Эдуард
Разметавшись по огромной круглой кровати, Вульф спал и видел сон. Снилась ему Элеонора, молодая, красивая, элегантная, в голубом атласном платье до пят, в лаковых туфельках, она стояла у окна их арбатской квартиры и разговаривала с ним. Разговаривала без слов – рот ее не открывался, застыл в нежной улыбке – но Эдик ее прекрасно слышал и понимал…
«Мой милый мальчик, – шептала она. – Мой сынок… Прости меня, если можешь…»
Вульф хотел перебить ее, крикнув, что давно простил, но слова стояли комом в горле, а без них говорить не получалось… Тогда он шагнул к Элеоноре, но она отдалилась вместе с окном, словно комната вытянулась. Эдик побежал. Но с каждым его шагом мама оказывалась все дальше и дальше… Вот она почти исчезла, слившись с голубым небом. Теперь Эдик видел только ее размытый силуэт, постепенно растворяющийся в голубизне, таявший, как снег на солнце… Когда он совсем испарился, комната стала прежней, но вместо матери у окна появился Дусик. Он жался к подоконнику и скулил, подобно потерявшейся собаке.
– Ты что плачешь? – спросил Эдик – у него неожиданно прорезался голос. – Кто тебя обидел?
Дусик не ответил, только горько всхлипнул, а потом пропал. Но не как Элеонора – постепенно, а разом: был и нет его. Место у окна не долго пустовало, почти сразу его заняла Аня. На ней было то же платье, что и на Элеоноре, те же туфли, только у девушки на шее имелось колье. То самое, фамильное. Оно сверкало, слепя глаза…
И тут Вульф проснулся, услышав, как на прикроватной тумбочке разрывается телефон.
– Алло, – хрипло произнес Эдик, схватив трубку. – Кто это?
– Эдуард Петрович, – заговорил кто-то на другом конце провода. – Извините, что разбудил, я думал, вы уже встали – время девять…
– Кто это?
– Следователь Головин.
– Да-а? – удивленно протянул Вульф, стряхивая с себя дурман дурацкого сна. – И чего вам?
– Я осмелился позвонить, чтобы сообщить вам две новости: хорошую и плохую. Начну с хорошей – сокровища вашей матушки найдены. Вы рады?
– Мне плевать!
– Вы даже не спросите, где и при каких обстоятельствах?
– Нет.
– Тогда перехожу к неприятной новости… – Повисла пауза, которую Новицкий не стал нарушать, пусть майор без наводящих вопросов выкладывает, что надо. И он выложил: – Вашего сына арестовали сегодня ночью при нападении на человека с применением холодного оружия…
– Чего?
– Арестовали, говорю…
– За нападение? Дениску? – тупо переспросил Вульф.
– Он накинулся на молодую женщину, угрожал ей расправой, бил. При задержании у него изъяли нож и набор отмычек… То есть, кроме всего прочего, он незаконно пытался проникнуть в жилище…
– И на кого он напал?
– На Анну Железнову. Он подстерег ее у дверей квартиры и набросился сзади…
– А до этого пробовал квартиру вскрыть, я правильно понимаю?
– Правильно.
– А вы паникер, Станислав Палыч, – хмыкнул Вульф.
– В каком смысле?
– Грозились плохую новость сообщить, а оказалось, что мальчуган мой всего лишь напал на девчонку… – излишне беспечно проговорил Эдуард Петрович. – Три года условно, товарищ майор, стоит ли меня ради такой ерунды беспокоить?
– А я пока до плохой новости не дошел. Как говорится, это присказка, сказка будет впереди…
– Тогда рассказывайте, слушаю…
– Денис Эдуардович Новицкий подозревается в предумышленном убийстве вашей матери и гражданки Голицыной, а также непредумышленном гражданки Богомоловой…
– Чего-чего?
– Мне повторить?
– Нет, нет, не надо… Дайте осмыслить… – Вульф, прижав трубку к уху, встал с кровати и направился в туалет – сидя на унитазе, ему лучше думалось. – Дениска подозревается в трех убийствах?
– Совершенно верно. – Головин опять помолчал. – Еще ему инкриминируют попытку отравления гражданки Железновой Анны Вячеславовны.
– Ее пытались отравить?
– Да. Конфетами. Кстати, при обыске в квартире вашего Дениса найдена коробка трюфелей, идентичная той, которую прислали Ане вместе с ядовитыми конфетами… Только их не девушка откушала, а ее соседка, Богомолова.
Головин закончил свою речь, ожидая реакции, но Эдуард Петрович молчал, в этот момент он складывал в уме головоломку (типа кубика-рубика, где каждый квадрат – факт), которая никак не желала сходиться…
– Я чего звоню, – вновь заговорил Головин, – вашему сыну разрешили сделать один телефонный звонок, думали, он адвоката вызовет, а он стал какому-то Пусику звонить…
– Вот придурок, – процедил Эдуард Петрович.
– Да, неумно поступил. Пусик ведь ему на суде не поможет, ему нужен очень хороший адвокат… Обвинения-то серьезные.
– Вы хотите, чтобы я прислал в изолятор своего?
– Я ничего не хочу, – раздраженно бросил Головин. – А звоню только из сострадания к вашему сыну. Пропадет ведь, дурачок!
– Но ему назначат защитника?
– Конечно, как положено, только не мне вам говорить, как работают бесплатные адвокаты! Да ему за тройное убийство могут пожизненное дать!
– Если он убил, пусть отвечает.
– И это вы говорите?
– Я за свои поступки ответил. – Головин красноречиво угукнул типа «уж мы-то знаем, за сколько заказух ты не ответил», но Вульф сделал вид, что не заметил издевки. – Я окажу Дениске помощь. Но не из чадолюбия. Мне главное, чтобы всем воздалось по справедливости…
– Я не понял, к чему вы клоните…
– Поймете, но чуть позже. Я сейчас озвучу свою просьбу, и вы, пожалуйста, исполните ее без вопросов. Вы все узнаете сами и не позднее сегодняшнего дня…
– Ну, говорите, – чуть растерянно пробурчал Головин.
И Эдуард Петрович сказал. Выслушав его просьбу, майор очень удивился, однако, не задав ни одного вопроса, пообещал ее исполнить.
Сразу после этого Новицкий с майором распрощался, отключился, но тут же стал набирать другой номер – ему нужно было успеть сделать много звонков.
Елена
Лена положила телефонную трубку на рычаг и, всхлипнув, уткнулась лицом в сложенные ковшиком ладони. Боже, кто бы знал, как ей тяжело без поддержки Алекса. За двадцать лет семейной жизни она так привыкла к его дружескому участию (именно дружескому, потому что воспринимала его не как любимого мужчину, а как доброго товарища, которому можно доверить буквально все), что больше никто ей не был нужен, даже психоаналитик. И вот теперь она осталась одна! В тот момент, когда ей больше чем когда-либо необходима поддержка… Только что ей сообщили, что подозреваемый в убийстве ее матери задержан, им оказался ее племянник Денис Новицкий. Какая кошмарная новость! Милый мальчик Дусик, с которым она нянчилась, оказался убийцей!
Лена хотела поделиться этим с Алексом, но не решалась к нему подойти. Вот уже больше суток он с ней не разговаривал. Она пыталась вымолить прощение, но он неизменно отворачивался от нее, стоило ей приблизиться к нему. Он был очень гордым! Гордо страдающим! Лена знала, что он переживает не меньше ее, – она слышала, как он плакал сегодня ночью…
«Надо положить конец недопониманию, – решила она, – рассказать Алексу всю правду, тогда, быть может, он меня простит».
Она встала из-за стола, стерла подушечками пальцев остатки слез и решительно направилась в спальню: именно там ее муж теперь проводил все свое время, даже в клуб не ездил и с собакой не гулял.
– Алекс, – позвала Лена, остановившись у порога. – Нам надо объясниться…
Алекс, лежащий на кровати с повязкой на голове (он всегда привязывал капустные листы к вискам, чтобы избавиться от мигрени), демонстративно отвернулся.
