– Как хочешь, – с деланой безразличностью пожала плечами Кетеван. – Но чаем я тебя все-таки напою. А еще у меня есть целая корзинка сладостей от кондитерской Чизелли. Шоколадные эклеры и бомболони у них просто волшебны. Будем восполнять твою кровопотерю.
Настроение не располагало к задушевным беседам, но разговор начался как-то сам по себе. Не по моей инициативе.
– Что ты будешь делать после того, как мы опустошим царский счет? – Кет поставила стакан на поднос и потянулась за портсигаром.
– Для того чтобы снять средства, надо, чтобы они были там, откуда ты их собираешься снять, – назидательно ответил я ей. – Как ты думаешь, почему царская семья мертва? Вся семья, без исключения, вплоть до малышей. При том, что красным было бы гораздо проще договориться и выторговать за их жизнь немало преференций для себя.
– Царь был для русского народа объектом священного поклонения, – уверенно ответила Кетеван, – своеобразной иконой, способной всколыхнуть массы и опять повести за собой. А его смерть просто убрала очень сильный источник раздражения для толпы. Так что в любом случае Николая нельзя было оставлять в живых. Ни его, ни его наследников.
– Ты сильно ошибаешься… – не скрывая своего раздражения, возразил я. – Его просто приказали уничтожить. А мотивом приказа были те самые гигантские средства, аккумулированные на зарубежных счетах. Кое-кому была очень выгодна смерть последнего русского самодержца, как раз для того, чтобы прикарманить его миллионы. Да что там, миллиарды – это если учитывать средства, вложенные в экономику некоторых стран. А отдали этот приказ именно те, кто устроил кровавую мясорубку под названием революция. И это совсем не веками угнетаемый русский народ. Думаю, ты сама догадываешься, о ком речь. Таким образом, далеко не факт, что на счетах найдется хотя бы пара копеек.
На самом деле, я толком не представлял, по каким причинам большевики отправили в расход царя и его семью. Черт его знает почему; не одно копье историками и иже с ними по этому поводу сломано. А Кет я озвучил ту версию, которая больше подходила к нашей ситуации. Чтобы сильно губу не раскатывала.
– Может быть, ты и прав, – задумчиво согласилась Кет. – Но проверить стоит. И все-таки чем ты займешься? Ну не верю я, что капитан фон Нотбек опять с головой окунется в безнадежную борьбу с красными.
– Не знаю, – делиться своими намерениями с ней у меня не было никакого желания. – Время покажет.
– А я устала от всего, – неожиданно искренне сказала Кетеван. – Очень устала. Ты точно сейчас хочешь уйти?
– Да. Так будет лучше для нас обоих.
– Тогда иди, – сухо отрезала Кетеван. – Я буду здесь вплоть до самого отплытия. За билетами можешь зайти завтра пополудни.
Признаюсь, по возвращению в пансион я ожидал более эмоциональной встречи от Ясмины. Черт побери, а какая реакция должна быть со стороны женщины, если любимый мужчина целый день шлялся непонятно где, а вернулся весь в дырках и едва живой? Правильно, бурная, плавно переходящая в скандал. Я даже приготовил отповедь в стиле: знай свое место, женщина.
Но никакой истерики, причитаний, слез и прочих проявлений женской эмоциональности не последовало. Ясмина обработала мне раны какой-то пахнущей алоэ мазью, наложила свежие повязки, забрала в стирку окровавленные вещи, а потом как ни в чем не бывало подала ужин. И все это без каких-либо комментариев на тему случившегося.
– Ты почему молчишь? – не выдержал я.
– Не молчу… – быстро отозвалась она и налила мне в бокал темно-красного густого вина. – Вот, выпей. Когда потерял много крови, полезно такое пить.
– Злишься?
Ясмин потупилась и смолчала.
– Говори.
– А как ты думаешь? – ответила она вопросом на вопрос. – Конечно, злюсь. Но не на тебя.
– А на кого?
– На того… – гречанка показала пальцем на проглядывающие из-под моего халата бинты. – На того, кто это сделал, – тут она добавила несколько экспрессивных выражений на греческом языке, яростно сверкнула глазами и зловеще пообещала: – Убью его! Застрелю прямо в сердце! Только скажи, где его найти.
Я невольно улыбнулся.
– Что ты смеешься? – возмутилась гречанка. – Не веришь?
– Верю, верю, – поспешил я ее успокоить. – Но нет нужды. Я сам справился.
– Хочу как можно быстрей уехать отсюда, – неожиданно призналась Ясмина. – Если с тобой что-нибудь… В общем, не переживу этого.
– Через неделю уедем. А пока буду стараться, чтобы со мной ничего не случилось.
– Обещаешь, что будешь осторожным?
– Да. Насколько это возможно.
Глаза гречанки вспыхнули радостью, она крепко поцеловала меня в губы и шепнула:
– Верю тебе. А сейчас ложись спать.
Лег, конечно, потому что уже практически терял сознание от усталости. Да и литр красного вина, употребленный для поправки здоровья, бодрости никак не добавлял. Правда, с желанием сразу заснуть я расстался еще загодя; слишком многое надо было обдумать и сопоставить.
Для начала…
Стоп, о чем это я?
