— Или божественное провидение.
Государство ветшало, как приходит в запустение дом, за которым не ухаживают. Сам-то он добротный, с толстыми каменными стенами, и при должном уходе стоять ему тысячелетия. Но его нет. Прохудилась крыша? Закроем дыру тем, что под руки попалось, и какое-то время проблема нас не побеспокоит. Прогнили полы? Зачем их вскрывать и перестилать заново? Проще наложить досок сверху. И шут бы с тем, что они скрипят, жить ведь можно? Не закрываются оконные створки? Мы осторожно их молотком, и куда они денутся? Стекло при этом треснуло? А газеты с клеем на что⁈ И так во всем.
— При нашем разговоре со Стивеном, он и словом не намекнул.
— Знаешь, как ты выглядел? «Только посмейте сказать о моей жене хотя бы единственное плохое слово! Убью и не задумаюсь!» Разве можно в таком состоянии разговаривать о серьезных вещах?
— Это он тебе поручил?
— Нет. Люди, от лица которых я говорю, и господин сар Штраузен ничем между собой не связаны. Почему я? Ты мой гость, я твой друг, а Лаура, пусть и дальняя, но единственная твоя родственница.
Я промолчал. Не осталось их у меня, я — последний. Прадед Лауры был приемным, и одним ребенком в семье. А значит нет у нас с Лаурой общей крови. Тайна, которую им лучше не знать. Они родству рады, а у меня никого, кроме Аннеты, нет.
— Время торопит, Даниэль! Весть о кончине его величества придет в любую минуту. И ты отлично понимаешь, что в этом случае произойдет и чем это грозит закончиться. Особенно учитывая, что никто ни с кем не способен договориться сейчас, и вряд ли у них получится позже. Безвластием, и сколько оно продлится? Тебе ли не знать, что в истории хватает примеров, когда в результате смуты государства попросту исчезали с карты. Но ведь мы с тобой не желаем такой судьбы своей родине?
— Нет.
Я наблюдал за Антуаном, и размышлял над тем, что со вчерашнего дня он изменился, и наверняка это связано с разговором со Стивеном. Куда делась его осторожность в выражениях, присутствующая накануне вечером. Нет, он по-прежнему говорил негромко, и даже разок внезапно распахнул дверь, проверяя, нет ли там чьего-то уха, но перемены были заметными.
— Так что же вы предлагаете, уважаемый сар Дигхтель?
— Даниэль, уверен, ты станешь главным претендентом. Выслушай. Семейству сар Картуа на троне точно не удержаться. Проиграй войну, Эдрик лишился бы престола раньше, чем в Гладстуар вошли войска Аугуста. Жить ему осталось недолго, и после его смерти случится не дворцовый переворот, а смена власти. Таким образом, при любом исходе обвинений в заговоре можно не опасаться: на престол взошел тот, кто прибыл к финишу первым.
— И каковы шансы у меня?
— Во всяком случае не хуже, чем у остальных. Ты и раньше был на виду, а то, что происходило с тобой в последнее время, только прибавило тебе популярности. Если бы я тебя не знал, наверняка бы подумал, что действуешь ты целенаправленно. И еще… — Антуан замялся.
— Ты говори-говори!
— Твоя жена, Аннета. Она не из дворянской семьи, и для простого народа этот факт значит многое.
— Кто и когда спрашивал его мнение?
— Не скажи, Даниэль, ты не прав! Его настроения нельзя не учитывать! Особенно в создавшейся ситуации, когда все может закончиться бунтом. Вначале эпидемия, затем три неурожайных года подряд, а тут еще и война. Напомнить, сколько крестьян рекрутировано и погибло?
— Два года, не преувеличивай.
— Прогнозы на нынешний урожай тоже не утешительны. Даниэль, прозвучит громко, но ты — наиболее подходящая кандидатура.
— Те, кто сейчас рвется к власти, тоже прикрываются заботой об отечестве. И как ты… вы, — поправился я, ведь Антуан говорил не от своего имени, — все представляете себе, так сказать, процедурно?
— Этот вопрос уже не ко мне. Моя задача — поговорить с тобой на правах лучшего друга и родственника. Ну так что? Скажешь — да, и мой дом превращается в твою штаб-квартиру.
— Родину люблю, умереть за нее готов, участвовать в тараканьих бегах — нет.
— Судьба родины — это бегущие тараканы⁈ Ты умеешь удивлять!
— Не слишком ли много пафоса даже для композитора?
Перед тем как выйти из кабинета, я задержался возле картины. Прав Антуан, есть в ней что-то особенное, но дело совсем не в оптической иллюзии.
Я долго не мог заснуть: тоже, нашли мессию! Ворочался, пока не разбудил Аннету.
— Почему не спишь?
Перед тем как ответить, я некоторое время любовался ею полусонной.
— Не получается.
— Так на тебя повлиял разговор с Антуаном?
— Однажды я дал обещание, и теперь появился шанс сдержать слово.
— Но что-то тебя останавливает.
— Все так и есть.
— А какое оно, твое обещание, серьезное? Или пустяки?
— С какой стороны на него посмотреть. С одной, как будто бы шутка.
— А с другой?
— Словами нельзя разбрасываться.
— Если это была шутка, может, и относиться соответственно?
— Хотелось бы.
