– Михаил Андреевич, – проговорила она с каким-то особым доверием, как старому другу, – что бы вы ни решили, прошу, только не выдавайте меня. Сестра – это всё, что у меня осталось. Просто… просто повидайтесь с ней сначала.
Только потом я осознал, что она не сказала «поговорите с ней».
В избе было темно, только на столе у окна горела лучина, а за столом сидел сгорбленный старик. Он ничем не походил на статную, величественную даже, Марусю. Обычный ратиславский старик, каких я видел многие сотни в городах и деревнях.
– Что такое? Это…
– Тише, тять. – Маруся как-то неуловимо переменилась, когда обратилась к отцу.
Легко, едва слышно шурша юбками, она подошла к старику, положила руку ему на плечо.
– Михаил Андреевич, проходите, садитесь. – Она оглянулась на меня и тут же вновь повернулась к отцу. – Прости, что так долго. Я привела одного важного человека повидать Матрёну.
Свет лучины едва выхватывал святые образа в красном углу и обережные знаки на занавесочках на окне. Вся остальная изба была погружена в темноту.
И невольно воспоминания о звериной, дикой фигуре, что убегала по саду на четвереньках, заставили меня оглядеться по сторонам. Но было тихо. Никого.
Маруся настойчивее попросила меня сесть. Я сделал шаг, ещё, и с каждым шагом всё ярче представлял, для каких злодейских дел заманили меня в эту избу.
Я был наследным князем. Сам по себе я мало значил, но имя, но богатство моих родителей – за это можно и убить или взять в заложники и потребовать выкуп.
Одновременно стало стыдно за собственные страхи, и я, повесив Марусин тулуп у двери, опасливо подошёл к столу. Сел. Подо мной скрипнула лавка. Дед моргал подслеповатыми глазами. Пляшущие тени сделали его нос огромным, точно клюв.
– Матрёна, родная, – тихо позвала Маруся.
Шаркнуло. Слишком резко в тишине. Половица скрипнула. И нечто большое, белое, бесформенное тяжело вздохнуло.
Медленно, не в силах повернуть головы, я скосил глаза в сторону.
У печи на полу сидела женщина. Молодая, крепкая, в теле, как Маруся. Но в ней было нечто дикое, отталкивающее. Ни стати, ни гордости, ничего, что бы делало её похожей на сестру… или, прости Создатель, на человека.
Она смотрела на меня пристально. Я едва мог различить черты лица, но эти глаза сверкали, точно у кошки. А потом раздалось низкое утробное завывание. Оно донеслось откуда-то из самой груди, от сердца. Звериное.
Я вздрогнул, когда вдруг послышался спокойный, очень сдержанный голос Маруси:
– Вы не подходите, Михаил Андреевич. Она теперь мужчин ненавидит.
– За что?
– Замуж вышла.
И даже думать было страшно о том, чтобы хоть раз ещё взглянуть на Матрёну. А Маруся глаз не отводила.
– Что же там такого замужем?
– Не имела счастья узнать. Мой сразу после венчания помер, прямо на свадьбе.
– Как?
Но тут от печи раздался хриплый голос:
– Лесная Княжна…
Я едва не подпрыгнул на месте и всё же невольно обернулся.
Матрёна по-прежнему смотрела не моргая. Я не мог разглядеть её лица, но убедился, что говорила и вправду она: голова её замоталась.
– Лесная Княжна… она… ох, она… ох она… Лесная Княжна… Княжна… ох…
Ногтями я впился в грубую поверхность лавки.
– Что? О чём она говорит?
– Лесная Княжна забрала моего мужа, – сказала Матрёна. – Если бы только она забрала всех дурных мужей, может, и бабы у нас перестали бы болеть.
Вспоминая увиденное ранее в оранжерее, я со скепсисом слушал рассуждения Маруси. Доктор и граф изучали эпидемию душевной болезни, свойственной этой местности. Смею предположить, что источник был в болотистой земле, вредных испарениях и варварском образе жизни кметов. Винить весь мужской род в болезни? К тому же утренний беглец очевидно сам был мужчиной, значит, страдали от недуга не только женщины.
– Вы бы знали, каково замужним женщинам у нас приходится, Михаил Андреевич, – потупив взгляд, произнесла Маруся. – После первой брачной ночи Матрёна синяя прибежала, как он её избил. Лица было не узнать. Только… она же уже мужнина жена. Тятя её обратно не принял.
Старик за столом ворчливо пробормотал что-то и отвернулся к солу в красном углу, то ли не желая слушать, то ли моля Создателя о прощении.
– И так она три года подряд жила. Трёх детей потеряла, потому что её муж со свекровью колотили. Младенчики мёртвыми рождались, так её за это ещё сильнее колотили. А потом вот… кликушей стала. От горя. Это ведь всё от горя. Русалки, лесавки, кликуши – ими от горя становятся. От разбитого сердца.
Очень интересное сравнение: кликуши деревенскими приравнены к нечистой силе, при этом подчёркивается, что становятся ими девушки и женщины от несчастной жизни.
