– Вот же уроды, мля! – я быстро обыскал их, забрал пистолеты, вооружился одним из них, новеньким «люгером», загнал патрон в патронник, а потом, заметив, что пан Кшиштоф пытается вылезти из-за стола, отправил его в глубокий нокаут, саданув в челюсть носком ботинка.
И едва не пристрелил Игнашевича, ворвавшегося с истошным воплем в погреб с МР-18 наперевес.
– Руки в гору, мать вашу!!! Ой… – он опустил ствол пистолета-пулемета и нервно хихикнул. – Я смотрю, вы уже сами тут… того-этого…
– Ух, етить… – с восхищением присвистнул Тетюха, спустившийся вслед за эсером. – А могёшь, Владимирович. Могёшь…
Последним в погребе появился Синицын. Он сразу же отправил Игнашевича на пост наверх, а потом поинтересовался у меня:
– Как вы, Георгий Владимирович?
– Нормально… – я внезапно почувствовал, что ноги перестали держать и плюхнулся седалищем на табурет. – Как… как вы меня отыскали?
– Егор Наумыч предупредил, потом мы проследили за машиной. А дальше… – штабс-капитан ткнул пальцем в потолок. – Приняли решение войти в дом, успокоили еще одного и сюда. Но вы уже сами справились. Вот только не пойму, какого пса пшеки так раздухарились?
– Вот это мы сейчас и узнаем… – я тщательно вытер стилет пиджаком одного из охранников, положил его в карман, надел наручники на еще бессознательного польского резидента и с размаху засадил ногой ему в бок. – Вставай, пан Кшиштоф. Нас ждут великие дела. А вы, ребята, на шмон, то есть обыскивать дом. Все ценное и интересное сюда. Живей, парни, живей. У нас сегодня еще куча дел. И аккуратней, аккуратней, пальчиков не оставляем. Подождите… Вот ключи…
Парни мгновенно умелись исполнять приказание. А я посадил Опольского на стул и присел сам напротив него. Чувствовал себя препаршиво. В воздухе стоял тяжелый запах свежей крови и мочи, вызывавший судорожные рвотные позывы. Голова кружилась, а на душе… на душе творилось такое, что словами не передать. Труп истекшего кровью Яцека и сучивший в предсмертной агонии ногами Войтех настроения не прибавляли.
– Пристрели его… – прохрипел антиквар, с ненавистью уставившись на меня. – Пристрели, не будь курвой…
Я наотмашь двинул поляка рукояткой «люгера» по морде, а потом не спеша собрал свои вещи со стола, разложил их по карманам, опять усадил Опольского на стул и тихо поинтересовался:
– Я что, сам к вам в гости напросился, пан Кшиштоф?
– Я совершил ошибку… – поляк говорил, не поднимая головы. – Судя по тому, что в вашей компании господин Синицын, вы и есть тот новый русский резидент. Я угадал? Если бы я знал, то никогда бы не нарушил правила игры и плюнул бы на приказ…
– Чей приказ? Что за приказ?
– Каковы мои шансы?
– Если вы ответите на все мои вопросы, быстрая и легкая смерть. В противном случае сами понимаете. Никто вас не заставлял лезть туда, куда не надо.
Опольский поднял голову и прошептал:
– Я буду говорить…
Разговор с Кшиштофом Опольским получился непродолжительным, но очень содержательным. Если вкратце, он действительно не знал, что я резидент нелегальной контрразведывательной группы Юга России. Хотя все-таки опознал как фон Нотбека во время моего злополучного визита в антикварную лавку. Но лишь потому, что месяц назад ему поступила ориентировка на меня, с указанием подробных примет и задачей изъять у фигуранта ключ с фрагментом номера счета, после чего ликвидировать. Впрочем, такая же ориентировка поступила и на Кетеван, а также на Зиберта. Зиберт на глаза полякам не попался, а вот меня и княгиню найти все-таки удалось. Больше ничего по делу царских счетов он не знал.
Честно говоря, особых оснований верить поляку у меня не было, мелькнула даже мысль устроить допрос с пристрастием, но стремительно приближалось утро, поэтому пришлось игру закончить.
Пан Кшиштоф просил пистолет с одним патроном, но конечно же никто ему ничего не дал. Такие красивые жесты только в кино бывают. Я бы, например, выпустил эту пулю в кого угодно, но не в себя, а потом хоть трава не расти. Так что поляка просто пристрелили. Кто? Даже не знаю. Я отдал приказ, вышел из подвала, а когда вернулся, все уже было кончено. Подозреваю, что это сделал Тетюха, потому что по каким-то личным причинам он ненавидел поляков едва ли не больше красных.
Обыск в доме тоже оказался весьма результативным. В скрытом за антресолью сейфе нашлась большая коробка со старинными восточными драгоценностями, много коллекционных золотых монет, общим весом до полукилограмма и двадцать пять тысяч франков купюрами разного достоинства. Ну и помимо этого, шифровальные таблицы, личные дела агентов и прочие явки с паролями. И к вящей радости Игнашевича, довольно неплохой арсенал оружия, на который он сразу наложил лапу. В том числе великолепный штучный бюксфлинт[47] фирмы «Франкотт» с двумя парами сменных стволов, в коллекционном чехле из кожи какого-то африканского животного. Но этот трофей, по праву командира, я все-таки отбил у оружейного маньяка, хотя и отдал ему потом на хранение.
Деньги я быстро разделил, выдав по полторы тысячи франков каждому, включая вахмистра и Суровцеву, остальное, том числе драгоценности и монеты, оставил в фонде группы. То есть у себя.