– Я все равно не отстану, тебе придется меня выслушать… – Она подошла, села рядом. – Я виновата перед тобой, прости меня.
– Я тебя не прощаю, – с холодной яростью заявил он. – Я говорил тебе, что прощу все, кроме измены.
– Алекс! – возмутилась Лена. – Ты увидел меня с Сержем в ресторане и напридумывал…
– Напридумывал? Ты врала мне, что не виделась с ним больше двадцати лет и не хочешь видеться, что забыла его и уже не любишь… А спустя полчаса воркуешь с ним в укромном уголке ресторана!
– Мы разговаривали!
– О чем? О любви?
– Да, но не о нашей…
– Так, все! – он опять отвернулся. – Разговор окончен! Я подаю на развод.
– Что?
– Что слышала. Мне не нужна бл…витая жена. Я и так двадцать лет обманывался. Считал, что женат на честной, порядочной женщине, а ты оказалась двуличной тварью…
– Полегче, Алекс!
– Иди к черту, Лена! Мое терпение лопнуло. Завтра я съезжаю отсюда. Буду жить в нашем доме. При разводе я хочу получить именно его…
– При разводе? – все еще не веря в серьезность его заявления, переспросила Елена.
– Да! Если ты не забыла, мы составили брачный контракт, согласно которому половина нажитого имущества моя…
– Алекс, Алекс, подожди, – взмолилась она. – Я не могу этого постичь…
– Все мысли только об Отрадове? – цинично улыбнулся он.
– Моего племянника задержали по подозрению в убийстве…
– Кого же этот засранец замочил?
– Мою мать, Элеонору Георгиевну Новицкую!
Выражение брезгливого нетерпения тут же сползло с его лица, и Алекс стал таким, каким она привыкла его видеть: внимательным, участливым, добрым.
– Откуда ты узнала? – тихо спросил он.
– Только что звонили из милиции… Тот самый майор Головин, который беседовал с тобой, это он задержал Дусика при попытке очередного убийства…
– Сочувствую, Лена. По-человечески сочувствую.
– Он был таким славным мальчиком, – всхлипнула она.
– Зачем он убил Элеонору Георгиевну?
– Из-за чертовых драгоценностей!
– Из-за сказочных сокровищ? Какой же дурачок твой племянник…
– Почему сказочных? Они настоящие… Их нашли.
Глаза Алекса удивленно расширились, было видно, что он не поверил.
В этот момент раздался телефонный звонок. Лена взяла трубку.
– Елена Александровна? – спросил приятный мужской голос. – Это адвокат Моисеев вас беспокоит.
– Здравствуйте, Петр Алексеевич, я вас слушаю.
– Вы в курсе последних событий?
– Я знаю про Дениса.
– А про остальное?
– Вы имеете в виду фамильные драгоценности? Да, мне сообщили о том, что они найдены… Теперь они отойдут государству?
– Нет, Элеонора Георгиевна об этом позаботилась. На всякий случай она присовокупила к драгоценностям нотариально заверенное завещание. Коллекция достается Железновой Анне Вячеславовне. Но каждый из членов семьи имеет право оставить себе на память по одному предмету, за исключением кольца, колье и браслета из фамильного гарнитура Шаховских. Поэтому я и звоню. Для того чтобы поскорее все оформить, мне необходимо знать, какую именно вещь выберет каждый из наследников…
– Я должна приехать к вам в контору?
– Если вам удобно. Если же нет…
– Я приеду. Когда?
– Сегодня в три часа дня.
– Хорошо, – сказала она и положила трубку. – Ты слышал, Алекс?
– Да, вы разговаривали достаточно громко.
– Что ты об этом думаешь?
– Думаю, надо ехать. Ты не должна отказываться от наследства матери только потому, что ненавидела ее.
– Знаешь, Алекс, по-моему, я ее не ненавидела… Только сейчас я поняла, как сильно я ее любила…
Ее губы задрожали, и чтобы не показывать мужу своих слез, она выбежала из комнаты.
Алекс вскочил с кровати, кинулся за ней.
– Леночка, Лена, подожди… – Он догнал ее, прижал к себе. – Не плачь, милая… Не плачь…
– Я была так жестока с ней…
– Но и она тебя не щадила…
– Нет, она все делала для моего же блага…
– Как скажешь, дорогая, – прошептал Алекс, целуя ее в заплаканные глаза. – Как скажешь…
– Я тебе потом все расскажу, и ты сам поймешь… – всхлипывала она.
– Ну успокойся, девочка моя. Не плачь…
– Поедешь со мной? – сквозь слезы спросила Лена.
– Если ты хочешь…
– Я очень хочу. Мне нужна твоя поддержка.
– Тогда поедем, – он жарко поцеловал ее в губы. – С тобой куда угодно…
Лена ответила на его поцелуй. Его губы были солеными от ее слез, ее все еще подрагивали, но это не мешало им наслаждаться мгновением. Когда Алекс, наконец, оторвался от Лениного рта, она поняла, что этот спонтанный дрожаще-соленый поцелуй примирил их навсегда. Она забудет Сергея! И станет верной женой своему милому, нежному Алексу, самому лучшему на свете!
Петр
Петр сидел за рабочим столом, пил кофе. Это была уже шестая чашка за сегодняшний день, но, несмотря на гигантское (по его меркам) количество выпитого самого бодрящего напитка, чувствовал он себя отнюдь не бодро. Спать хотелось безумно. Полночи они с Сергеем носились по Москве в поисках Ани, «Фольксваген», как старую лошадь, загнали – в третьем часу утра у него сгорели тормоза и отлетело колесо. Но все метания ни к чему не привели: ни в коммуналке, ни на одном из вокзалов, ни в «Склифе» девушки не было. Совсем отчаявшись найти ее живой, Петр позвонил майору Головину, чтобы тот связался со своими дежурившими ночью коллегами, и узнал у них, не находили ли труп женщины, похожей на Аню. Оказалось, не находили, но это никого не успокоило…
Отрадов и Моисеев еще колесили по Москве, когда им позвонил Головин и сообщил, что нашел Аню. А заодно и убийцу старух, и сокровища. Пнул отбитую голову какого-то керамического пса, она треснула, из нее вывалился матерчатый сверток, а уж из него драгоценности: колье, серьги, кольца, браслеты. Их было немного, но, по словам самого Головина, эти немногочисленные украшения так переливались, что он на мгновение ослеп.
Петр пока этого великолепия не видел, но в ближайшие десять минут должен был сподобиться, так как майор Головин обещал прибыть в его контору не позже половины третьего и непременно с драгоценностями.
Стоило подумать об этом, как дверь кабинета отворилась и в образовавшуюся щель всунулась усатая физиономия Головина.
– Никого? – спросил Стас, зорко осматривая помещение.
– Рано еще… – Петр жестом пригласил майора войти. – Прошу…
Головин вошел. Стянул с головы вязаную шапочку, сунул ее в карман своей старенькой дубленки. Под мышкой у него был зажат яркий полиэтиленовый пакет.
– Это вы фамильные сокровища князей Шаховских так непочтительно таскаете? – с улыбкой спросил Петр.
– А мне в ларце, что ли, их везти? И так я с ними намучился: всю ночь не спал – боялся, что их из моего сейфа сопрут…
– Кофе не желаете?
– Не… Я воду дуть не люблю, больше пиво… – Майор уселся в кожаное кресло, крутанулся. – Клево… А в моем кабинете трехногий стул с жесткой спинкой, ладно хоть редко на нем сижу, все больше бегаю…
– Как Аня? – спросил Петр после небольшой, но напряженной паузы.
– Так себе… – Стас поморщился. – Чувствует себя нормально, но выглядит хреново…
– Сильно он ее побил?
– Нет… Больше грозился… Но она всю ночь не спала: читала и рыдала… Вот и выглядит, как зомби… – Он недовольно нахмурился. – Жена моя ей в гостиной постелила, как путной, а она даже не прилегла, все в старухиных бумагах рылась…
– Что за бумаги?