Я попросил у Маруси разрешения записать нашу беседу с её сестрой. Я не доктор, но сравнение кликуш с нечистой силой пробудило во мне исследовательский интерес. Прежде никогда не задумывался об этом, но собственный опыт натолкнул на мысль, что все сверхъестественные существа и события можно объяснить естественными причинами. Да-да, всего один день перевернул мою жизнь и мои взгляды кверху дном, и вот я уже превратился в скептика. Посмотрим, насколько меня хватит. Или это и есть проблеск разума? Признак выздоровления? Мне бы, наверное, стоило обратиться за помощью к доктору Остерману, но после увиденного утром до ужаса страшно невольно стать жертвой его экспериментов.
Итак, я зажёг вторую лучину и подошёл ближе к Матрёне, держась на безопасном расстоянии.
Писал в темноте, торопился. Оставлю пока так, потом перепишу и дополню.
– Матрёна, здравствуй. Меня зовут Михаил.
Несколько раз повторил:
– Ты хорошо себя чувствуешь? Сестра переживает, что ты болеешь.
Не реагирует. Отводит взгляд. Подсел ближе.
– Что ты скажешь о своём муже? Он правда бил тебя?
Рычит утробно.
– Ты знаешь, чем болеешь?
– Кликуша я.
Первая реакция, но не смотрит.
– Как ты стала кликушей?
– Оно внутри… росло. Росло. Выло. И они выли.
– Кто?
– Они. Слуги Княжны.
– Кого?
– Она. Лесная Княжна.
Трясётся. Тремор. Взгляд бегает. Дёргает головой.
– Кто такая Лесная Княжна?
– Она. Она им говорит. Они поют. И мы поём. С ней поём. Для неё. Лесная Княжна.
Речь обрывистая, шепчет, рычит.
– Идёт. Поёт. Идёт.
Моя ошибка. Попытался успокоить и погладить. Боится мужчин. Сорвалась на вой, вырывалась, билась о стену, всё повторяла, что идёт эта Лесная Княжна, и выла.
На улице выли волки. Спровоцировало?
Писать в полумраке и одновременно вести разговор и наблюдение крайне неудобно, поэтому мало что понятно из моих записей. Очень жалею, что не пошёл в своё время на курсы стенографии. Крайне полезно для моего рода деятельности уметь быстро вести запись.
Теперь уже упущу что-нибудь, всё происходило так быстро. Когда завыли собаки (но мне, конечно же, казалось, что это волки, чтоб мою дурную голову), Матрёна тоже сорвалась на вой. В ней почти пропало всё человеческое. Зрелище пугающее и весьма отвратительное. Она выла, плакала, лаяла, рычала, и это всё как будто одновременно, будто вместе с ней кричало ещё несколько человек. Не удивлён, что Пресветлые Братья верят, будто кликуши одержимы демонами. Будь я менее образован, тоже бы поверил, что этому есть сверхъестественные причины. Даже не сразу получилось разобрать в этой какофонии звуков, что она произносила слова. Я не сразу понял, что она повторяла всё то же: «Лесная Княжна идёт».
А когда это стало наконец-то ясно, то от осознания пробрал озноб. Замерев, я наблюдал, как несчастная женщина рыдала, как вдруг начала биться затылком о стену. Её сестра с отцом подскочили и попытались успокоить. А Матрёна всё визжала, плакала, пока вдруг, точно по щелчку спрятанного где-то в глубинах её тела механизма, не затихла.
Это произошло совершенно неожиданно и очень быстро, как и началось. Оставалось только с ужасом и некоторым, стыжусь даже себе признаться, отвращением наблюдать за этой картиной. Осознание, что человек – такой же, как я, пусть и менее образованный, менее удачливый в происхождении своём, – может совершенно потерять всё человеческое, заставило меня оцепенеть. И я снова почувствовал себя беспомощным мальчишкой, которого силой тащат к огромному камню, которому грозят накинуть волчью шкуру на плечи, лишить речи, заставить выть по-звериному. Но там, в горячке, в кошмарных снах, которые нужно перестать считать настоящими, я был спасён. Несчастную Матрёну никто не спас, и от этого мне стало горше всего. Её – избитую мужем, замученную, беззащитную – выгнал собственный отец. Мне ли не знать о родительском равнодушии? Мне ли не понимать, как честь и долг могут оказаться важнее благополучия близкого человека, собственного сына?
Я мог оказаться на месте бедной Матрёны, сложись судьба иначе.
До сих пор не по себе, когда вспоминаю увиденное. А тогда, в избе Маруси, я и вовсе не мог ничего ни сказать, ни сделать. Только смотрел, прижимая к себе журнал с записями.
А потом всё вдруг затихло. Матрёна поникла на руках сестры, замолчала, и только тогда мы расслышали нерешительный стук в дверь.
Маруся крепче прижала к себе голову Матрёны, погладила её по запутанным волосам. Дверь тихо приоткрылась, и из сеней послышался нежный девичий голос:
– Это я.
После воплей и рыданий этот голос показался настолько неправдоподобно тихим и чистым, что мы все вздрогнули. Старик первым пришёл в себя, подскочил и поспешил к двери.
– Это… соседка, – растерянно пояснил он зачем-то. – Молоко нам продаёт, а то коровка наша околела зимой.
Мне в целом было всё равно до их дел и соседей, но я закивал. Старик забрал крынку и попросил девушку подождать снаружи. Видимо, хотел найти для неё плату. Оставаться в избе было не по себе, и я вдруг осознал, что больше всего мечтаю как можно скорее оказаться на улице.
– Я тоже снаружи подожду! – воскликнул я и, схватив сумку, прямо так, без тулупа, выбежал на крыльцо.