Неплохо меня похитили, да? Хотя ну его к черту такие приключения.
В итоге мы замаскировали акцию под банальное ограбление и под вопли уже проснувшихся петухов быстро смылись.
Домой попал опять под утро. Покемарить удалось всего пару часов, после чего выдвинулся на конспиративную квартиру. Ну а как? Кто за нас французов будет на гоп-стоп брать?
Глава 17
Бывшая Османская империя.
Константинополь. Район Ортакей
31 января по старому стилю. 1920 год. 09:00
– А я говорю, фартовый он. То бишь везучий. И его везение нам передалось, – убежденно бубнил Игнашевич. – Видишь, как все закрутилось.
– Фарт, фарт… ненадежная вещь этот твой фарт… – отвечал Тетюха. – Везение как пришло, так и ушло, а вот духовитость дана от рождения. Ежели ты без куража, без духовитости, дык и фарт свой прошляпишь. А духовитые и фарт под себя подомнут. Сам знаешь, как он под Стоходом, в пятнадцатом, с простреленной ногой егерей в атаку повел. И таки заняли траншею…
Я как раз поднимался по лестнице, но расслышав разговор своих соратников за неплотно прикрытой дверью, остановился. В атаку? С простреленной ногой? Однако не дружил ты с головой, Георгий Владимирович. Но ничего, теперь твое тельце в надежных руках. Я такие фортели выкидывать не собираюсь.
– Фарт, кураж… – пародируя казака и эсера, насмешливо протянул Пуговкин, – эко вы заладили. Ежели без царя в башке, без толку все это. Вот что я вам скажу, Владимирович прежде всего с головой своей дружит. Понятно? И хватит уже… – Вахмистр неожиданно сменил тему: – Э-эх… я бы сейчас отведал московского калача. Знаете, того, что по пятачку, от пекарни Прыткова на Разгуляе. Поджаристого, хрустящего! Да с вологодским маслицем коровьим. Э-эх…
Кулинарная тема нашла живейший отклик.
– А я бы белужинки отведал, да с хренцом и красным винным уксусом, – вступил в разговор Синицын. – Я всегда за ней на Немецкий рынок в Москве-матушке заходил. За полтину такой добрый шмат давали. Целый день сытый ходишь. А еще…
– Щей со снетками…
– Гречишных блинцов с икоркой паюсной…
– Стюдня говяжьего…
«Снетки, белужинка… – неожиданно разозлившись, про себя проворчал я. – Хрен вы сейчас раздобудете в Москве тех снетков. А белужинки если и найдешь, то за такие бабки, что жрать расхочется. Мля, все просрали полимеры…»
И открыл дверь. И подивился, насколько преобразились контрразведчики. Игнашевич стал жердяистым шкетом неопределенной национальности, в замызганной кацавейке из козьего меха наружу, просторных линялых шароварах и разлезшихся чувяках, надетых на толстые вязаные чулки. Синицын и Тетюха облачились в толстые моряцкие бушлаты и вязаные шапочки, превратившись то ли в матросов торгового флота, то ли в рыбаков. А Пуговкин представлял собой неприметного турецкого старикана с вислыми, как у запорожца, усами и в облезлой шубейке из овчины. Ничего не скажешь, мастерски личины сменили. Молодцы.
– Здравия жела… – начал было Игнашевич, но, наткнувшись на мой взгляд, сразу же поправился: – Здравствуйте, Георгий Владимирович.
Я со всеми поздоровался за руку и стал тоже переодеваться.
– О чем говорили, господа?
– Вестимо, – хохотнул Пуговкин. – О том, что откушать бы. Первейшая тема на чужбине. Тоскует организм по родному едову.
– Ага, – поддакнул Игнашевич. – А вы, Георгий Владимирович, что бы отведали, из родного-то?
– Французской булки… – брякнул я, с отвращением рассматривая стоптанные сапожки из козлиной кожи. – Да чтоб хрустела, хрустела… – и сразу оборвал тему: – Где мое оружие?
Свои стволы я не собирался светить, поэтому приказал эсеру подготовить замену.
– Вот, извольте… – Игнашевич достал из кобуры точно такой же, как у меня «Браунинг М1903», только в рядовом исполнении. – К нему три полных магазина по десять патронов и два штатных. Не беспокойтесь, эту партию патронов я опробовал, осечек не должно случиться. Да и сам пистолет работает как часики.
– Благодарю… – я загнал патрон в патронник, поставил пистолет на предохранитель и отложил в сторону. После чего взял со столика накладную бороду и растерянно повертел ее в руках. – Ну и как ее лепить?
– Это мы быстро, – Пуговкин встал. – Вы присядьте, Георгий Владимирович, присядьте…
Уже через десять минут на меня из зеркала смотрел жутко колоритный типус весьма подозрительной наружности. Неопределенного цвета, подпоясанная кушаком хламида из верблюжьей шерсти с остроконечным клобуком, из-под которого выглядывали красные припухшие глаза и спутанная седая борода, нищенская холщовая сумка через плечо и сучковатая клюка – больше всего я был похож на бродячего дервиша.
Н-да… видок еще тот. Хотя, надо признаться, образ получился донельзя удобный. Подобных персонажей на улочках Константинополя хватает, толпа относится к ним с благоговением и, главное, ни один патруль не вздумает проверить. Себе дороже, народ и линчевать может за такое надругательство над святым человеком. К тому же никакая странность в поведении сторонним наблюдателям не бросится в глаза. Что с них возьмешь, с дервишей этих.