– Дневники, письма, детские рисунки, кое-какие документы – завещание как раз в одной из тетрадок было обнаружено, там же и перечень предметов коллекции, их ровно тринадцать. Элеонора Георгиевна оставила для потомков все самое дорогое: драгоценности и воспоминания. В собачьей голове спрятала фамильные сокровища, в пузе семейный архив. И все это она завещала Ане… Странно…
– Кстати, где она? Я думал, вы вместе приедете?
– Она в приемной сидит, ждет, когда ее позовут…
Петр выскочил из-за стола, бросился к двери, распахнул ее. Аня и вправду сидела и ждала и выглядела, как было сказано, хреново. И виной тому были не сизая шишка на лбу и не багровый синяк на шее, а донельзя изможденный вид: усталые глаза, сухой рот, ввалившиеся щеки. Она была такая измученная и несчастная, будто за эту ночь прожила несколько очень трудных жизней…
– Входите, Анечка, – тихо, чтобы не испугать задумавшуюся девушку, сказал Петр.
Аня все же вздрогнула, но, подняв глаза и увидев перед собой Петра, радостно улыбнулась. Улыбка преобразила ее, как преображала всегда, и теперь она не казалась отталкивающе некрасивой, просто уставшей.
– Уже пора? – спросила она, вставая с кресла и убирая тетради (они лежали у нее на коленях) в кожаную сумку.
– Без четверти, скоро все появятся… А мы пока разложим украшения.
Они втроем вернулись в кабинет. Аня села в уголке, Петр устроился на своем привычном месте, Стас встал рядом, достал из-под руки пакет, схватил его за дно и легонько тряхнул. На черную лакированную поверхность стола высыпались сплетенные в змеиный клубок украшения и тут же заиграли, подставляя под лампу дневного света отшлифованные бока камней. Петр не разбирался в драгоценностях и всегда считал, что бриллиант от, скажем, фианита отличается лишь ценой, но, глядя на эти камни, понял, как глубоко заблуждался… Бриллианты, в отличие от своих дешевых двойников, живые! В них живут огонь и солнце! А не лед, как думают некоторые… Они не холодные и не надменные, а веселые, озорные и немного лукавые… А еще безумно, завораживающе красивые…
Некоторые, правда, не разделяли его точку зрения.
– И что в них такого? – брезгливо спросила Аня, не купившись на бриллиантовое подмигивание. – Почему люди теряют из-за них голову? По мне деревянные бусы в сто раз красивее…
– Дело не в красоте, – усмехнулся Стас. – А в цене… Ты теперь, Анька, богатая невеста… Коллекция на пару лимонов баксов тянет… Конечно, наследнички сейчас часть оттяпают, и государство своего не упустит, но тебе оставшегося до конца дней хватит…
Аня вскинула на него совершенно ошалевшие глаза – наверняка она даже не предполагала, что горсть старинных украшений может стоить таких сумасшедших денег. Стас ободряюще ей подмигнул и отделил от общей кучи самое скромное из четырех имеющихся колье: три каплевидных бриллианта на витой золотой цепочке.
– Вот оно! Сокровище клана Шаховских, – торжественно изрек он. – Фамильная реликвия…
– Сколько в камнях карат? – заинтересованно спросил Петр.
– Много! Конкретнее сказать не могу… Но одно знаю точно – именно колье самое ценное, что есть в коллекции… Во-первых, редкая оправа. Во-вторых, камни удивительной чистоты… Таких в мире не так уж много…
Только он закончил эту фразу, как дверь кабинета открылась и в комнату впорхнула секретарша Катюша.
– Петр Алексеевич, – почему-то шепотом заговорила она, – все собрались…
– А чего шепчем?
– Там такие подозрительные личности… – Она приложила ладошку ко рту и практически беззвучно прошелестела: – Может, охрану вызвать…
– С нами родная милиция, – Петр кивнул головой на Стаса, – и она нас бережет…
– Вульф, что ли, со своими мальчиками притащился? – скривился Головин.
Ответа на вопрос не последовало, да и не было в нем нужды, так как Новицкий уже материализовался на пороге кабинета вместе со своими телохранителями.
– Три часа, – вместо приветствия произнес он. – Не пора ли нам начать?!
– Проходите, Эдуард Петрович, – радушно пригласил Петр и указал Новицкому на самое просторное кресло. – Присаживайтесь.
Вульф сел, его мальчики встали по обе стороны от двери и застыли в позе футболистов, ожидающих пенальти.
– Эти атланты так и будут тут стоять? – нахмурился Петр.
– Да, и я на этом настаиваю, – прищурившись, отчеканил Вульф.
Спорить с ним было некогда, потому что в кабинет вошел Отрадов, а за ним Ева. Сергей сразу подошел к Ане, обнял ее, чмокнул в лоб и сел поблизости. Ева же ни на кого не прореагировала, даже на адвоката Моисеева, просто опустилась на кушетку, закинула ногу на ногу (на сей раз без нарочитой развязности) и исподлобья глянула на рассыпанные по столу драгоценности.
Когда вся эта братия расселась, в кабинет вошли супруги Бергман: седовласая стильная Елена и импозантный Алекс. Они удивительно гармонично вместе смотрелись и, судя по всему, прекрасно ладили: Петр видел как-то передачу, посвященную этой чете, и был в восторге от их уважительно-трепетного отношения друг к другу.
Вслед за Бергманами в помещение просочилась Катя, в одной руке она держала ноутбук, в другой цифровую видеокамеру: протоколировать и снимать должна была именно она.
Когда Катя расположилась за столом, Петр начал.
Аня
Аня не очень внимательно слушала речь Моисеева, все, о чем он говорил (о драгоценностях, о завещании, о правах наследования), ее мало волновало. Как и дележка украшений. С большим удовольствием она сейчас уединилась бы в каком-нибудь укромном уголке, чтобы дочитать дневник Новицкой. Судьба Элеоноры ей была интереснее ее драгоценностей…
Однако других (в частности, Еву) больше заботили как раз разложенные на столе украшения – она просто не сводила с них глаз. Остальные на них не смотрели, но и Петра слушали вполуха. Особенно отстраненным выглядел Эдуард Петрович, он явно о чем-то напряженно размышлял и даже бормотал что-то себе под нос.
Наконец, речь адвоката подошла к концу. Все сразу подобрались, даже Вульф закончил диалог с самим собой и внимательно посмотрел на Моисеева.
– Итак, господа, приступим, – бодро молвил Петр, выложив все тринадцать предметов в ряд. – Первым в списке наследников идет сын. Прошу, Эдуард Петрович…
Новицкий тяжело поднялся, шагнул к столу и, не глядя, взял один из перстней. Не прокомментировав свой выбор, вернулся к креслу.
Следующей наследницей была Елена Бергман. Она выбирала предмет более тщательно, но взяла себе самую скромную вещицу: маленькую брошь в форме звезды, украшенную жемчугом. Сказала, что часто видела ее на матери и всегда мечтала ее иметь.
Затем к столу подошел Сергей, оказывается, Элеонора включила в список наследников и его. Он тоже не позарился ни на роскошное колье из огромных изумрудов, ни на витой браслет, буквально усыпанный желтыми бриллиантами – взял небольшой крестик на тонкой цепочке.
– Теперь вы, Ева, – излишне сухо проговорил Петр и почему-то не стал смотреть на приближающуюся красотку – отвел взгляд в сторону.
Ева молниеносно сгребла со стола фамильное колье и сунула его в карман своей роскошной шубы.
Петр улыбнулся одними губами и сказал:
– Во-первых, Ефросинья Эдуардовна, вы не можете вот так забрать унаследованную вещь, вы получите ее позже, когда будут оформлены все бумаги. Поэтому положите, пожалуйста, колье на стол.
– А во-вторых? – грубо спросила Ева, но украшение все же достала.
– Выберите что-нибудь другое… Это колье из фамильного гарнитура, оно неприкосновенно… Я только пять минут назад вас об этом предупредил…
– Какого хрена?