А-а-а, вспомнил, о вариативности личностных намерений…
Да что за идиотизм?
Почему идиотизм? Считай, как в колею попал. Теперь только вперед, влево-вправо уже не вырулишь…
Тут я понял, что скатываюсь в откровенный бред, и сразу же провалился в сон.
Глава 24
Бывшая Османская империя.
Константинополь. Пера
5 февраля по старому стилю. 1920 год. 09:00
Проснулся я около девяти утра, а если точнее, то меня разбудила Ясмина. Утренняя перевязка прошла благополучно. Раны закрылись, воспаления не было, да и чувствовал я себя довольно неплохо. Довольно неплохо, но только для того, чтобы нежиться в кресле-качалке в саду под зимним солнышком. Однако подобное времяпровождение, по крайней мере до вечера, мне не светило, потому что на одиннадцать часов дня на «Димитрии» была назначена встреча для обмена золота в свободно конвертируемую валюту. Кто же знал, что меня разделают как бог черепаху? А отмена рандеву может быть воспринята неоднозначно, так что придется идти. Верней – ехать. После долгих раздумий я исключил Синицына из списка предполагаемых «засланных казачков» и решил привлечь его к мероприятию. Ну не может он быть красным шпионом, не складываются факты против него, интуиция моя тоже молчит. Так что рискну. Да и выхода особого нет. В моем нынешнем состоянии с тридцатью с лишним килограммами золота особенно не порысачишь.
Оделся неофициально, в вольном стиле, а сверху набросил свой темно-синий габардиновый плащ. Пистолеты и стилет привычно устроились на своих местах.
Н-да… в своей прошлой жизни я сторонился оружия, как черт ладана, а сейчас без него чувствую себя голым. Но ничего. Будем считать, что просто приспособился к ситуации. Тем более уже ничего изменить нельзя. По крайней мере, в данный момент.
Синицын присутствовал при завершающей части экипировки и конечно же заметил, что я ранен. Но молчал, не решаясь поинтересоваться, видимо решив, что, как потенциальному дезертиру, ему уже не положено знать, что случилось с командиром. И от этого явно страдал, пребывая в мрачно-угрюмом состоянии. Пришлось немного успокоить штабса, сымитировав прежнее доверие.
– Вчера вечером по дороге в пансион кто-то напал, – я глянул в зеркало, поправил шляпу и принялся натягивать перчатки. – Отбился, но… В общем, пару порезов заработал.
Синицын сразу оживился.
– Грабеж или?..
– Не знаю, Алексей Юрьевич. Пока не знаю. Всякое может быть. Ну что, с Богом?
Мы присели на дорожку, после чего отправились на «Димитрий». Куда благополучно и прибыли, правда, пересев на набережной из машины в развозной катер, присланный с парохода.
– Георгий Владимирович, – Шмуклерович был тожественно серьезен, словно на похоронах любимой тещи. – Все уже на месте. Вашего спутника попрошу остаться здесь.
Я взял чемодан у Синицына и, стараясь не выдать прострелившую плечо боль, шагнул в каюту владельца парохода, возле которой застыло два незнакомых мне матроса с короткими карабинами Ли-Энфилда у ноги.
Ну что же, поглядим, с кем придется вести дело. Сделку гарантировал сам Шмуклерович, причем гарантировал своей жизнью и имуществом, так что кидка я не особо опасался. Существовал еще шанс на то, что вмешается какое-либо третье лицо, к примеру, те самые французы, в лице своего Второго бюро, но тут уж ничего не поделаешь, так как вариант сделки с кем-то другим увеличивает риск кратно.
Горбоносый старик в длиннополом старомодном сюртуке привстал с кресла и коротко кивнул мне. Он был так тощ и стар, что смахивал на сушеную воблу, провисевшую на сквозняке сущую вечность. Однако живые умные глаза под пушистыми кустистыми бровями свидетельствовали, что патриарх еще вполне дееспособен.
Стоявший за его плечом курчавый пухлощекий крепыш, одетый во вполне современный костюм, скопировал приветствие своего спутника. Вполне уловимое сходство во внешности позволяло предположить, что это его родственник. Возможно даже внук. Или правнук.
Я ответил таким же кивком и подвинул ногой чемодан к центру каюты, демонстрируя, что готов приступить.
– Прошу, господа, – деловито начал Израиль Львович. – Можно начинать.
Сам обмен происходил довольно тривиально. Старик не участвовал в процессе, взирая на него из кресла, Шмуклер тоже остался наблюдателем, курчавый крепыш взвешивал монеты на сложных ювелирных весах, попутно проверяя некоторые из них реактивами, ну а я бдительно следил за действом, покуривая сигариллу.
Монеты пересчитали, взвесили, перевели вес в тройские унции, а потом озвучили итоговую сумму в американских долларах. Ободрали как липку, конечно, но на другой результат, учитывая обстоятельства дела, рассчитывать не приходилось. В итоге, за вычетом комиссионных Шмуклеровича, я стал обладателем довольно скромной суммы в двадцать тысяч долларов с небольшим. Правда – это по меркам двадцать первого века скромной, а по нынешним временам весьма и весьма приличной. Даже более того.
Вот так все и случилось. Без всяких неожиданностей, обыденно и мирно. Даже как-то неинтересно.