— Вероятно, этого мало. Наверняка ведь докучаешь ей назойливостью? Попробуй изменить подход.
Что еще я мог ему посоветовать?
— Я перепробовал все!
— Очевидно, нет. Неприступных крепостей не существует, есть только бездарные полководцы. Сам скажешь, кто она, или мне обратиться к Тоннингеру?
— Люсия, — не добавив ни слова для большей конкретики.
Имя распространенное, и нуждалось в уточнении.
— Актриса, и подруга моей жены?
— Да.
Тогда-то и стали понятны зачастившие визиты Клауса в мой дом без уведомления, на правах старого друга. Он надеялся застать в нем Люсию; одно из немногих мест, где та бывает, поскольку сторонится светской жизни.
— Ты сошел с ума: у нее на руках безнадежно больной муж! Надеюсь, ты не желаешь его смерти?
Если судить по вильнувшему взгляду, такая мысль, возможно единственный раз, но его посещала.
— Даниэль, я готов на ней жениться хоть в следующую минуту! — Клаус вскинул голову, всем своим видом показывая серьезность намерений.
— Хорошо, верю в искренность твоих чувств. Но давай взглянем на ситуацию с другой стороны. Ты готов связать жизнь с женщиной, готовой бросить умирающего супруга, так следует тебя понимать? Теперь подумай, достойна ли она тебя в таком случае, и кто она тогда на самом деле?..
Я смотрел на Люсию, вспоминал разговор с Клаусом, и размышлял над тем, что, сложись все иначе, из них получилась бы на редкость завидная пара.
— Тогда у меня остается единственный вариант.
— И как вы к нему относитесь? — давая понять, что мне известно, о ком идет речь.
— Милый мальчик, и ему со временем предстоит стать мужчиной. — Люсия ненадолго задумалась, перед тем как продолжить. — У меня, Даниэль, их было достаточно. Разных эпох, положений, достатка, цвета кожи и прочее. Пришлось даже побывать женой вождя дикого племени на тропическом острове. У него их было несколько, такие у них обычаи, и всеем нам приходилось бороться за его внимание. Интриги, наветы, прочая ерунда, и это было довольно забавно. Если откинуть последние двадцать лет: старухи мало кому интересны. Кстати, насчет них. Как вам развратница преклонных лет? Из тех, что никак не могут поверить — их годы давно прошли и молодость никогда не вернуть, даже если окружить себя совсем юношами. И это при муже-политике, для которого респектабельность — все, и на его, между прочим, деньги. Я и в молодости верностью ему не отличалась, а под старость лет меня и вовсе понесло. А вы хорошо держитесь, Даниэль!
— Наверное, потому что был готов к чему-то подобному. Не в случае с вами, вообще.
— Я знаю. Это и есть причина тому, что мне захотелось выговориться: кто сможет понять меня лучше, чем тот, кому жизнь дается единственный раз? Так вот, поначалу мне казалось, что и Родольфо, подумаешь, какой-то там по счету в длиннющем списке!
Потом пришло понимание, ничего подобного со мной никогда не было, и боюсь, не будет еще долго-долго, если случится вообще. Есть расхожие выражения: «мы словно созданы друг для друга, мы дышим друг другом, мы растворились друг в друге», и они точно про нас. Сейчас он умирает, и возможно, когда я вернусь домой, уже его не застану.
— Но кто тогда может помочь Родольфо, если не вы? — мне вспомнился разговор, в котором мой собеседник утверждал, что все они Пятиликому равны, а значит, обладают такими же возможностями.
— Как⁈ Делать руками нелепые пассы, бормотать тарабарские заклинания, придавать себе донельзя таинственный и очень дурацкий вид, словно все эти недоумки из Пяти Домов, и ждать после этого чуда⁈ Даниэль, есть вещи, которые изменить невозможно! Вы пользуетесь бокалом — пьете вино, затем разбиваете его о стену, расплавляете осколки, отливаете стакан, блюдце, оконное стекло, наконец, но у вас никогда не получится сделать его вином!
— Правила игры, которые нельзя нарушать?
— Когда-то я считала это игрой, и отличным средством от скуки. Помнится, какое-то время назад всем хотелось родиться в многодетной семье бедняка. Чтобы прожить трудную, полную лишений жизнь, когда смерть была бы избавлением. Для Родольфо, после его мук, она тоже им явится, но мое отчаяние заключается в том, что после ее прихода нам никогда уже не суждено встретиться, никогда! Знаете, Даниэль, в последнее время ко мне все чаше приходят мысли — благодарить ли того, кого вы называете Пятиликим, или его ненавидеть? Вы ведь Тоннингера ждете?
— Да.
— Он так и будет стоять в стороне, пока я с вами разговариваю, а у вас наверняка с ним важные дела. Мне пора, Даниэль. Передавайте привет Аннете. Вам чрезвычайно с ней повезло, поверьте моему опыту!
— Прелестная женщина! — Тоннингер смотрел Люсии вслед, пока она не села в проезжающую мимо пролетку, а та не скрылась из вида. — С безукоризненной репутацией, что при ее внешности и ремесле крайняя редкость.
— И глубоко несчастная.