– Простите? – Он приподнял одну бровь.
– Какого хрена тогда выложил? Чтоб поиздеваться?
– Ну что вы…
– Гарнитур должен быть моим! – гневно выкрикнула Ева и от злости заплакала. – Я настоящая наследница Шаховских! А не эта… тварь!
– Элеонора Георгиевна оставила его Анне, и с этим ничего не поделаешь…
– Да пошел ты в жопу! Вместе со своей Анной! – Она обернулась к Ане, пронзила ее ненавидящим взглядом. – Колье мое по праву! Оно несколько веков принадлежало моей семье… Моей, а не твоей – бл…ско-пролетарскому выводку!
Петр издал возмущенное междометие, Эдуард Петрович привстал, Сергей стукнул кулаком по столу – все хотели Аню защитить. Спасибо, конечно, только теперь она сама может за себя постоять.
– Я имею на гарнитур такое же право, – твердо сказала Аня, с вызовом посмотрев Еве в лицо. – Я такая же Шаховская, как и ты.
– Ты чмошница и голодранка! – яростно прошептала Ева.
– Я внучка Георгия Шаховского, а ты всего лишь правнучка… – Аня набрала полные легкие воздуха и смело выкрикнула: – Так что катись к черту со своими претензиями!
– Ты че лепишь?
– Мой отец Сергей Отрадов, сын Георгия Шаховского. И я могу это доказать, сдав анализ на ДНК.
Все, за исключением секретарши и двух шкафоподобных охранников, воззрились на Аню с таким недоумением, будто она только что призналась в том, что ее зачали от мумии Тутанхамона.
– В бабушкином дневнике описана история моего рождения, – пояснила Аня, исподлобья взглянув на Сергея, эта реплика предназначалась именно ему. – О нашем родстве знала только Элеонора Георгиевна и скрывала этот факт все годы… – Она подалась вперед – навстречу Отрадову. – Бабушка собиралась открыть вам эту тайну, но не успела… Ее убили…
– Кстати, – перебил ее Эдуард Петрович. – Не поговорить ли нам об убийстве? Раз уж все мы тут собрались…
– Зачем, Эдик? – подала голос Елена. – Мы все знаем, кого в нем обвиняют, и тема эта для всех нас не очень приятна…
– Значит, все безоговорочно поверили в то, что мой сынуля повинен в смерти трех старух?
– Яблоко от яблони… – многозначительно проговорила Ева.
– Тогда я прошу у вас минуточку внимания, – сказал Эдуард Петрович, поднимаясь со своего кресла. – У меня есть что вам сообщить… – Он повернул суровое лицо в сторону Катюши и бросил: – Брысь отсюда…
Катя испуганно моргнула, перевела растерянный взгляд на своего босса. Петр кивком головы отпустил ее, он догадался, что Вульф собирается затеять какой-то серьезный разговор, но, судя по его напряженному взгляду, не понял, какой…
Когда секретарша скрылась за дверью, из своего кресла поднялась Ева.
– Я тебя слушать не буду, – бросила она в лицо отцу. – Шел бы ты в жопу, папочка, вместе со своими сообщениями! – Затем она обратилась к Петру: – А вас, господин адвокат, прошу записать, что я выбираю колье с рубиновыми розами… – Она взмахнула изящной ручкой. – Чао! Я убегаю, у меня в четыре массаж…
– И мы, пожалуй, пойдем, – впервые подал голос Алекс Бергман. – У Елены через час пресс-конференция…
– Никто отсюда не выйдет, пока я не позволю, – приторно-ласково сказал Вульф, а у самого глаза сделались как два автоматных дула.
– Ну уж извините… – раздраженно буркнул Алекс и, встав с кресла, направился к выходу.
Стоящие у двери охранники, как по команде, сдвинулись, преградив своими слившимися плечами выход.
Алекс недоуменно посмотрел на майора Головина (типа, что же вы, товарищ милиционер, бездействуете, на ваших глазах мафики бесчинствуют, а вы?), но тот, к огромному Аниному удивлению, никак не отреагировал на этот немой призыв. Остался сидеть в расслабленной позе, поковыривая пальцем прореху на рукаве дубленки.
И тут Аня поняла, что он с Эдуардом Петровичем заодно! То есть он знает, о чем сейчас пойдет речь, и очень заинтересован в том, чтобы разговор состоялся. Что же такое хочет рассказать Вульф, отчего ненавидящий его майор согласился пойти на компромисс?
Тем временем с дивана вскочила Елена. Она была взбешена.
– Что ты себе позволяешь, Эдик? – вскричала она. – Твои мафиозные выходки здесь неуместны!
– Я прошу несколько минут внимания, в чем криминал?
– Я ухожу! И Алекс тоже! Мы не намерены выслушивать твои бредни! – Она решительно шагнула к двери и приказала охранникам: – Пошли прочь!
Парни не пошевелились.
– Станислав Павлович, что тут происходит? – яростно воскликнула Елена, поворачиваясь к Головину. – Почему преступные авторитеты бесчинствуют в присутствии милиции?
– Эдуард Петрович всего лишь хочет поговорить, – рассудительно произнес Стас. – Неужели так трудно его выслушать, тем более что вы, как никто, заинтересованы в этом…
– Я? – Елена нахмурилась.
– Вы же хотите знать, кто убил вашу мать?
– Вы же утром сказали, что это Денис…
– То было утром, а теперь день… – Он переглянулся с Вульфом. – И у нас появились новые сведения.
– Хорошо, – кивнула Елена. – Я слушаю.
– Вам лучше сесть, – предложил Стас. – Разговор будет длинным…
Елена раздраженно села, супруг ее опустился рядом.
Эдуард Петрович довольно улыбнулся – наконец он добился долгожданного внимания – и заговорил:
– Думаю, все в курсе того, что Дениску задержали по подозрению в убийстве… И все считают его виновным. Все, кроме меня и настоящего убийцы… – Он обвел сидящих своим фирменным взглядом маньяка-интеллектуала и остановил его на сестре. – И убийца сейчас находится среди нас…
– Какого черта ты так на меня уставился?! – воскликнула Елена. – Уж не хочешь ли ты сказать, что это я?
Эдуард Петрович перевел взгляд с госпожи Бергман на господина Бергмана, долго изучал его лицо, потом сказал:
– Советую сознаться, Александр Геннадьевич. Ваша карта бита!
Бергман, ни слова не говоря, поднялся с кресла и решительно шагнул к двери.
Вульфовы мальчики синхронно откинули полы пиджаков, продемонстрировав ему рукоятки пушек, торчащих из кобуры под мышкой. Бергман отпрянул.
– Чистосердечное признание облегчит меру наказания, – бросил ему в спину Вульф. – Сядете лет на пятнадцать, не больше… Не хочется, конечно, в тюрьму, но, с другой стороны, живы останетесь. А на воле что? Кирпич может на голову упасть или машина ненароком собьет…
– Что ты мелешь, Эдик? – выкрикнула Елена гневно.
Но Эдуард Петрович не обратил внимания на ее вопли – он смотрел только на Алекса и говорил только с ним:
– На зоне, в сущности, не так уж плохо… Тем более, если вы признаетесь, Станислав Павлович подсуетится и вас в образцово-показательную тюрьму устроит… Уж вам-то чего ее бояться? Таким, как вы, там раздолье…
– Каким «таким»? – взвизгнула Елена, подскакивая к брату.
– Ты, Леночка, разве не в курсе, что твой супруг… прости за неполиткорректное определение… пидор?
Елена беспомощно посмотрела на Алекса, но тот был похож на сфинкса – лицо непробиваемое, надменное.
– Он всегда был бисексуалом, но на старости лет целиком переключился на мальчиков, – пояснил Эдуард. – У него и милый дружок есть. Молоденький, страстный, у них знаешь какая любовь… М-м-м… Их братья по анальному счастью говорят, что Пусик и Дусик просто идеальная пара!
– Кто? – тупо переспросила Елена.
