Генерал-адъютант Бенкендорф встретил Муравьева на крыльце дома.
— Когда в путь? — весело поблескивая глубоко посаженными глазами, спросил он.
— Вот дождусь приема государя и 18-го сразу в Тульчин, — стараясь придать себе беспечный вид, ответил Муравьев.
— Так же нет! — сказал Александр Христофорович. — Вы не едете в Тульчин. Я могу вам сие утвердительно сказать.
Бенкендорф спустился с крыльца и направился к генералу. На тонких волнистых губах генерал-адъютанта играла улыбка.
— Куда же так? — генерал-лейтенант оторопело смотрел на главного жандарма империи, стараясь успокоить себя, что слова соседа просто затеянная им словесная игра.
— Я не вправе вам сего сказать, — отвечал Бенкендорф, потирая ладонью высокий лоб, венчанный редким хохолком сбитых вверх волос, словно сомневаясь в правильности умолчания секрета. — Но вы имеете от государя весьма лестное поручение, важное, великое.
— В какую сторону?
— Ничего не могу вам сказать, — потупив взгляд, признался Александр Христофорович и тут же поторопился успокоить генерала. — Вы не волнуйтесь. Сие вероятно сегодня узнаете.
— Какого рода? — спросил опять Муравьев. — Будут пушки?
— Может кончиться и пушками, — продолжал сохранять загадочность на лице, Бенкендорф. — Дело сие совсем необыкновенное, и можно только вас поздравить с доверенностью, которую вам в сем случае оказывает государь.
Вернувшись к вечеру домой, Муравьев нашел уведомление от дежурного генерала Клейнмихеля, в котором сообщалось, что по воле государя генерал остается в Петербурге по надобности службы впредь до особого назначения.107
Вскоре он получил записку от военного министра, которой приглашался заехать к графу Нессельроде.
Министр иностранных дел был немногословен. Нессельроде сказал, что поручение его будет заключаться в угрозе, которою государь желал устрашить египетского пашу, восставшего против султана. Карл Васильевич говорил о возможном падении Турецкой империи. О необходимости предотвратить распад соседнего государства, ибо России нужна слабая Порта. Перед Муравьевым было поставлено две задачи: первая — убедить султана в дружбе и расположении государя и склонить его к допущению посланника в Александрию; вторая заключалась в угрожении паше и склонении его к покорности султану, не входя в какие-либо посредничества для их примирения.
Слух о назначении Муравьева уже распространялся по Петербургу, а его все еще не отправляли. Наконец 30 октября генерал- лейтенанта потребовал к себе государь.
Николай Павлович сразу же при встрече спросил Муравьева, довольно ли много читал он об отношениях России с Турцией и Египтом и как понимает суть инструкции, выданной ему Нессельроде.
Николай Николаевич начал убеждать государя, мол, постарается исполнить его приказание, но запнувшись в конце своей сбивчивой речи, смело сказал:
— Если ваше величество позволяете мне изложить мои мысли, то я осмелился бы объяснить те средства, которые бы я полагал удобными, дабы остановить успехи Ибрагим-паши, не вводя войск наших в Турецкие владения.
— Какие? Какие? Говори! — нетерпеливо проговорил император.
— Можно склонить персиян к войне с египтянами и тем отвлечь внимание их от Турции, по крайней мере, дать Турции время оправиться, — осторожно сказал Муравьев.
— У нас нет в правилах ссорить между собой соседей своих, — нахмурился Николай Павлович, но продолжал с интересом смотреть на генерала.
— Оно бы не было в виде ссоры. Я полагаю, что Персия, как дружественная держава, приняла бы с признательностью предостережение такого рода; ибо нет сомнения, что Мехмед-Али, своими победами, будет иметь сильное влияние и на соседственные области Персии, — продолжал генерал.
— Это справедливо, — подумав, ответил император, — АбассМирза предлагал мне уже услуги свои, но он сейчас в Корасане.
Государь подошел к Муравьеву, взял его за плечи, повел к окну и доверительным тоном продолжил: — Тебе я поручаю дело сие, как человеку, на твердость коего я совершенно надеюсь. Я бы не хотел посылать войск своих и желаю, чтобы распря их кончилась. Султан Махмуд дурак, корчит из себя Петра Великого, да неудачно, и мне очень выгодно, чтобы он сидел на престоле турецком. Он мне ныне пожаловал портрет свой, за что я ему крайне благодарен. Он ко мне очень милостив, и я ему хочу показать свою дружбу. Надобно защитить Константинополь от нашествия Мехмеда-Али. Вся эта война есть последствие возмутительного духа, царствующего ныне в Европе, и в особенности во Франции. Самое завоевание Алжирии есть действие сих беспокойных голов, которые к тому склонили бедного Карла Х… Ныне они далее распространили влияние свое: они воздвигли войну Египетскую, и с завоеванием Константинополя мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без Отечества, изгнанных всеми благоустроенными обществами, которые не могут остаться в спокойствии.