— Все мы ходим под Пятиликим. — Тоннингер хотя бы не стал благочестиво смотреть в небеса. — Сарр Клименсе, прошу извинить за опоздание, и давайте приступим к делам.
Вот что мне удалось узнать по интересующей вас теме.
Место было уединенным, я специально его таким подобрал, и все-таки он понизил голос. Под впечатлением только что закончившегося разговора, я слушал его невнимательно, отвечал на вопросы и задавал свои невпопад, что, конечно же, от внимания Тоннингера не ускользнуло.
— Да что с вами сегодня, сарр Клименсе⁈ — Наконец, не выдержал он.
— Аастарх, у меня к вам предложение, — начал я, а когда он подобрался, ожидая, что речь пойдет о чем-то серьезном, продолжил. — Давайте на время забросим все, заедем за женами, после чего закатимся в такое местечко, где шумно, весело, и много хорошей музыки? Ведь жизнь дается нам только раз, и кто его знает, как она сложится завтра?
Тоннингер раздумывал недолго. Он улыбнулся той улыбкой, которую мне до сих пор видеть у него не приходилось:
— И ни единого слова о делах?
— Мы вообще о них позабудем.
— Тогда не станем терять времени.
Глава 12
Глава двенадцатая.
Если обобщать, население любой державы делится на две категории, и каждая из них бросается в крайность. Одни считают, что в стране все не так, как должно быть. Власть не в состоянии, она погрязла в коррупции, законы несовершенны, а потому государство стремительно катится в пропасть.
Другая половина свято верит, что их отечество — наилучшее из всех существующих. А если и есть у него недостатки, то где их нет? Когда речь идет об отчизне, редко кому удается занять беспристрастную позицию, что позволяет создать более-менее объективную картину действительного положения дел.
— Этот процесс смело можно сравнить с борьбой двух стихий — воды и пламени, где последнее, конечно же, радикализм, — Тоннингера потянуло на поэтичность метафор. — В случае победы одной из них наступает либо холод, либо жажда, что одинаково смертельно.
— И какой из этого выход?
— Умеренность. То, что всегда хорошо, о чем бы ни шла речь. Радикализму в чистом виде присущи великие потрясения мироустоев, а это никогда не заканчивается ничем хорошим. Разве что дает возможность другим учиться на чужих ошибках. Мир постоянно движется вперед, пытаясь выбраться из лабиринта, где на свободе заждался тот его вид, который устроил бы всех без исключения. Но если бежать впереди других, может получиться так, что угодишь в очередной тупик, из которого выбираться придется долго.
— И что же тогда консерватизм?
— Замечательный способ в этой гонке безнадежно отстать, и тогда рушатся даже империи.
Читая пришедшую наместнику конфиденциальную корреспонденцию, а также столичные газеты, я все больше убеждался в мысли, что Ландаргия требует если не радикальных, то значительных перемен.
— Опять плохие новости, Даниэль? — Аннета бросила взгляд на в сердцах скомканный мною «Вестник Гладстуара», валяющийся на полу.
Я привлек жену к себе.
— Скоро из хорошего у меня останешься только ты.
После неудачной попытки десанта, Нимберланг их больше не предпринимал. Вместо этого он постарался отрезать морское сообщение Клаундстона с остальной частью Ландаргии, и у него неплохо получилось. Голод городу не грозил: не остров, но фельдъегерская почта теперь добиралась по суше, а значит, с большим опозданием.
Значительную часть столичной корреспонденции составляли порой противоречащие друг другу бесчисленные циркуляры. Канцелярия наместника ими попросту была завалена, каждый требовал ответа, и благо, что мы с Клаусом договорились, что всю бумажную волокиту он берет на себя. Уже по одному их количеству смело можно судить о неважном положении Ландаргии в текущей войне. Она проигрывала одну баталию за другой, и теперь ставка была сделана на генеральное сражение, которое и должно расставить все по своим местам.
— Аннета, мне придется в очередной раз уехать, — решение было принято, и наступила пора действовать.
— Надолго?
— Как получится.
— Куда на этот раз?
— На север, — я не хотел уточнять, чтобы раньше времени не тревожить, но она догадалась сама.
— Я знала, что все этим закончится, молилась, чтобы этого не произошло, но Пятиликий меня не услышал, — со вздохом сказала Аннета. — У меня к тебе просьба.
— Все что угодно, милая.
— Если есть такая возможность, мне хотелось бы провести день перед разлукой с тобой.
— Сегодня уже не получится, — солнце давно перевалило зенит, — но завтра меня не будет ни для кого, клянусь!
И поспешно отвернулся, чтобы не видеть ее заблестевшие от подступающих слез глаза.
Стаккер явился буквально через минуту после того, как за ним послали.
— Слушаю вас, сарр Клименсе!
— Курт, готовьте людей к дальнему переходу, через два дня выступаем. Всех, сколько имеется у вас в наличии. Ехать придется быстро, на грани возможного, и потому из припасов только необходимое.
— На север? — понимающе кивнул он. И, не дожидаясь ответа, с улыбкой добавил. — Зная вас, ожидал приказа в любую минуту. При необходимости выступим завтра с утра.