— Но какая-то причина тебе не позволяет. Знаешь, чему я научилась у тебя первым? Оценивать все, что происходит с тобой и вокруг тебя… какое бы тут слово подобрать? Не скептически, не цинично, а… отстраненно. Если ты сейчас отстранишься, это тебе поможет?
— Уже!
— Я не то имела ввиду, подожди! — отбиваясь от рук, попросила Аннета. — Вначале дай обещание.
— И какое же?
— Больше не поедать себя по пустякам.
— Клясться не буду, но попытаюсь.
Глава 21
Глава двадцать первая
Утром, во время завтрака, Антуан старательно делал вид, как будто ничего не произошло. И все-таки мелочи его выдавали. Настроение сар Дигхтеля было понятно. Фактически ничем не рискуя, у него появился шанс стать родственником монарха. Я смотрел на него и размышлял: а что, если ему откроется правда, ведь наверняка она известна не только мне? Как он переживет, и насколько изменится? При всем уважении к Стивену, его позиция тоже была понятна. Займи трон кто-то другой, сар Штраузена либо отодвинут от него полностью, либо он начнет подвизаться на второстепенных ролях.
Мы с Антуаном шутили, по привычке подтрунивая друг над другом, а заодно я упорно не замечал его попытки обратить мое внимание на утренние газеты. Что в них могло быть нового⁈ Просматривая столичную прессу еще в Клаундстоне, ко мне невольно приходила мысль, что внимания моей персоне уделяется слишком много. Когда с течением времени ничего не изменилось, понял — кто-то целенаправленно подогревает ко мне интерес. Осознание пришло вчерашним вечером — кто именно и почему. Что, в сущности, не меняло ни капли. Оставалось проверить единственное, и, чтобы убедиться, я взял одну из них. И не ошибся. То, что случилось в доме сар Штраузенов, было описано не выходкой человека, которому не пришло в голову ничего более умного, как публично унизить человека, а едва ли не благородным поступком.Виновницей по-прежнему оставалась Аннета, но причина инцидента была ловко завуалирована. Газета была взята наугад, но можно было нисколько не сомневаться — в остальных примерно такая же картина.
— Какие планы на сегодня? — в конце завтрака поинтересовался Антуан.
— Такие же, как и вчера. Жду возвращения Тоннингера, а пока знакомлю Аннету с Гладстуаром.
— А что там у тебя с Домом Милосердия? Если проигнорировать, получится очень невежливо.
— День назначен не был, следовательно, срочности нет. Навещу по возможности.
— В этом ты весь! — то ли похвалил, то ли выразил порицание Антуан.
Письмо было за подписью Сантры, и не содержало ни слова о срочности встречи.
Гладстуар действительно красив. Особенно его древняя часть — Конкорт. Ажурные, перекинутые через приток Брикберса мосты, и каждый из них выглядит произведением искусства. Многочисленные, сверкающие золотом шпили, венчающие сложенные из белого камня башни. Паутина выложенных желтой брусчаткой улиц, дома из красного кирпича, крытые небесного цвета черепицей, и много-много зелени — парки, лужайки, цветники и гигантские, раскидистые дубы. Обычно такими художники изображают сказочные города, и я нисколько не сомневался — многие из них черпают вдохновение в Конкорте. Смотришь потом, и думаешь — люди в них наверняка живут счастливо. Имеют достаточно денег, чтобы ни в чем себе не отказывать, законы работают одинаково для всех, у них нет ни войн, ни эпидемий, ни голода, а потому они всегда дружелюбны и веселы.
Конкорт для Аннеты я приберег напоследок, потому что особенно замечательно он смотрится в лучах заходящего солнца.
— Нравится?
— Очень! Точь-в-точь, как в моей любимой детской книжке. Даниэль, ты не показал мне дом, в котором родился.
— Он в другой стороне, и отсюда его не видно. Как-нибудь при случае.
— А вернуться в него не хочется? Ты говорил, ваша семья прожила в нем не одно поколение.
— Нет. Знаешь, я не испытываю к нему никаких чувств. Нам пришлось покинуть его, когда я был совсем мал, и потому о нем не сохранилось ни единственного воспоминания. Узнать, кто убил родителей желаю страстно. Надеюсь, однажды у меня получится. Но не будем об этом. Лучше скажи, что произвело на тебя самое сильное впечатление?
— Конечно, Конкорт! Он как будто бы весь из сказки!
— Больше, чем статуя Пятиликого на придворцовой площади?
— Да. Она, безусловно, грандиозная, но не столько восхищает своими размерами, сколько пугает. Чувствуешь себя рядом с ней чем-то совсем никчемным, каким-то ничтожеством.Если скульптур поставил перед собой такую задачу, он справился с ней успешно. Только непонятно зачем, если Пятиликий сам говорил, что все друг другу равны, и он не исключение. Еще и это… Наверное, я никогда не привыкну.
— Будем надеяться, все ненадолго.
Под «этим» Аннета подразумевала повышенный к нам интерес. Мы не успели толком пройтись возле дворца, как собрали за собой небольшую толпу. Кому будет приятно, что она следует за тобой по пятам, и обсуждает вслух?
— Ого, а у него и вправду шрамов на лице хватает!
— Смотрите, она действительно красавица, а держится так, что и не подумаешь, что р