С полчаса назад у Николая Павловича закончилась встреча с графом Орловым. Алексей Федорович вчера вернулся из Турции. Его рассказы об установке памятного знака, прощальной аудиенции у султана Махмуда все еще кружили в голове императора. Ему виделись долгие годы мира, за которые он сможет выполнить многое из того, о чем мечтал в начале царствования, в первую очередь, крестьянская реформа.
Невольно мысли перетекали на личное окружение. Он ценил в своих помощниках дисциплинированность и преданность. Порой на какой-то пост долго нельзя было найти человека, так как нужных ему кандидатов тупо и безжалостно отсеивала бюрократическая машина. Ему самому приходилось восстанавливать списки, приглашать людей, беседовать с ними и определять на должности.
Сейчас ему требовался человек, который бы помог решать крестьянский вопрос. Был у Николая Павловича на примете такой, но о нем ходили весьма разные отзывы. Генерал Киселев подозревался в связях с мятежниками. В должности начальника штаба 2-й армии провел ряд нововведений, в том числе смягчение телесных наказаний, содействовал работе ланкастерских школ, однако был противником поголовной грамотности солдат. Киселев дрался на дуэли с генерал-майором Мордвиновым и смертельно ранил его. Но он отличился в Дунайских княжествах, куда был назначен полномочным представителем диванов. Под руководством Киселева в Молдавии и Валахии были приняты конституции — органические регламенты. Регламенты давали личную свободу крестьянам и возможность перехода от одного земледельца к другому, помещикам было запрещено выселять крестьян в том случае, если они не выполняли лежащие на них обязанности, безземельные батраки должны были наделяться землей. Регламент оказал благотворное влияние на экономику княжеств.
Размышляя, государь забылся и едва не столкнулся со встречной женщиной. Николай Павлович шагнул в сторону, приложил руку к груди, слегка наклонив голову.
— Ваше величество! — воскликнула дама.
— Ты? — он с удивлением посмотрел на молодую женщину, которую чуть было не сбил с ног. — Вот так встреча!
— Я, право, очень испугалась, — улыбнулась Мещеринова, — еще про себя подумала…
— Ходят здесь всякие, — продолжил весело Николай Павлович. — Так да?
— Примерно так, — сказала она, с вызовом глядя на императора.
Он не намеревался останавливаться и разговаривать с девушкой, которую видел мельком всего-то несколько раз. По возвращении в Зимний дворец его должен был ждать военный министр, граф Чернышев. Николай Павлович никогда не опаздывал на встречи. Но после ее слов, после того, как она посмотрела, с императором вдруг случилось нечто невероятное — похожее на замешательство. Он кивнул ей, будто бы прощаясь, шагнул вперед, потом почему-то вернулся к ней и, не понимая, зачем это делает, сказал:
— Ты все такая же бесстрашная. А коль так, сделай милость, скажи, а чего это с бала убежала?
— Мне в Москву надо было ехать.
— Я усомнился бы…
— Говорю истинную правду.
— Будь по-твоему. Тогда ответь, сейчас ты тоже в Москву торопишься уехать? — Николай Павлович чуть наклонил голову в бок.
— В Москву завтра. Сегодня в полдень встречаюсь в капелле с композитором Львовым. Буду присутствовать на репетиции его произведения, — сказала она.
— Народного гимна? — он улыбнулся.
— Да, — проронила Мещеринова.
— Вот и ладно. У тебя оказывается свободный вечер. Мы проведем его вместе, — продолжил он, не сводя глаз с Мещериновой.
— Я? — вспыхнула она.
Ольга соврала, сказав, что завтра уезжает в Москву, интуитивно желая увидеть сожаление на лице Николая Павловича. В Москву ей надо было ехать сегодня. С капеллы она отправлялась домой, не заезжая к Софье. Она уже простилась с подругой. И тут: «У тебя оказывается свободный вечер. Мы проведем его вместе». Ольге почудилось, что она ослышалась. Нет — не ослышалась — император пошутил, а она дурочка обрадовалась. С чего бы? Он — император, а она? Кто она по сравнению с ним?
«Интересно бы видеть, как я выгляжу со стороны? Вот, наверное, умора! А он-то, он? Он стоит и посмеивается», — быстро промелькнула полная горечи мысль и обиды на государя.
— В три часа после полудни будьте здесь, — прозвучал, словно издалека, его голос.
Когда Ольга подняла голову, то увидела удаляющуюся от нее по аллее высокую стройную фигуру императора.
Едва раздались слова напева «Боже, царя храни», как вслед за представителями знати с мест поднялись три тысячи зрителей, наполнявших Большой театр, и оставались стоять до окончания пения. Тишина, царившая в огромном здании, дышала величественностью, слова и музыка так глубоко действовали на зрителей, что многие от избытка волнения вытирали слезы.
