По прибытию в Бабадаг император зашел в госпиталь и ужаснулся — почти все врачи лежали больными. Не лучше дела обстояли в других госпиталях, разбросанных по берегу моря, а в Мангалии они размещались в 50 домах. На всех больных приходилось два медика. Не хватало людей на кухне, в госпитальной прислуге.
В Каварне, куда они приехали к вечеру, Николай Павлович, после того как устроил разнос коменданту гарнизона и поговорил с князем Меншиковым, уединился и долго писал распоряжения в штаб армии, в интендантскую службу. Его записки тут же отправлялись по назначению. При себе император оставил одну. Записка была о состоянии медицины в армии и по России. С этим вопросом он решил подробнее ознакомиться по возвращению в Петербург.
Отслужили панихиду по убитым при штурме Варны, государь засобирался в Одессу. После трудных дней сражений ему предстояла прогулка под парусами. По совету адмирала Грейга императорский штандарт подняли на новейшем линкоре, только что сошедшем со стапеля в Севастополе.
«Императрица Мария» среди прочих мореходных достоинств имела 84 пушки крупного калибра. У экипажа была отменная выучка. Команду возглавлял старый морской волк — капитан I ранга Папахристо.
2 октября на борт линкора поднялся государь Николай I и граф Михаил Семенович Воронцов, сменивший раненного князя Александра Сергеевича Меншикова на посту командующего. Было погожее осеннее утро. Солнце стояло высоко над горизонтом. На шканцах замер почетный караул.
Линкор снялся с якоря в четыре часа пополудни. На внутреннем рейде его сопровождали яхта «Утеха» и пароход «Метеор». Величественный силуэт корабля еще долго виднелся с берега. Он медленно двигался с попутным ветром.
К середине следующего дня, когда линкор был уже на траверзе Георгиевского гирла Дуная, ветер неожиданно упал. Наступил полный штиль. В свите императора послышались шутки, дескать, погода благоволит увеличить срок плавания, и до Одессы будем плыть месяц. Было десять часов вечера. Никто не заметил, как начал свежеть ветер и первое небольшое волнение на море вызвало едва заметную качку корабля.
В полночь все сильнее стал задувать норд-ост. Капитан судна Папахристо с тревогой посматривал на приборы. Он понимал, если ветер не изменится в ближайшие сутки, то их снесет к Босфору. Разыгравшийся свирепый шторм заставил забыть об этом — теперь капитан беспокоился о спасении судна. Он приказал снять на фок-мачте все паруса, оставив только одни брамсели. «Императрица Мария» начала терять ход.
Военный совет собрался в каюте императора.
Докладывал капитан линкора Папахристо:
— Нас неминуемо сносит к турецкому берегу. Вероятность перемены ветра мала, зато велика вероятность вступить в бой с турецким флотом.
После Наваринского поражения флот Османской империи состоит из 4 линейных кораблей и 3 фрегатов. Они сейчас отстаиваются в Буюкдерской бухте, прикрывая Стамбул. Наш линкор, имеющий мощное бортовое вооружение, обладающий хорошей маневренностью, какое-то время может противостоять кораблям противника. Но надо не забывать, что нас сносит к турецкому берегу, а это значит, что мы еще можем оказаться под огнем береговой артиллерии.
В своей команде я уверен. Моряки и офицеры «Императрицы Марии» будут драться самоотверженно и не посрамят российского флага. Но силы наши не бесконечны. Помощи ждать неоткуда. Сдаваться на милость победителя мы не можем. Остается, в крайнем случае, если неприятелем будет сбит рангоут и разбит корпус, взорвать пороховые погреба и всем погибнуть с честью…
Ваше мнение, Михаил Семенович, — Николай Павлович, внимательно слушавший капитана, посмотрел на Воронцова.
— Мое мнение? — вырвавшись из задумчивости, спросил Воронцов и тут же быстро ответил: — В первую очередь подумать об императоре.
— Обо мне не стоит переживать. На случай сражения я такой же член команды. Буду биться вместе со своими матросами, — уверенным голосом сказал император.
— Ваше величество! — Воронцов испуганно посмотрел на государя.
— А вы что думали, граф, когда начнется бой, я спрячусь в своей каюте. И довольно обо мне. Ваши предложения? — нетерпеливо сказал император.
— Во-первых, как мне кажется, турки не станут вступать с нами в бой, — продолжил Воронцов. — Они попытаются выяснить цель нашего прибытия к их берегам. Затянув переговоры, мы можем получить достаточный запас времени, чтобы дождаться попутного ветра. Во-вторых, я согласен с капитаном: на случай сражения биться, не щадя живота своего, и погибнуть, взорвав пороховые погреба.
— Турки, Михаил Семенович, вступать в переговоры не станут. Мы находимся в состоянии войны. Остается «во-вторых» — вступить в бой и погибнуть, — заметил Николай Павлович.