– Пусик и Дусик. Пусик – это твой супруг, а Дусик – племянник. Мой Дениска и твой Алекс полгода состоят в любовной связи.
– Я ничего не понимаю, – жалко выдохнула она, по-прежнему вглядываясь в лицо мужа. – Алекс, милый, что он такое говорит? Скажи, что это неправда…
– Это правда, Лена, – ответил за него Эдуард Петрович. – Из-за этого, собственно, наша мать и погибла.
– Элеонору Георгиевну убил Алекс Бергман? – спросил Петр.
– Да. Ему нужны были деньги. Большие деньги! Чтобы поддерживать творческую карьеру бездарного певца Дэниса.
– А нож? – задал лаконичный вопрос майор Головин.
– Объясню. Только начать придется издалека. – Эдуард Петрович поиграл бровями, видимо, эта игра помогла ему собраться с мыслями, и начал: – Итак. Антиквар Шац – давний друг Алекса Бергмана. Они дружили с первого класса. Только после школы Алекс пошел во врачи, а Абрашка в антиквары подался (у них это наследственное). И вот однажды юный Шац, тогда еще ассистент при папеньке, помогал этому самому папеньке составлять опись одной коллекции драгоценностей. Коллекция была роскошной… Та, что дошла до нас, – он кивнул головой в сторону стола, на поверхности которого переливались украшения, – лишь жалкое ее подобие. Остатки былой роскоши. Конечно, мать постаралась сохранить все самое ценное, но со многими предметами пришлось расстаться из-за того, что они были слишком громоздки – диадемы, например, или две шкатулки с жемчугом. Элеонора уже тогда собиралась спрятать драгоценности – ей хотелось, чтобы после ее смерти наследники поиграли в игру «Найди сокровище». Был у нее небольшой заскок на этой почве…
– Шац рассказал своему другу о коллекции Элеоноры? – задал вопрос Стас, чтобы вернуть повествование в нужное русло.
– Рассказал, но не только о ней, но и о дочке Элеоноры, Елене, потому что знал: Алекс Бергман мечтает выгодно жениться. Молодой доктор понял, что успеха в жизни и долгожданного богатства своими силами не добьется – ни таланта, ни целеустремленности у него не было, только красивая внешность, манеры, хорошо подвешенный язык… – Эдуард Петрович даже не подумал смягчить удар – без перехода выдал. – Алекс решил охмурить единственную дочь богатой старухи – Элеоноре было уже шестьдесят четыре, и парень надеялся, что она в скором времени умрет. Но даже если не очень скоро, то в любом случае поможет любимой дочери материально – Шац очень красочно описал, в какой роскоши живут старуха с дочкой. Алекс подстроил случайную встречу с Леной, как и планировал, охмурил ее, после чего быстренько затащил в загс. Не зря говорят: поспешишь – людей насмешишь! Не торопился бы так с женитьбой, глядишь, больше бы узнал о своей невесте, но поспешил – не узнал, и получилось, что вместо богатой аспирантки с роскошной жилплощадью в центре столицы Алекс заполучил училку с общагой и напрочь разорванными родственными связями. Оставалась одна надежда – на скорую смерть Элеоноры. Но и тут не повезло! Старуха умирать не собиралась! – Вульф бросил взгляд на сестру, пытаясь определить по ее застывшему лицу, что она чувствует, но не определил и продолжил как ни в чем не бывало. – Но и на улице Алекса наступил праздник. Его жена неожиданно стала преуспевающей бизнесвумен, и сокровища ее матери уже не так его волновали. К концу XX века Алекс наконец достиг того уровня благосостояния, о котором мечтал. Жить бы да радоваться, но не получилось – господин Бергман страстно влюбился, и не в кого-нибудь, а в восходящую звезду поп-олимпа Дэниса. Сначала все шло хорошо: любовь была взаимной, и на подарки милому дружку денег хватало, но тут в карьере Дэниса наступил кризис (продюсер решил его кидануть), и Пусик вознамерился помочь любовнику… Вопрос – как? Где найти несколько сотен тысяч долларов? Ограбить жену? Но у нее взять нечего. Недвижимость без ее согласия не продашь, а к брюликам и антиквариату она равнодушна… Можно, конечно, развестись, разделить имущество – у них и брачный контракт есть, но ему опять же, кроме дома и мебели, ничего не обрыбится, потому что у политиков основной заработок идет черным налом, и с этих миллионов ему ни процента не положено…
– Поэтому он решил убить свекровь? – спросил Стас, поглядывая на застывшего Бергмана, все надеялся на какую-нибудь реакцию, но тот по-прежнему не шевелился и, кажется, даже не моргал.
– Совершенно верно. Он как рассчитал: либо сразу после получения женой наследства – он не сомневался в том, что наследницей станет именно она – разведется, тогда половина добра будет его по закону, либо (если коллекция попадет жене в руки неофициально) просто часть украдет. Был еще один вариант: драгоценности у старухи в доме, и тогда, убив ее, он просто их присвоит.
– А что там с ножом? – опять вернулся к этому вопросу Головин.
– О! Эти два чудика, в смысле Бергман и Шац, решили, что, убив Элеонору моим ножом (чего уж теперь скрывать – нож мой), убьют еще одного крупного зайца. То есть Волка. Иначе говоря, меня.
– Они решили вас подставить?
– Меня подставить трудно, это они понимали, но рассудили так: если меня и не обвинят в убийстве, то, по крайней мере, заподозрят…
– То есть они хотели отвести от себя подозрение?
– Я так понимаю…
– Зачем это Шацу?
– Он меня до печенок ненавидит, – плотоядно улыбнувшись, сообщил Вульф. – Козлина старый! Провернули мы с ним пару делишек, о которых он сейчас забыть хочет, а я не даю. Вот он и бесится…
– Я так и не понял, Шац с Бергманом были заодно?
– План они разработали вместе, но исполнителем стал Бергман… – Эдуард Петрович, прищурившись, посмотрел на Алекса. – Не так ли, Александр Геннадьевич?
Бергман, наконец, отмер – дернулся, словно в конвульсии.
– Так и будем молчать? – зло спросил Вульф.
Алекс посмотрел на него совершенно безумными глазами и чуть слышно спросил у него:
– Что вы от меня хотите?
– Признания.
– Ваше обещание остается в силе?
– Содействия не обещаю, но невмешательство гарантирую.
– Другими словами, вы клянетесь, что в тюрьме меня не убьют?
– Если убьют, то не по моей просьбе…
Бергман всхлипнул и уронил голову на грудь. Пока он так сидел, Эдуард Петрович подошел к видеокамере, включил ее, навел на окаменевшего Алекса.
– Хорошо, – сипло, как астматик, прошептал Бергман. – Я признаюсь… Элеонору Георгиевну убил я.
– А Голицыну?
– Ее тоже…
Елена Бергман, до сих пор сидевшая рядом с мужем, отшатнулась от него, как от чумного. А Алекс, жалко улыбнувшись, сказал:
– Я любил тебя, Лена… По-своему любил… Если б я не встретил Дусика, все бы у нас было хорошо…
Елена отвернулась, на ее лице читалась гадливость, а Алекс продолжил:
– Я убил Элеонору без сожаления, знал, какой она была змеей… К тому же она не мучилась – я нанес ей точный удар в сердце… – Он провел трясущимися руками по лицу. – Голицыну мне было жаль, но я должен был вытрясти из нее сведения…
– Вытряс? – спросил Вульф, брезгливо глядя на Алекса.
– Нет… Пожалуй, она ничего не знала… Сказала только, что от коллекции, скорее всего, ничего не осталось, кроме нескольких безделушек, типа яиц Фаберже и каких-то дурацких подстаканников, но я ей не поверил… Я знал, что драгоценности существуют – Абрам сказал мне, что фамильный гарнитур точно не всплывал, он следил за сокровищами Шаховских. Многое было продано Элеонорой в перестроечный период, но самое ценное нет! Еще я был уверен, что они спрятаны где-то рядом… Может, даже в квартире… – Его глаз задергался, рот съехал набок. И этот нервный тик удивительно быстро состарил Алекса: теперь это был не моложавый франт, а потасканный старикан с крашеными волосами и тщательно увлажненной морщинистой кожей. – Я не догадался обыскать ее… Так что господин Вульф хоть в чем-то ошибся…
– Это вы пытались отравить Аню? – задал вопрос Петр.