Зал безмолвствовал. Видно было — каждый сдерживает ощущение свое в глубине души. Но когда театральный оркестр, хоры и 500 полковых музыкантов начали повторять драгоценный обет всех русских, в рядах слушателей стал возникать шумный восторг, послышалось рукоплескание, крики «ура!» смешивались с хором, оркестром и духовой музыкой. Восторги прекратились, когда по единодушному требованию зрителей народная молитва была повторена еще раз.
О первом публичном исполнении народного гимна в Большом театре Москвы 6 декабря 1833 года газеты писали восторженные отзывы. Благодарственными словами вспоминали автора строк поэта Жуковского и единодушно восторгались композитором Львовым. В течение многих дней москвичи только и делами, что говорили о гимне, единении слов и музыки, вызывающем высокий душевный подъем.
Николай Павлович прослушал гимн 23 ноября в Певческой капелле Петербурга. Вместе с ним в зале находилось семейство императора, великий князь Михаил Павлович с супругой, а также несколько высших сановников империи и представители духовенства. Они слушали гимн несколько раз: в исполнении хора певчих, оркестров, а потом всех вместе.
Как только стихли последние звуки оркестра, Николай Павлович подошел к Львову, обнял его, крепко поцеловал.
— Спасибо, спасибо тебе, — с волнением в голосе сказал он, стискивая руками молодого композитора. — Прелестно! Ты совершенно понял меня!
Алексей Федорович слушал императора. От переживаний, от переполнявших его чувств радости, гордости он не мог говорить, только кивал в ответ головой.
— Это великолепно! — восклицал император, продолжая держать в объятиях Львова, не подпуская к нему никого.
Николаю Павловичу были знакомы стихи и музыка. Когда задумывался гимн, он проводил много часов с молодым композитором, объясняя ему свое видение торжественной мелодии, необходимости широкого охвата музыкальной гаммы, дабы, как он выражался, была «определенная гармонизация». Император любил и понимал музыку. Он обладал красивым голосом и сам хорошо пел народные песни. Вместе с Львовым государь волновался на репетициях. В этот день в зале Капеллы гимн впервые исполнялся полным хором придворной музыки при двух оркестрах — трубном и деревянных инструментов.
Наконец, передав Львова Александре Федоровне, он отыскал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа.
— Великолепно, не правда ли? — обратился он к графу.
— Слава Богу, теперь у нас есть настоящий гимн! — вторил ему Бенкендорф.
— Я задумал провести публичное исполнение его в Большом театре Москвы, а потом в Зимнем дворце! — мечтательно сказал государь.
— Он теперь будет с нами на всех торжествах, — соглашаясь с императором, высказал свое мнение генерал.
— Александр Христофорович, — император посерьезнел. — Найди военного министра графа Чернышева и передай ему о немедленном введении гимна по военному ведомству. Официальное распоряжение я завтра напишу.
После Большого театра в Москве гимн был исполнен 25 декабря 1833 года в день Рождества Христова и годовщины изгнания войск Наполеона из России во всех залах Зимнего дворца при освещении знамен и в присутствии высоких воинских чинов. 31 декабря командир Отдельного гвардейского корпуса великий князь Михаил Павлович отдал приказ: «Государю императору благоугодно было изъявить свое соизволение, чтобы на парадах, смотрах, разводах и прочих случаях вместо употребляемого ныне гимна, взятого с национального английского, играть вновь сочиненную музыку».
Глава восьмаяПО ДОРОГАМ ИМПЕРИИ
В конце марта 1834 года Николая Павловича опять потревожил Сергей Петрович Румянцев. В письме на имя Бенкендорфа граф извещал:
«Государю императору угодно было дозволить мне соорудить памятник Великой Екатерине в том самом имении, которое она пожаловала покойному отцу моему и повелела наименовать оное Кайнарджи. Известно также Его Императорскому Величеству, что прибегнул я к Академии художеств, дабы она вследствие назначенного от меня прейса, вызвала художников к состязанию и доставила до меня рисунки, ею апробированные. Рисунки сии, как было мне предписано, представлены от меня министру внутренних дел, который, сколько я знаю, препроводить должен их по средствам министерского комитета до решения Высочайшего. Я же со своей стороны намереваюсь просить Ваше Сиятельство поднести Его Императорскому Величеству собственный мой проект, который может быть удостоится предпочтения. Статуя, изображающая мир, есть из бронзы вылитая с подлинника славного Кановы, которая украшает Румянцевский музеум и есть изящнейшее из творений упомянутого художника. Не скрою от вас, милостивый государь, что усиливается во мне то сокрушение сердечное, которое испытываю я, видя, что доселе Государю не благоугодно было посетить это заведение».109
— Вот беспокойный сей человек Сергей Петрович, все пишет и пишет, — сказал Бенкендорф, заметив, что император прочитал письмо и сидит в задумчивости. — То он Гомель в казну продает, то крестьян освобождает, а тут с памятником. Вы же, как мне помниться, одобрили сии действия, и преград у него нет боле.
— Пишет, пишет, — повторил Николай Павлович, будто поддразнивая Бенкендорфа, потом, словно очнувшись, пос