Морщась, но не отрывая взгляда от нелепых и устрашающих картин, император, погруженный в раздумье, продолжал путь к Сенной площади, откуда фельдъегеря доставляли все новые подробности разгула народной стихии. Выслушивая доклады, Николай Павлович кивал головой, морщился, но, не произнося, ни слова, продолжал разглядывать тротуары, на которых трупы были сложены штабелями, готовыми к вывозу.
Сенная площадь с Садовой улицы открылась зданием холерной больницы с вытащенными рамами и разбитыми дверьми. Возле нее вместе с досками, остатками мебели и кроватей валялись люди. Дальше, по всей площади простиралось море рук, голов, качающихся, орущих.
— Ну что, Александр Сергеевич, — император обернулся к Меншикову, стоящему с непокрытой головой, — не будешь праздновать труса, если я в толпу въеду?
— С вами, ваше величество, мне и черт не страшен! — бодро ответил генерал.
— Давай, мужик, трогай! — крикнул император вознице и подался всем телом вперед.
Тройка лошадей, до этого гарцевавшая размеренным шагом, рванула вперед. Следом за открытой коляской двинулись гвардейцы. Они стали теснить людей с обеих сторон, стараясь отогнать с пути государя. Еще несколько рывков вперед, еще одно усилие — и лошади встали неподалеку от церкви Спаса.
Император повернулся к церкви, перекрестился. Его уже заметили. Кто был ближе, повалились на землю, поползли к коляске, что-то бессвязно бормоча, цепляясь за ее колеса, края экипажа. Но на дальних углах, в середине площади еще шумели, волновались.
— На колени! — протянув к толпе руку, крикнул император, и громовой голос его заставил вздрогнуть огромное тело народа, бьющегося в конвульсиях, орущего.
И тело, покрытое язвами, болячками, орущее, стонущее вдруг замерло. Застыло. Рухнуло и распласталось на земле с тихим ропотом.
— Не кланяйтесь мне! Падите на колени, поклонитесь Господу Богу, — голос государя усиливался, летел над площадью. — Просите помилования за тяжкие прегрешения, вами вчера учиненные! Вы умертвили чиновника, пользовавшего ваших собратий, нарушили тишину и порядок, осрамили меня перед светом. За вас, за вас всех обязан я, по силу моей присяги, дать ответ Царю Царей. Возможно ли мне сие исполнить после тяжкого вашего прегрешения? Не узнаю я в вас русских. Что, французы ли вы, или поляки? Сии последние уморили возлюбленного моего старшего брата, так и вы со мною хотите то же сделать! Но я уповаю на Всевышнего Творца, стою здесь безбоязненно среди вас, вот и грудь моя… — он скинул шинель и протянул к ним вторую руку.
Рядом с коляской кто-то воскликнул:
— Согрешили перед Богом, но рады умереть за Царя, за Отца нашего!
— Император наклонился, касаясь руками протянутых к нему рук, и возразил:
— Умрете тогда, когда Богу угодно то будет. Лягу и я с вами, но теперь повелеваю вам.
Он выпрямился во весь рост и снова громким голосом воззвал к народу:
— Падите ниц перед Богом и теплыми клятвами укротите праведный гнев его. Возвратитесь в домы ваши и исполняйте приказания военного генерал-губернатора как собственные мои повеления. Кто облечен мною властью, того слушайтесь! И я приказываю вам, отцы семейств, люди смирные, я вам верю и убежден, что вы прежде других уговорите людей несведущих и образумите мятежников. Нам послано великое испытание: зараза. Вредно собираться толпами. Я принял меры, дабы остановить ее распространение. Остановитесь и вы! Молитесь Богу!
Над площадью сначала робко, потом все сильнее и громче прокатилось:
— Ура-а-а!
С Сенной площади государь отправился к палаткам, куда из казарм были выведены войска. Императора видели в больницах, на улицах беседующим с народом. В тот же день он назначил в помощь военному генерал-губернатору своих генерал-адъютантов князя Трубецкого и графа Орлова, распределив между ними многолюдные районы города. Граф Бенкендорф возглавил комиссию для следствия и суда над зачинщиками народного буйства.
К вечеру Николай Павлович возвратился в Петергоф. Здесь его и сопровождающих ожидали ванны и чистые платья.
С той поры, бывая в Петербурге по два-три раза в неделю, объезжая улицы и лагеря, государь каждый раз проходил процедуру «очищения от болезни».
Холера не уменьшалась. Каждый день умирало до 600 человек. Город, как и прежде, жил в страхе. Жары стояли страшные. Везде вокруг столицы горели леса. Двор переехал из Петергофа в Царское Село. Туда же были переведены кадетские корпуса.