— Я отдал приказ комендорам изготовить орудия к бою. На батарейных палубах полная боевая готовность, — воспользовавшись паузой, сказал капитан.
— Попросите священника обойти корабль и благословить моряков на последний бой, — отрывисто сказал император, и, давая понять всем, что совет окончен, первым поднялся с кресла…
Николай Павлович, как только ему стало известно, что судно сносит к турецкому берегу, еще до начала заседания совета принял решение в плен не сдаваться — памятен был рассказ о Прутском походе Петра I и его долгом стоянии в окружении турецких войск. Императору стыдно было за великого предка, который в минуты растерянности готов был за свое освобождение отдать туркам чуть ли не все свои завоевания, а его жена Екатерина — все драгоценности, взятые ею в поход.
«Петра спас Шафиров. Такого дипломата, как Шафиров, у меня рядом нет, — продолжал он размышлять. — Там был другой случай. Петр Алексеевич имел войско, готовое пойти на прорыв, и турки согласились на переговоры лишь потому, что в результате прорыва они ничего бы не получили. В сегодняшнем случае торговаться нечем. Сдавать же завоеванные земли я не намерен. Видимо, Бог так рассудил: сначала испытать меня на Сенатской площади, а потом дать возможность героически погибнуть».
Николай Павлович, верующий в Божественное провидение, в судьбу, не боялся умереть. Ему было жалко, что все начинания, к которым он успел за короткий период правления приступить, так и останутся незавершенными. Ведь Михаил Павлович, в случае его смерти, ставший регентом сына цесаревича Александра, ничего продолжать не будет. У него совсем другой склад ума. А сын? И сын не будет продолжателем дел отца, потому что отец не успел передать ему в воспитании самого главного — беззаветной любви к Отечеству. Этому не учат. Это передается примером, душевными, откровенными разговорами.
Размышляя о незаконченных делах на этом свете, Николай Павлович достал свою секретную папку, куда складывал самые важные дела и записки. На глаза попало письмо профессора Георга Фридриха Паррота. Профессор находился в близких отношениях с императором Александром I. Александр Павлович благосклонно относился к письмам Паррота и оставался доволен некоторыми его взглядами на реформы государственного аппарата. Это письмо Николай Павлович получил 30 октября 1827 года. Прошел почти год, а он так и не ответил профессору.
«Вашему величеству, — писал Паррот, — было угодно снова поощрить меня к дальнейшему представлению моих записок. Теперь я тружусь над одной из них, именно над проектом преобразования министерств, о чем уже давно все обдумал. Настоящие ваши учреждения организованы не хорошо; они парализуют вашу деятельность. Ваше величество работает сверх сил, а результат ваших трудов еще далек, принимая во внимание ваше томление; вы ни физически, ни нравственно долго этого не выдержите. Такая же участь была и у императора Александра, принужденного при каждом затруднительном вопросе учреждать особые комиссии. Ваше величество находитесь точно в таком же положении. В настоящее время у вас функционирует от 12 до 15 особых комитетов. Такая система нарушает целостность управления, страшно умножает переписку и вашу собственную работу, и совершенно бесцельно раздробляет деятельность ваших лучших сотрудников.
Не верьте, ваше величество, что причиною тому исключительно неспособность некоторых министров: ведь у императора Александра было несколько даже выдающихся лиц. Причина простая — это плохая организация министерств, и пока настоящая система останется, даже лучшие министры не в состоянии будут стать на высоту своего положения…»65
В конце письма Георг Фридрих Паррот обещал через несколько недель представить записку. Она пришла от него через месяц и тоже оказалась в папке. Николай Павлович взял ее в руку, но читать не стал.
«Если прочитаю, значит погибну. Она должна остаться как недовершенное дело, чтобы потом за него снова взяться», — подумал неожиданно для себя он и тут же понял, что хитрит перед Богом.
Николаю Павловичу стало стыдно. Он почувствовал, как краска заливает лицо.
«Что, струсил?» — спросил он себя и, заглянув в письмо, продолжил его чтение.
В эту минуту к нему в каюту пришел капитан линкора Папахристо.
К вечеру 6 октября Николай Павлович вышел на палубу. Холодный северный ветер слабел. Он едва шевелил оставшиеся на фок-мачте брамсели. На батарейных палубах замерли возле орудий комендоры. В суровом молчании судно покорно двигалось в направление Босфора.
Смутные очертания турецкого берега навели Николая Павловича на воспоминания: он вспомнил радостную картинку, увиденную в одном из госпиталей, где побывал накануне отплытия из Варны.
Государь был в нервном возбуждении, после того как осмотрел несколько домов, в которых были размещены раненые. Всюду грязь, то там, то здесь в углах комнат, а то и возле кроватей окровавленные бинты. С трудом доискался врача. Врач пришел, как привидение, с бледным лицом и красными от недосыпания глазами. Стал объяснять, что остался один и у него есть только три медицинские сестры и один уборщик из инвалидов.