поскольку вскоре страна потеряла свою независимость, вопрос отпал сам собой.
В послевоенные годы по площади проходили праздничные демонстрации, а в 1985 году к 40-летию Победы рядом поставили памятник воинам Советской армии — освободителям. Нынешние националисты безуспешно призывают его демонтировать.
Монумент стоит не на той части площади, где когда-то стояли виселицы, от этого места его отделяет парк Победы. Он прежде назывался Петровским и был разбит еще до революции, причем в посадке деревьев участвовал Николай Второй.
Скажете, каждое из этих событий — само по себе и они никак друг с другом не связаны? Но у истории свои гигантские метасюжеты, ленты которых раскручиваются по ее воле. И если представить себе, будто между событиями, в разные годы происходившими на площади Победы, существует символическая связь, то их кульминацией, несомненно, стали бы виселицы 1946 года.
«И расскажи сыну своему»[25]Вместо послесловия
Мой отец начал бегать в 60 лет. Правда, на войне ему, солдату-связисту, тоже пришлось побегать. Под обстрелом, с двумя тяжелыми катушками, как он говорит, на горбу, на бегу их разматывая. В 60 он вновь побежал, до 70 одолевал марафонскую дистанцию, а после — 10-километровую. В 90 на международных состязаниях ветеранов в Лионе завоевал звание чемпиона мира.
В свои 60 я вместо бега пошел, спотыкаясь, от одной расстрельной ямы к другой. Мой скорбный поход начался у противотанкового рва в поселке Ляды на границе России и Беларуси, вырытого в июле 1941-го отступавшими красноармейцами в 300 метрах от большака. На его дне лежат 2 тысячи человек, среди них 10 моих родных по отцовской линии.
Вот уже третий раз приближаюсь я к этой страшной теме, третью книгу пишу, мучаясь от дурных снов. В первой было о жертвах нацистов, о восставших узниках Собибора, при отсутствии выбора сделавших свой выбор. Во второй — о людях, пошедших в подмастерья к убийцам. Этими был сделан совсем другой выбор, хотя и не всегда по доброй воле, часто — под влиянием обстоятельств. На сей раз попробовал вглядеться в тех, кто сам эти обстоятельства создавал.
«Иногда прошлое не отпускает, — сказано в рассказе Стивена Кинга „Ученик дьявола“. — Разве не поэтому люди учат историю?»
Пожалуй, что так. Прочитанная в наши дни, история Еккельна — до поры — кажется в чем-то узнаваемой, да и черты его характера вовсе не уникальны, их легко опознать в людях из нынешнего времени. Нет, конечно, далеко не каждый неудачник, националист и карьерист, будь он трижды психопат, способен превратиться в рационализатора зла. Но когда поток вранья зашкаливает, а верность ему вознаграждается, некоторые преображаются и неожиданно для окружающих изъявляют готовность бесстрастно убивать «чужих».
Прошлое не отпускает не одних только евреев, потрясения отражаются не на них одних. «Если однажды разбудить инстинктивную, дремлющую в человеке готовность к человекоубийству, если сделать ее долгом, — заметил уже упоминавшийся здесь соотечественник Еккельна юрист Себастьян Хафнер, — то поменять объект уничтожения ничего не стоит».
Евреи дольше других народов хранят память о своих мучителях. Вот уже больше двух тысячелетий каждый год поминают Амана[26]. Фридрих Еккельн занял бы никак не меньшее место в списке палачей еврейского народа, как бы длинен ни был такой список. Во всяком случае, он сделал все возможное для того, чтобы история этого народа оборвалась.
В числе отправленных им на смерть обитателей Рижского гетто был великий историк еврейского народа профессор Семен Дубнов. Ему был 81 год. Он не сразу попал в гетто, его прятали, а когда попал, умудрялся в перенаселенном доме на улице Лудзас писать карандашом статью о происходящих на его глазах страданиях своего народа. Рассказывают, что когда 8 декабря 1941 года Дубнова уводили латышские полицейские, он воскликнул на идиш: «Идн, шрайбт ун фаршрайбт…» («Пишите, евреи, записывайте…»). Возможно, это всего лишь легенда, но такая, какая могла быть правдой.
Может, у евреев вообще миссия такая — быть летописцами истории? Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? У евреев — шестое, на дворе — 5777 год. А не 2017-й, как у христиан. И не 1438-й, как у мусульман. Давно тут живем.
За минувшие столетия у евреев сформировалось шестое чувство, наряду с осязанием, вкусом, зрением, обонянием и слухом — память. Того, кто дочитал до этой страницы, не испугает еще одна цитата — последняя. Из романа Джонатана Фоера «Полная иллюминация», уж очень она к месту.
«Если неевреи постигают мир посредством традиционных чувств, а памятью пользуются лишь как вспомогательным рычагом, помогающим интерпретировать события, то для евреев память важна не меньше, чем укол булавки, или ее серебряный отлив, или вкус крови, выступившей от ее укола на пальце. Уколовшись булавкой, еврей вспоминает другие булавки. Только связав этот укол с другими уколами — когда его мать пыталась заштопать рукав, из которого он не вынул руку, когда у его дедушки, долго гладившего влажный прадедушкин лоб, отходили онемевшие пальцы, когда Абрам проверил, заострен ли нож, чтобы Исаак не почувствовал боли, — еврей понимает, почему ему больно».
…В этой миссии — писать летопись — важна любая деталь. Никому не известно, какой величины она потом окажется. Не только большое, но и малое на расстоянии видится иначе. Никто не должен быть забыт — не только жертвы, но и палачи. И за это евреи в ответе перед историей. Зачем помнить их имена? Думаю, вот зачем. «Кто не знает, откуда он пришел, — говорили еврейские мудрецы, — не будет знать, куда ему идти». Кто не знает в лицо палачей, не будет знать, как сохранить жизнь.
Генри РезникСохранить способность сострадать
Холокост — уничтожение германским нацизмом 6 миллионов европейских евреев в годы Второй мировой войны. Спланированное и тщательно реализованное. Не «за что», а «потому что». Просто потому, что родились евреями и так назывались.
Гонения — составная часть без малого 2000-летнего периода истории еврейского народа, рассеянного по всему миру после разрушения Иерусалима и сожжения Второго храма римлянами в 70 году н. э. До XIX века преследования евреев проводились на религиозной почве — не потому, что не та кровь, а за то, что отвергли Христа. В сущности, как точно отметил Николай Бердяев, религиозный антисемитизм есть антиюдаизм и антиталмудизм.