29 июня из Царского Села, Пушкин писал соседке по Михайловскому Прасковье Александровне Осиповой:
«…Времена чрезвычайно печальные. Эпидемия сильно опустошает Петербург. Народ возмущался несколько раз. Распространились нелепые слухи: утверждали, будто доктора отравляют жителей. Чернь в ярости умертвила двух из них. Государь явился среди бунтовщиков. Мне пишут: „Государь говорил с народом — чернь слушала на коленях — тишина — один царский голос, как звон святой, раздавался на площади“. За мужественной храбростью и уменьем говорить у него дело не станет; на этот раз мятеж был усмирен; но после того беспорядки возобновились…»96
В Царском Селе было тихо и спокойно. Каждый раз, возвращаясь с очередной поездки по городу, Николай Павлович отдыхал: то находился возле жены, которая должна была скоро родить, то гулял по парку, а то рисовал. Многие домочадцы знали, что император хорошо поет народные песни, сочиняет военные марши, но почти никому не было известно, что с детских лет любимым делом его было рисование.
В семилетнем возрасте Николай Павлович стал брать первые систематические уроки. Учителем его был известный живописец Акимов. Рисованию отводилось два часа в неделю. Вначале великий князь копировал рисунки, сделанные учителем, рисовал отдельные части зданий, человеческого тела, составлял композиции, учился составлять цветовую гамму. Постепенно они с учителем переходили к копированию с гипсов и полотен известных художников. Больше всего императору давались карикатуры. Все они исполнялись легко, динамично простым карандашом, часто в манере шаржа.
Навалившись грудью на стол, он в очередной раз со старанием выводил комический рисунок непослушного солдата. Быстро вырисовывалась голова, плечи, но как карандаш начинал скользить дальше, стараясь придать динамику телу, черты солдата застывали, будто он чего-то испугался и замирал от неожиданности.
Он знал причину, но не хотел себе в этом признаваться. В голову лезли мысли одна страшнее другой. В военных поселениях Новгородской губернии холерный бунт в последние три дня приобрел страшные размеры. Действующие батальоны поселенных полков выступили в поход на усмирение польского мятежа, и в военных поселениях остались только резервные батальоны, в которых треть нижних чинов были из только что поступивших на службу кантонистов. Туда же, в Новгородскую губернию были отправлены из Петербурга горожане, которых выслали за участие в холерных беспорядках.
Ночью с 23 на 24 июля толпа солдат и мещан, предводительствуемая поручиком Соколовым и городовым старостой Солодожниковым разграбила в Старой Руссе аптеку, присутственные места и квартиры начальников. Несколько офицеров и докторов были задержаны и подвергнуты истязаниям. На следующее утро к ним явился архимандрит подгородного монастыря, увещевал прекратить беспорядки. Мятежники рассадили арестованных по гауптвахтам, поставили везде караулы и на вечер назначили казнь.
Утром 24 июля начальник войск, собранных в лагере, генерал Леонтьев направил в Старую Руссу батальон под началом майора Ясинского. Он вернул солдат военно-рабочего батальона в казармы, поставил в городе патрули, но задержанных мятежниками офицеров и докторов почему-то не выпустил с гауптвахты.
Вечером 25 июля генерал Леонтьев вступил в Старую Руссу с двумя батальонами и четырьмя орудиями. Туда же прибыл и генерал Эйлер. Они ограничились тем, что похоронили убитых. Мятежники опять не были арестованы.
Вспоминая о событиях в Старой Руссе, Николай Павлович забылся и не заметил, как в кабинет вошел генерал-адъютант Орлов.
— Ваше величество, — обратился граф, подойдя близко к столу. — Какие будут приказания?
Император вздрогнул и, не отрывая взгляда от рисунка, спросил:
— Каковы последние новости из Старой Руссы?
— Вооруженные толпы поселян ворвались в город, стали грабить казенное имущество. Генерал Леонтьев не решился стрелять в бунтовщиков. Они замучили Леонтьева и еще несколько офицеров, — скорбным голосом сообщил граф.
— Потери большие от бунта? — император продолжал сидеть за столом, склонив голову над листом бумаги, нервно чертя карандашом по фигуре солдата.
В округах поселения убито мятежниками и умерло от ран и побоев более 100 офицеров и врачей. Многие подвергнуты истязаниям, — все так же гневно сказал Орлов.
— Хватит! — император стукнул ладонью по листу бумаги. — Я не позволю, чтобы у нас от внутренних беспорядков погибало столько же, как на войне. Алексей Федорович, — он посмотрел на графа. — Немедля отправляйся в Старую Руссу. Всех виновных — к самым суровым наказаниям!
— Они уже сами сюда идут с покаяниями. Депутация от поселян остановлена за станцию до Царского Села, — отрапортовал Орлов.
— Все равно поезжай. Выяви зачинщиков. Прочитай Высочайший указ. Я его сейчас подготовлю, — Николай Павлович поднялся. — Иди же, иди, — подтолкнул он Орлова к двери, — и смотри — строже там!
После того как граф Орлов покинул Царское Село, император несколько раз пытался заняться государственными делами, но начав одно, бросал не закончив, брался за другое и откладывал его. Внутренне чувствуя неудовлетворение, подозревая, что Орлов будет либеральничать с виновными, Николай Павлович выехал в Старую Руссу.
Он проехал сразу в округ поселений к батальонам, запятнавшим себя кровью своих офицеров. Лиц виновных император не видел. Все преступники лежали на земле. Ступая между солдат, останавливаясь, он спрашивал фамилию, откуда родом и выговаривал: