После завтрака дети и внуки императорской семьи гуляли пешком или в экипажах, чтобы к 4 часам вернуться на обед. В 8 часов вечера все собирались в Арсенальном зале, где катались с деревянной горки, репетировали пьесы, в которых охотно принимал участие император. Здесь играли в вист, бильярд, шахматы, в кругу императрицы обязательно читали вслух. Были и такие игры, как жмурки, горелки, кошка и мышка.
Ближе к осени император приказывал привозить во дворец так называемую «школу малолетних детей», созданную при Гатчинском институте. Дети-сироты, до восьмилетнего возраста помещавшиеся у частных лиц, преимущественно в семьях служащих института, были желанными гостями Николая Павловича. Одетые в форменные кумачовые рубашки и плисовые шаровары, в сопровождении начальницы школы Милициной и двух классных дам, высадившись из придворных экипажей, они с шумом окружали государя. Он вел их к деревянной горке, качелям, играл с ними словно родной отец, а потом приглашал пить чай с конфетами, кренделями и сухарями.
Дворец состоял из двух жилых корпусов, соединенных полукруглой пристройкой. В левом корпусе в нижнем этаже располагались комнаты их величеств, цесаревича и цесаревны, а в верхних этажах комнаты великих князей, великих княжон и старейших статс-дам. В правом корпусе помещалась свита и служащие. Тут же останавливались многочисленные гости: министры, сановники, приезжающие в Гатчину для работы с государем.
Императорская семья проживала в Гатчине патриархальным образом. Николай Павлович никого не стеснял и любил даже, когда жители относились к нему с тою доверчивостью и любовью, которые характеризуют отношение детей к своему отцу. Простота отношений простиралась до такой степени, что жителям не запрещалось смотреть в окна дворца, когда императорская семья сидела за обеденным столом или проводила вечера в разговорах и увеселениях.
Арсенальный зал, где чаще всего собиралась императорская семья, помещался на нижнем этаже и выходил окнами на обширный внутренний двор. Хотя у ворот стоял часовой, но он не нес караул, так как доступ во двор был свободен для всех.
Внешняя свобода царской семьи была обманчива. Государь всегда питал к своей жене, хрупкой и изящной, обожание сильной натуры к слабому человеку. Императрица была для него словно прелестная птичка, содержащаяся взаперти в золотой клетке, которую он убаюкивал неподдельною ласкою и вниманием. Находясь в мире великолепных дворцов, роскошных садов, блистая на балах, она вовсе не знала о другом мире, существовавшем вне пределов ее передвижений. Александра Федоровна была добра, с лица ее не сходила улыбка, для всех было приготовлено доброе слово, но это не выходило за пределы круга, в котором государыня общалась с окружающими ее людьми. Она всегда окружала себя красивыми и нарядными женщинами, любила, чтобы вокруг ее все были веселы и счастливы, и хотела, чтобы все женщины были красивы и нарядны, как она сама, чтобы на всех было золото, бриллианты, бархат, кружева. Но однажды этот золотой сон оборвался.
10 августа 1844 года в царской семье произошла большая трагедия. После родов скончалась великая княгиня Александра Николаевна и ее новорожденный ребенок. Осенью царская семья впервые провела в Гатчине больше двух месяцев.
Императора часто видели в парке в ту осеннюю пору. Он ходил по аллеям, мимо оголенных деревьев, осенявших своими почерневшими ветвями с редкой листвой болотистую и полузамершую почву. Его высокая фигура виднелась издалека. Он ходил, чуть сгорбившись, с трудом переставляя ноги, отворачивая от встречных лицо свинцового цвета.
Возможно, во время этих прогулок к Николаю Павловичу пришла мысль перестроить дворец. Реконструкция предполагалась большая: надо было сделать парадные современные залы в Арсенальном зале, гостевые и служебные помещения — в Кухонном, переделать в Центральном корпусе систему отопления и провести ремонт.
Выходя за дворцовый сад, государь останавливался перед зверинцем — территорией в пять-шесть квадратных верст, огороженной частоколом. Вглядываясь в причудливые очертания зверинца, он вспоминал, как решился осушить болота. Несколько лет подряд по окончании лагерных сборов в Красном Селе, сюда в августе приходил гвардейский Саперный батальон — пехотные солдаты и крестьяне копали болото. Прокапывали широкие каналы, торф выбрасывали рядом, образуя острова. Каждый остров обивался кругом нетолстыми сваями, которые переплетались тростником, чтобы берега не расползались.152
Едва семья переехала с Гатчины в Зимний дворец, как новое известие потрясло императора — по пути из Баден-Бадена скончался ближайший соратник Александр Христофорович Бенкендорф.
Второй период жизни Бенкендорфа, начавшийся после разгрома мятежников на Сенатской площади, был неразрывно связан с жизнью императора Николая I. Он сопровождал государя почти во всех поездках по России, часто через шефа жандармов передавались высочайшие указы и важнейшие решения.
В начале марта 1837 года Бенкендорф неожиданно заболел — ему стало плохо на заседании комитета министров. Весь период болезни император не отходил от постели Александра Христофоровича, и те, кто приходил справиться о состоянии больного, получали сведения лично от императора.
Болезнь отступила в мае, и Бенкендорф покинул Петербург. Он уехал в свое имение Фалль, недалеко от Ревеля. Здесь впервые за 38 лет службы Александр Христофорович позволил себе отдохнуть.
У Николая Павловича появился новый помощник — сын Александр, из которого он хотел сделать достойного преемника. В тоже время здоровье шефа жандармов оставляло желать лучшего, но он до последних дней продолжал работать.
Находясь в Карлсбаде, Александр Христофорович, предчувствуя кончину, пожелал умереть в своем имении Фалль. До имения ему доехать не удалось. Он скончался на пароходе «Геркулес», идущем в Ревель, 23 сентября 1844 года.
Получив отказ императора на свою просьбу об отставке, министр финансов Канкрин не сдавался. Он при любом удобном случае напоминал Николаю Павловичу об обещании отпустить на пенсию после завершения финансовой реформы в России. Просьбы стали настойчивее после того, как 1 июня 1843 года вышел манифест об окончательном уничтожении прежних ассигнаций и замене их новыми кредитными билетами, которые разменивались по предъявлении на звонкую монету.
К 1844 году в Петропавловской крепости хранилось почти на 200 миллионов рублей металла. Теперь на всем земном шаре не было государства с таким громадным резервным капиталом. Кредитных билетов в России было выпущено не более чем на 200 миллионов рублей и все бумажно-денежное обращение было покрыто резервным фондом.
Едва результат выяснился, министр финансов не замедлил выдать разным банкам 30 миллионов рублей для оказания сельскому хозяйству и промышленности кредита на производительные цели, опровергая установившееся мнение, будто бы он был врагом кредитных операций.
Пожалуй, только император и узкий круг знакомых Канкрина знали, что Егор Францевич занимается литературным трудом. В своем главном произведении «Экономия человеческого общества» министр финансов писал: «Было бы очень трудно обосновать право наследственной собственности каким-нибудь естественным правом, потому что в таком случае его можно было бы изменить… Часто, сидя за обедом, я с грустью думал, что многие в этот час не имеют даже куска хлеба… Фарисей благодарит Бога за то, что у него больше, чем у других, и успокаивается на этом; но у меня сердце обливается кровью: все еще существуют рабы, крепостные, ирландские крестьяне, английские фабричные рабочие, пролетарии более или менее везде…»
Однако, свобода, конституционная форма правления, равенство, братство, суд присяжных и подобные лозунги его мало соблазняли. Рассуждая о них, он, прежде всего, спрашивал себя, могут ли они оказаться плодотворными в данное время и в данном народе и что они дадут в смысле достижения его основной цели.
Его желание служить общему благу было так сильно, что совершая в последние годы заграничные путешествия для восстановления своих надорванных сил, он ко всему присматривался, за всем наблюдал и заносил свои впечатления в путевые дневники.
Когда погода не благоприятствовала посещению музеев, библиотек, парламентских и судебных заседаний, он читал. Его интересовала всякая новая книга. Относительно каждой из них он делал остроумные, подчас, глубокие заметки в своем дневнике.
Канкрин пишет, возвращаясь к беллетристическим работам или подводя итог своей финансовой деятельности. Главный свой труд «Экономию человеческого общества» Егор Францевич написал за четыре месяца.
Во время работы над этой книгой с ним случился удар, сопровождавшийся злокачественною перемежающейся лихорадкой. Императору было доложено — жизнь Канкрина в опасности. Как только министр стал поправляться, Николай Павлович посетил его дважды. Тогда между ними и состоялся последний разговор, во время которого Николай Павлович уважил просьбу своего любимого министра.
После увольнения со службы, уезжая за границу, он снова искал общения с учеными, а в Париже посещал заседания Академии наук. Во время последней поездки он вошел в залу Академии и занял место среди слушателей. Его случайно заметили и объявили во всеуслышание о присутствии. Канкрина торжественно поблагодарили от имени ученого собрания за благородное содействие научным трудам, расширение границ человеческого знания. Все члены Академии почтительно встали и пригласили Егора Францевича занять место между ними.
Несмотря на настоятельные советы врачей, требовавших оставаться в теплом климате, он летом 1845 года вернулся в Петербург. Егора Францевича ожидал трогательный прием. Бывшие его подчиненные наняли пароход, выехали ему навстречу в Кронштадт и с музыкой проводили до Петербурга. Они помнили, как он приходил им на помощь во всех невзгодах, как помогал вдовам и сиротам, как он, когда по закону нельзя было помочь из казе