Они ныне окружают Мехмед-Али, наполняют флот, армию его. Надобно низвергнуть сей новый зародыш зла и беспорядка, надобно показать влияние мое на дела Востока. Между тем скажу тебе, что влияние сие столь сильно становится, что мои крымские татары, которые всегда были покойны, ныне стали тревожиться: между ними распущены песни с пророчествами о скором прибытии к ним Мехмеда-Али как заступника правоверных мусульман.
Я прежде обходился с 6-ю батальонами в Крыму; ныне же сего будет мало: надобно будет усилить там войско. Теперь мне более нечего тебе говорить; поезжай, любезный Муравьев. Будешь на эскадре у Рикорда, сообщи ему новое поручение. Бог с тобою! — Николай Павлович прервался, словно что-то вспоминая, посмотрел на генерала и тут же спросил: — Ты желал побывать у отца своего?
— Государь, я отложу поездку свою, если отправление мое требует поспешности, — торопливо-предупредительно сказал Муравьев.
— Отнюдь нет! — воскликнул император. Он прижал к себе генерала, потом, отпустив, добавил с серьезным озабоченным видом: — Извини меня, что я тебя употребляю по своим делам, когда ты приезжаешь для своих в отпуск; но что делать мне? Случилась в тебе нужда. Поезжай к отцу и проведи у него три или четыре дня; я тебе сие позволяю. Помни же, как можно более вселить турецкому султану доверенности, а страху — паше египетскому. Я еще хотел тебе сообщить одну вещь, которую ты должен держать в тайне… — Николай Павлович оборвался, подошел к столу, будто хотел дать Муравьеву какой-либо документ, но, не доходя его, развернулся. — Когда у меня был после войны с посольством Галиль-паша, мне казалось заметным из слов его, что султан склонен к принятию, в случае крайности, веры христианской. Я о сем не говорю, как о вещи решенной; но мне так казалось, и я предваряю тебя о сем на случай, если бы ты в разговорах с султаном услышал, или заметил что-либо подобное. Будь прост в обхождении, от сего будет зависеть успех твоего дела: ты тогда получишь доверенность от султана и угрозишь паше. Ты знаешь по-турецки, сие тебе много поможет; конечно, трудно получить согласие первого на то, чтобы я принял участие в делах его. Мне это так же предлагали, когда Польша взбунтовалась; но я не принял ничьих предложений и сам управлялся; но если султан будет в крайности, он, может быть, и согласится на примирение, чего бы я, однако же, на его месте, не сделал. Избегай посредничества. Мне недавно писал князь Эриванский, дескать, ныне, может быть, настало время, что Турецкая империя должна разделиться на две…
— Ваше величество, верно, не будете входить в разбирательство сего, и мне не будет следовать вмешиваться в сие дело? — выдержав паузу, спросил Муравьев.
— Нисколько, — отвечал государь. — Их дело мне все равно.
— Если бы я нашел Мехмед-Али в Александрии или он бы отъехал в армию свою, к Ибрагиму-паше, то я бы должен к нему съездить? — поделился Муравьев своей мыслью.
— Конечно, — утвердительно качнул головой император. — И так, поезжай же с Богом, берегись чумы, молись Богу, Бог тебя благословит!
— Государь, благословите и вы меня, — не двигаясь с места, произнес генерал.
— Вот тебе мое благословение, — сказал Николай Павлович, перекрестив своего посланника. — Прощай, любезный, Муравьев.108
…Появление русской эскадры встревожило жителей турецкой столицы. Французский посланник пригрозил султану разрывом отношений с Францией. Но Махмуд, невзирая на ропот народа, угрозы французского посланника, не поколебался в доверенности российскому императору.
По требованию султана русская эскадра была усилена: 20 кораблей под командованием генерал-адъютанта Орлова стояли теперь против турецкой столицы, а 10000 человек пехоты под командованием генерал-лейтенанта Муравьева расположились лагерем на Азиатском берегу. Российский император возвестил Европе: «Флот и войска останутся в занятой ими позиции, доколе египетская армия не перейдет обратно за горы Таврские».
Настойчивость русского императора заставила Мехмеда-Али отозвать свои войска и признать себя вассалом султана. В Ункиар-Скелесси 26 июня 1833 года был заключен оборонительный договор сроком на восемь лет между Россией и Турцией. Султан обещал запретить Дарданеллы для военных судов всех держав. Право русских судов не было установлено. Оно вытекало из принятого на себя Россией обязательства защищать Турцию. При посредстве Англии и Франции, Мехмед-Али и султан Махмуд заключили договор, согласно которому Мехмед-Али оставался египетским пашой и получал в управление Сирию и Алеппо.
На бугре Сельви-Бурун граф Орлов и генерал Муравьев водрузили камень, на котором был высечен день рождения императора Николая I — 25 июня. На камне сделана надпись: «Сей обломок скалы воздвигнут в память пребывания русских войск в гостях в этой долине. Да уподобится дружба между двумя державами твердости и незыблемости этого камня и да будет она воспеваема устами друзей».
Легкий ветерок с Невы еще удерживал прохладу на набережной, когда на другой стороне улицы, освободившейся от тени, палящие лучи солнца нещадно жалили прохожих. Он шел обычным маршрутом к Летнему саду, то и дело отвечая на приветствия встречных, успевая время от времени подставить лицо холодным струям воздуха.