– Мне ничего не оставалось… Я знал, что в случае ее смерти имущество Элеоноры унаследуют ее дети: сын и дочь…
– Вы рисковали, – заметил Петр. – За вами могли следить, как за мужем подозреваемой.
– Я понимал это и соблюдал все меры предосторожности!
– Какие, например?
– Я путал следы! Говорил, что еду к парикмахеру или массажисту, шофер довозил меня до места, я отпускал его, заходил в здание, но тут же покидал его через запасной выход, ловил такси и ехал туда, куда мне нужно! Еще я маскировался… Надевал не свои вещи, закрывал лицо шарфом, чтобы не было видно усов, носил огромные очки, шляпу с опущенными полями…
– Во что вы были одеты, когда пришли убивать Элеонору Георгиевну? – с большой заинтересованностью спросил Головин.
– В старое Ленино пальто. Она его сама иногда надевала, когда хотела остаться незамеченной… Оно мешковатое, прекрасно скрывает фигуру, к тому же с большим воротником – если его поднять, лица практически не видно…
– И все же вы рисковали – профессионалы вас раскусили бы в момент…
– Знаю… Но я должен был действовать незамедлительно… Ждать лучшего момента было нельзя!
– Почему?
– Потому что на Ленином горизонте опять замаячил Отрадов… – Алекс с такой ненавистью глянул на Сергея, что тот опешил. – Прискакал в Москву и начал обхаживать свою давнюю любовницу… И Лена повелась, я сразу это понял… А еще я понял, что если их отношения будут развиваться, то развод мне обеспечен… И в этом случае мне достанутся только дом, мебель и старая собака Дуля. А фамильные драгоценности, ради которых я пошел на убийство, попадут в загребущие руки Отрадова. – Он шумно втянул носом воздух, порциями выдохнул, вслед за последним выдохом из его рта вылетели слова: – Косвенно в смерти Элеоноры виноват именно он…
– Что вы имеете в виду? – встрепенулся Головин.
– Я давно задумал убить Элеонору. Сразу, как только решил для себя, что люблю Дусика и хочу быть с ним до самой смерти… Денис не из тех, кто согласен на рай в шалаше… Я, кстати, тоже… – он привычным жестом покрутил на пальце толстый массивный перстень. – Я узнал адрес Элеоноры…
– От кого? – уточнил Стас.
– У меня много друзей, через которых можно разузнать не только адрес, но и номер мобильного телефона… – Он выразительно посмотрел на Вульфа.
– Значит, это ты мне сообщил, что старуха умерла? – нахмурился Эдуард Петрович. – И номерок как-то раздобыл? И как же?
– Хороший друг подсказал. Мы, как вы выразились, пидоры, привыкли помогать друг другу…
– Просто масонский орден, – буркнул Петр.
– Педосский, – поправил его Вульф. – И это самое противное…
– Так что там с Отрадовым? – спросил Головин, не желая отвлекаться на всякие глупости.
– В тот день, когда я убил Элеонору, я ездил в аэропорт провожать приятеля. В смысле сначала в аэропорт, а потом к старухе… Но до этого… – Он стал сбиваться, волнуясь все больше и больше. – Ранее я несколько раз пытался до нее добраться, чтобы убить… Я планировал толкнуть ее под машину, потом отравить или вколоть ей в вену какую-нибудь гадость, но для этого мне необходимо было как минимум подойти к ней на расстояние метра, но эта старая хищница почувствовала опасность и забилась в свою нору… Она совсем не выходила из дома и незнакомым людям дверь не открывала. А вскрыть эту дверь было невозможно! Там стояли такие замки, что опытнейший домушник бы не справился…
– А Отрадов тут при чем? – потерял всякое терпение Стас.
– Я увидел его в аэропорту. Он прилетел из Калининграда…
– Рейс Калининград – Москва, прибытие в 11.40, – бесцветным голосом проговорил Сергей.
– Я как увидел его, меня будто током ударило! – возбужденно воскликнул Алекс. – Я сразу понял, что он прилетел, чтобы отнять у меня Лену!
– Скажите уж, сокровища, – процедил Головин. – До жены вам не было дела…
Бергман вспыхнул, но не стал отрицать очевидного, а майор жестом предложил ему продолжать. Алекс кивнул и заговорил вновь:
– Я проследил за Отрадовым. Довел его до стоянки такси. И сумел подслушать его разговор с Элеонорой по телефону. Из него я понял, что Отрадов собирается нанести старухе визит ближе к вечеру, а сначала заехать в свой особняк, чтобы принять душ и побриться… – Глаза Алекса хищно сверкнули. – Я понял, что это мой шанс – фамилия Отрадова может послужить волшебным сим-симом, открывающим дверь в Элеонорину квартиру. И не ошибся… Когда я сказал старухе, что прибыл к ней по поручению Сергея, с которым по дороге из аэропорта произошло несчастье, она сразу впустила меня… Видели бы вы, как она всполошилась! Бегала по прихожей, заламывала руки и беспрестанно спрашивала, не сильно ли он пострадал… Я и не предполагал, что человек без сердца может так переживать…
– У нее было сердце, – хрипло сказал Эдуард Петрович. – Именно в него ты вонзил мой нож.
Бергман замолчал, пугливо посмотрев на гневное лицо Вульфа.
– Денис тоже дружил с Шацем? – спросил тот после небольшой паузы.
– Да, мы часто ходили к нему в гости…
– Значит, вы все были в сговоре?
– Ну что вы! – горячо воскликнул Алекс. – Дусик ничего не знал! Он бы не позволил мне убить Элеонору! Несмотря ни на что, он ее любил!
– А ты его? – хмуро спросил Вульф.
– Я его обожаю…
– Так что ж ты, падла, не признался в убийствах, когда Дусика арестовали? Что ж ты хвост поджал, когда он тебе из ментуры звонил? Ему только один звонок позволили сделать, и он не адвокату стал трезвонить, а тебе! Он думал, ты ему поможешь… – Вульф аж покраснел от возмущения. – И ты мог ему помочь, но не захотел! Ты даже обрадовался такому повороту событий!
– Нет! Я всю ночь проплакал, когда узнал…
– Не плакать надо было, а идти в ментовку с повинной… Ты знал, что не Дусик убил старух, знал, но смолчал!
Алекс уставился в стену – ему было невыносимо стыдно смотреть Вульфу в глаза, сам же Эдик, лицо которого стало принимать свой естественный цвет, обратился к Головину:
– Ну что, Станислав Палыч, как я и обещал, убийца найден… И им оказался не я, как вы вначале думали, даже не сынулька мой чеканутый… Кстати, что станет с Дусиком?
– Его будут судить за нападение на человека.
– Это ладно, судите. Как я говорил, за свои поступки надо отвечать.
– Посидеть придется… Если вы, конечно, не наймете ему хорошего адвоката типа Петра Алексеевича, который убедит судью в том, что условного заключения достаточно…
– Пусть выпутывается сам, – сухо ответил Вульф. – К тому же Дусик в тюряге не пропадет, вот увидите, из-за него еще на дуэли драться будут…
Тут в их разговор вмешался Бергман.
– Сколько ему дадут? – спросил он у Головина.
– Это не ко мне, а к господину Моисееву…
Алекс повернул голову в сторону Петра и вопросительно на него уставился.
– От трех до пяти, – ответил тот.
– А мне?
– От пятнадцати до пожизненного.
– Значит, больше не встретимся, – прошептал Алекс со слезой в голосе.
Вульф брезгливо сморщился и с мольбой посмотрел на майора, как бы говоря: «Уберите его, иначе я за себя не отвечаю». Головин встал со стула, прошел к двери, выглянул в коридор, поманил кого-то пальцем. Тут же в кабинет ввалились два милиционера и прямиком направились к дивану, где сидел Бергман. Алекс поднялся, выставил руки вперед. На его запястьях сомкнулись наручники, вынутые Стасом из засаленного кармана дубленки.
Алекса вывели.
Спустя минуту в кабинете не осталось никого, кроме адвоката Моисеева и майора Головина.
– Вы знали, что все кончится именно так? – спросил Петр.
– Нет. Я ожидал совсем иного исхода…
– Вы подозревали другого человека или вообще не знали, что задумал Вульф?
– Я не знал, что задумал Вульф – он не сказал мне, только попросил собрать всех в вашей конторе часика в три – и я подозревал другого человека.
– И кого же?
– Елену Бергман.
– Да вы что! – весьма удивился Петр.
– А знаете почему?
– Не имею ни малейшего понятия…
Головин, прежде чем ответить, вытащил из кармана какую-то тряпку, расправил ее и положил на стол перед Петром. Оказалось, это платок. Очень красивый, только мятый и не очень чистый.
– Миленькая вещица, – заметил Петр. – Чья она?
– Элеоноры Георгиевны. Это ее платок. А выпал он из кармана ее дочери в день похорон – оказывается, она была на кладбище. – Головин провел ладонями по ткани, разглаживая ее. – Аня подобрала его, хотела вернуть, но Елена умчалась. Платок остался у девушки.
– Вы когда о нем узнали?
– Сегодня ночью. Случайно. Аня достала его, чтобы вытереть слезы, я обратил на него внимание (очень он приметный), спросил, откуда она такой взяла… Она рассказала.
– Почему она не сообщила вам о нем раньше? Ее не насторожил тот факт, что платок Элеоноры оказался в кармане Елены, с которой они якобы не виделись многие годы?
– Насторожил, но Анечка нашла этому объяснение: мать и дочь помирились, и в знак этого Элеонора подарила Лене платок. На самом деле было не совсем так, но в главном она не ошиблась – платок старуха отдала добровольно. Я это выяснил, поговорив с Отрадовым.
– И что же тогда вас натолкнуло на мысль, что Елена Бергман убийца?
– Он, – Стас ткнул пальцем в шелковый квадрат, – платок.
– Не понял…
– Посмотрите в угол, где нарисованы два обкусанных бублика…
– Это логотип фирмы «Шанель».
– Да мне по барабану, Петр Алексеич, я не на логотипы прошу внимание обратить, а на пятно. Видите его? – Когда Моисеев кивнул, Стас продолжил: – Это кровь. И как я думаю, кровь Элеоноры Георгиевны.
– Даже так?
– Смотрите… – Он схватил со стола адвокатский «Паркер». – Представьте, что это нож. И вы им хотите кого-то убить. Но вам нельзя оставлять на орудии убийства отпечатки пальцев. Что вы сделаете?
– Надену перчатки.
– А если их нет при вас: забыли в машине или вообще их не носите…
– Оберну чем-нибудь рукоятку.
– Например, платком. – Майор сгреб его со стола, накинул на «Паркер», затем взялся за ручку, как за рукоять ножа, и резко опустил, изобразив удар. – Нож остался в ране, а платок перекочевал обратно в карман, но на него попала капля крови, которую убийца не заметил, так как она слилась с логотипом.
– Алекс Бергман пошел на дело в пальто жены, которое она надевала, когда желала остаться незамеченной… Совершая частные визиты, к примеру…
– Типа поездки к матери или посещения кладбища. Кстати, сейчас совершенно точно известно, – один свидетель, выйдя из запоя, дал показания, – что к покойной Элеоноре Елена Бергман приезжала, одетая именно в то «маскировочное» пальто… – Головин подбросил платок и проследил за его парением. – Именно поэтому сей кусок шелка оказался в его кармане…
Петр не без уважения посмотрел на Головина и сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы подозревали Елену.
– Зря, как видите. Вульф оказался более прозорливым следователем, чем я. Не ожидал я от него… – Он постоял молча, перекатываясь с пятки на носок, а потом ни с того ни с сего выпалил: – Теперь меня только одно интересует – правда ли, что Аня дочка Отрадова…
– Думаю, правда.
– Елки зеленые! Что ж, получается, она у нас княжна?! – Он присвистнул. – Во сюрприз для девчонки!
– Мне думается, главное для нее не это, а то, что она нашла отца…
Головин покивал, соглашаясь, затем задал вопрос, который ранее не давал покоя Петру:
– И кто же, интересно, ее мать?
Елена
Лена сидела в машине, вцепившись ледяными пальцами в руль. С того момента, когда она нырнула в салон, прошло уже пятнадцать минут, но она все не решалась завести мотор. Она понимала, что ни за что не справится с управлением и влетит в первый фонарный столб.
«Нужно вызвать шофера Мишу, – вяло подумала Лена, – он приедет и увезет меня домой». Но для этого надо залезть в карман за телефоном, набрать его номер, а Лена не могла заставить себя пошевелиться. С ней бывало такое и раньше. Например, когда она узнала, что Сергея посадили, она окаменела на целых два часа… Новость застала ее за обедом, и она, опрокинув тарелку с супом себе на колени, замерла. Сидела, как пень, хлопала глазами, думала о чем-то абстрактном (о всяких глупостях, типа даст ли ее любимый розан новый побег) и не замечала, как горячий борщ жжет ей ногу, как по платью растекается жирное пятно… Потом след от ожога она целый месяц лечила облепиховым маслом, а платье оттирала водкой. Вспомнить же, о чем думала, кроме розана, так и не смогла…
И вот теперь, спустя почти двадцать пять лет, она сидит в непрогретой машине, вцепившись в руль, не двигаясь, не думая ни о чем серьезном, и ждет, когда оцепенение пройдет…
Неожиданно дверь машины распахнулась, и в салон всунулась седовласая голова Сержа.
– Сидим? – спросил Отрадов, внимательно посмотрев в застывшее Ленино лицо. – А чего сидим, не едем?
Лена не ответила: разомкнуть губы не могла – оцепенение не прошло.
– Ну-ка, подвинься, – скомандовал Серж, легонько подпихивая Лену в плечо.
Она оторвала руки от руля, пересела на соседнее сиденье.
Серж устроился на водительском месте, открыл заднюю дверцу. В салон тут же шмыгнула давешняя девушка Аня (невесть откуда взявшаяся внучка Георгия Шаховского), испуганно взглянула на Лену, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Сергей предупредительно мотнул головой, и девушка промолчала.
Сергей тем временем завел мотор, машина плавно тронулась.
Лена откинулась на сиденье, закрыла глаза. Она не знала, куда Сергей собирается ее везти, но ей было все равно. Сейчас она готова была мчаться хоть на край света – куда угодно, только не домой, где все (мебель, одежда, цветы, картины, даже собака Дуля) напоминает об Алексе.
Всю дорогу она молчала, молчали и ее попутчики: Сергей внимательно следил за дорогой, девушка читала. А Лена потихоньку начала оттаивать (то ли оцепенение стало проходить, то ли печка заработала), замечать некоторые мелочи, например, что Сергей слишком пристально смотрит в стекло, а Аня – не менее пристально в раскрытую на коленях тетрадь. Создавалось впечатление, что они оба боятся встретиться с ней взглядом…
– Куда мы едем? – спросила Лена, обратив внимание на то, что они свернули с кольцевой на какую-то периферийную трассу.
– Ко мне домой…
Лена удовлетворенно кивнула и вновь погрузилась в свои абстрактные думы.
Путь до дома Сергея занял много времени: Лена успела мысленно дать пространное интервью на тему льготного налогообложения одному тележурналисту и сварить фасолевый суп, который уже лет десять не готовила… Когда машина подкатила к высокому забору, окружавшему двухэтажный особняк, Лена собралась переключиться на думы о целесообразности разведения стручковой фасоли на своем приусадебном участке…
– Приехали, – сообщил Сергей, оторвав Лену от спасительных мыслей. – Пойдемте, дамы…
Он вылез из салона, помог выбраться Лене, потом подал руку Ане, и они втроем вошли сначала в ворота, затем в дом.
В холле было прохладно, и первым делом Сергей разжег камин, затем, когда дрова занялись, подошел к Лене, опустился рядом с ней на колени, взял ее руки в свои большие ладони, прижал их к груди.
– Я понимаю, что ты страдаешь, – проникновенно начал он, перемежая свои слова легкими поцелуями в костяшки ее пальцев, – я понимаю, что тебя сейчас трудно утешить, – его горячие губы переместились на тыльную сторону ее ладони, – но хочу сказать – не всегда теряя близкого, мы остается в одиночестве, – он приложил ее ладонь к своей щеке, – иногда, теряя, мы обретаем другого родного человека… Ты не одна, Лена, у тебя есть…
– Ты? – закончила за него Елена.
– Я – это бесспорно, но речь не обо мне… – Он поднялся с коленей, сел рядом с Леной на диван, крепко обнял ее, потом обратился к безмолвствующей девушке: – Анюта, дай, пожалуйста, бабушкин дневник…
Аня подала Сергею ту самую тетрадь, которую читала в машине. Она была раскрыта на середине, и Лена смогла разглядеть, что ее страницы исписаны знакомым каллиграфическим почерком.
– Это мамин дневник? – уточнила она, принимая тетрадь из Сережиных рук.
– Да, и ты должна его прочесть…
– Сейчас? – удивилась Лена.
– Именно сейчас… – Сергей ткнул пальцем в один из абзацев. – Начни отсюда…
Лена послушно опустила глаза, прочла первую строчку: «3 сентября 198…». Боже! Она помнила эту дату! Именно третьего сентября она впервые увидела Сергея!
– Читай дальше, Леночка, – прошептал Сережа ей на ухо. – Читай…
И она начала читать.
Под «3 сентября 198…» была еще одна строка: «Он приехал! Люблю! Страдаю! Умираю!» На этом запись заканчивалась. Следующая относилась к 12 сентября и содержала следующие строки:
«Кажется, случилось то, чего я больше всего опасалась, – Лена влюбилась в Сержа! Моя доченька созрела для любви, это понятно, но почему она выбрала именно ЕГО… Этот старый развратник (любимый, родной, самый лучший) ей не пара! Я готова отхлестать ее по щекам, когда вижу, с каким вожделением она смотрит на него. Она сходит по нему с ума, а я схожу с ума от ревности. И он, конечно, это замечает… Я не удивлюсь, если он закрутит с ней роман. Именно с ней, потому что всех моих подруг он уже перетрахал и видит, что это меня ничуть не задевает… Может, стоит с ним поговорить? Попросить оставить Леночку в покое? Не ради меня, так хоть ради нее…»
Лена перевернула страницу. И теперь читала, не обращая внимания на даты – в конце концов, они не важны.
«У них роман! Лена вся светится и строит грандиозные планы – конечно, она не делится ими со мной, но я вижу по ее мечтательному взору, что думает она только о том, как бы выйти за Сержа замуж… Дурочка не понимает, что он играет с ней… Какое счастье, что она бесплодна! Иначе я сошла бы с ума!»
«Я добилась своего – Сержа арестовали. И он повел себя благородно: дал Лене от ворот поворот. Хотя бы в этом проявил себя, как настоящий мужчина – не позволил девушке принести себя в жертву…»
«Лена узнала, что рогоносца на Сержа натравила я. Это было ударом для нее! Она же не знает всего, поэтому посчитала мое вмешательство в ее жизнь блажью самодурки. Она возненавидела меня и ушла из дома! Насколько я знаю, устроилась учительницей (с ее-то аспирантурой!), поселилась в общаге. Видеть меня она не желает, прощать тоже… Похоже, я потеряла дочь навсегда…»
«Лена беременна! Пока она скрывает это, но живот уже заметен, не говоря уже о токсикозе – убегает блевать посреди урока… Когда мне рассказали об этом, я не поверила! Лена не способна зачать, я знаю точно! Врачи не могли ошибаться! Но, видимо, ошиблись! Произошло чудо – моя дочь забеременела… Боже, как бы я радовалась за нее, если бы отцом ребенка оказался кто-то другой! Но это Серж, больше некому, и я страдаю…»
«Моя девочка при смерти! Ребенок родился живой и здоровый, а Лена умирает! Она в коме! Врачи ничего не могут сделать! Сразу после родов у нее началось сильнейшее кровотечение, пришлось вырезать матку, и операция вроде бы прошла успешно, но Лена так и не приходит в себя… Зато моя домработница Шурка, родившая одновременно с Леночкой, уже бегает. Родила, как в туалет сходила, и через два дня выписывается. Здоровая, как лошадь, эта Шурка ребеночка, правда, больного родила, слабенького… С Лениным не сравнить! Обе девочки, но какие разные! Шуркина худая, до сих пор синяя, сморщенная, Ленина розовая, пухлая, с крепкими ножками. Чертами очень на мать похожа, а мимикой (уже сейчас!) на отца. Хмурится, зевает, морщится, все, как Сергей… Я смотрю на нее, и мне так больно! Я сразу вспоминаю Полинку, ее бессмысленные глаза, огромную рахитичную голову, и плачу… Я ненавижу ее, Сергея, себя и даже Лену… Лену за то, что ей удалось то, что не удалось мне – родить Сергею здорового, красивого ребенка…»
«Лена так и не пришла в себя. Она по-прежнему в больнице, но ребенка велели забрать. Я принесла девочку домой и поручила заботу о ней Шурке, ей все равно со своей нянчиться, а мне к этому ребенку даже подходить не хочется… Глядя на ее милое личико, я снова и снова воскрешаю в памяти лицо нашей с Сергеем дочери, и мне становится невыносимо плохо! Я терзаю себя ненужными переживаниями, полумертвыми воспоминаниями, угрызениями совести… Не дай бог Лена умрет! Тогда мне придется оставить девочку. Но мне она не нужна. Я не смогу полюбить ее ни за что, и тогда мы обе будем обречены на страдания…»
«Умерла Аня Железнова, маленькая дочка Шуры. Утром, когда мы подошли к кроватке, где спали обе девочки, обнаружили рядом с мирно спящей Лениной малышкой посиневший трупик Анечки. Пока Шура билась в истерике, я приняла решение: поменять детей. Пусть «умрет» Ленина дочь. А Аня останется жить со своей «матерью» – все равно Лена не жилец. Сначала Шура была в шоке, она не соглашалась хоронить свою Аню под чужим именем (которого, собственно, и не было – я не удосужилась дать своей внучке имя), но потом, когда я посулила Шурке комнату и денежную компенсацию, она согласилась. Так я избавилась от Сережиной дочери!»
Лена выронила тетрадь из потерявших чувствительность рук. Ей показалось, что она умирает: конечности налились свинцовой тяжестью, дыхание перехватило, в груди встал ком, сдавив легкие так, что нечем было дышать.
– Почему ты мне не сказала об этом раньше? – с мягким укором спросил Сергей. – Я имел право знать…
Едва справившись с удушьем, Лена прошептала:
– Сначала я не хотела на тебя давить, а потом уже было неважно – ведь моя дочь умерла…
– Она жива, Леночка… И она перед тобой…
Елена подняла красные от невыплаканных слез глаза, заглянула в тревожное лицо девушки. Отметила, что у нее действительно такие же черты, как у нее, и Сергеева привычка морщить лоб. А вот уши бабушкины. Мягкие «кудрявые» ушки с загибающимися мочками были фамильной чертой Шаховских.
Аня робко улыбнулась, и тут оказалось, что улыбка у нее тоже Элеонорина: широкая, открытая. И на правой щеке ямочка, точно как у бабки.
– Доченька… – прошептала Лена, раскрывая объятия.
– Мамочка, – выдохнула Аня, бросаясь в кольцо ее рук.
Ком в Лениной груди тут же растаял, а из глаз брызнула жгучие, крупные, как капли дождя, слезы – слезы счастья.