Кому: князь Михаил Андреевич Белорецкий
Куда: Великолесье, деревня Заречье или округа
От кого: барон Александр Рекке
Откуда: Новый Белград, ул. Крепостная стена, д. 46
Миш,
Лёшка предложил мне отправить тебе письмо, и я решил, почему бы и нет. Не обижайся, что пропадаю, очень занят. Сам понимаешь, начался сезон, и приходится посещать балы, а это ужасно утомительное занятие. Не то чтобы я люблю балы, там весьма скучно, но есть и свои прелести.
Я женюсь.
По просьбе Лёшки поискал, что известно про Стрельцовых в Курганово. Тебе это будет интересно для работы. Надеюсь, письмо придёт вовремя, и получится расспросить местных.
Нашёл статью в газете за 1205 год. Стоило бы её переписать, но я так торопилсяк Анастасии в университет, что решил просто вырезать статью целиком.
Великолесье продолжают потрясать ужасные скандалы и леденящие душу преступления.
Только в прошлом году граф Ферзен положил конец чудовищной серии убийств, когда сумасшедшие, так называемые кликуши, держали в страхе целые деревни и нападали на беззащитных людей.
Но стоило жителям округи прийти в себя, как случилось новое чудовищное преступление. Поздней ночью жители деревни Заречье проснулись от запаха дыма и заметили зарево со стороны леса. Испугавшись, что огонь распространится, местные организовали группу добровольцев для тушения пожара.
Каков же был ужас мужчин, прибежавших на место, как они считали, лесного пожара, когда они обнаружили на опушке восемнадцать костров, а на них привязанных к столбам женщин, сожжённых заживо. Все они были уже мертвы, а на месте преступления нашлись символы ворожбы и языческих обрядов: загадочные рисунки, надписи и алтарь, на котором лежали тушки сов.
Самое удивительное, что преступник и не подумал скрыться с места преступления. Им оказался местный помещик, сосед графа Ферзена, которого мы упоминали ранее, Ростислав Стрельцов. Он был обнажён, обмазан кровью и бредил. Крепостные графа проявили отвагу и мудрость, связав Стрельцова и сдав его прибывшим после стражам правопорядка из Орехово.
Преступника прошлой ночью привезли в Новый Белград на допрос. Дата суда ещё не объявлена, но известно, что Ростислав Стрельцов, потомственный дворянин, уже лишён большей части земель и дворянского титула. Его земли за заслуги перед отечеством передали графу Ферзену.
Что можно сказать? Очевидно, что Великолесье остаётся диким, даже варварским местом, где по-прежнему имеют силу языческие пережитки прошлого, которые заставляют местных прибегать к чудовищным обрядам. Только решительные реформы и самые строгие меры смогут исправить положение и искоренить их.
Будем надеяться, что суд вынесет справедливый приговор, а в Великолесье наконец-то наступит мир.
Уже 22 студня
Почти всю ночь идёт снег. Мы не спим. Теперь точно наступила зима.
Пытаюсь отвлечься, перечитываю письма от Лёши и Саши. Статья эта, конечно, весьма странная. Как и вся история. Может, я мало что знаю о язычниках да колдунах, но с трудом верится, что Стрельцовы могут приносить людей в жертву. Такие они душевные, милые.
С другой стороны, не чудно ли, что старушеньки воспринимали игошу вовсе не как чудовище, а как милое домашнее животное? Обычный человек испугается, пойдёт в храм.
Не буду делать выводы раньше времени. И не знаю, кого спросить. Стрельцовы недолюбливают Ферзенов, а Ферзен, в свою очередь, с презрением отзывался о Николае. Вряд ли обоих можно назвать непредвзятыми.
Не знаю, за кого переживаю больше: за всех в усадьбе или убежавшую в Заречье Матрёну.
Мне некого винить, кроме себя. Всему причиной – моя глупость. Всегда считал себя сдержанным, даже неэмоциональным.
То и дело заходят какие-то люди, которых я не знаю. Каждый приносит новости. Все они смутные, тревожные, часто противоречат друг другу.
Одни говорят, в ворота ломятся крепостные и требуют Ферзена. Другие, что кто-то разгромил оранжерею. Третьи, что надвигающаяся буря всех запугала. Очень неспокойно.
Удивлён, что меня до сих пор не выгнали из Курганово. Я оскорбил графа, а он неукоснительно следует законам гостеприимства. Не чувствую, что заслужил такое отношение. Очень хочется, чтобы хоть кто-нибудь сказал, какой я подлец и неблагодарная скотина. Честное слово, полегчало бы.
Сам граф ускакал куда-то на закате. Ветер завывает всё злее. Холодно даже на кухне у раскалённой печи – так сильно дует из окон.
За полночь. Никто в усадьбе не спит. Даже сквозь ветер слышно крики. Я настолько растревожился, что чудится всякое. Показалось, кто-то ходит за окнами.
Пишу позже.
Не спал всю ночь. Пью кофе снова на кухне.
Тогда, ночью, мне не показалось.
Меня морил сон, но я сидел у печи, ждал Марусю, очень переживал, не стряслось ли что с Матрёной. А вокруг дома будто бы кто-то ходил, стучал то в одно окошко, то в другое. И метель – белая, бестелесная – заглядывала в окно, касалась ладонями стекла, оставляя морозные разводы. Казалось, даже слышался её голос: ледяной, тонкий, прекрасный. Почти как у неё. Так должна звучать красота и невинность: легко, чарующе, словно тающий на пылающих губах кристально прозрачный кубик льда.
А потом дверь открылась в который раз, и на пороге, запуская ветер и снег, оказалась Арина Терентьевна.
– Мишенька! Скорее! – выдохнула она и покачнулась.
Едва получилось её поймать. Старушеньку пришлось усадить на стульчик поближе к печи, напоить горячим чаем. Она была замёрзшая, запыхавшаяся. Как она дошла в такую погоду до Курганово от Камушка – загадка.
Арина Терентьевна толком и не отдышалась, выговорила с трудом:
– За Коленькой… и Анной Николаевной, душенькой… ваши, ферзенские пришли.
– Что?
– Кметы. Деревенские. Они же… они решили, что это всё Коленька девочек тех. Как отец его. Они же ничего не знают. Мишенька, помоги, умоляю.
Не сразу ко мне пришло осознание, что всё вышло совершенно неправильно. Но мне стоило догадаться, я должен был догадаться. Ведь Сашка писал, что отца Николая судили. Вину его так и не доказали, но деревенские люди простые. Не смогли забыть и простить. Раз нет других виноватых, значит, вот он.
Не буду судить, кто это сделал на самом деле. Доказательств не имею. Но верю, что Анна Николаевна и её внук точно ни при чём. Тогда на кухне, пока Арина Терентьевна тряслась от переживаний, даже не задумался об этом, сразу сорвался с места.
Конюшня оказалась заперта, и я долго бегал, кричал в никуда, пока какой-то мужик, явно по крайней нужде вышедший в такую погоду на улицу, не помог мне найти конюха. Тот отговаривал меня, ругался, даже угрожал, что нажалуется графу. Пришлось накричать на него и обвинить в смерти невинной старушки, которая точно погибнет без нашей помощи. Даже не верится, что я смог так грубо разговаривать с кем-то. Это всё влияние графа, не иначе.
Наконец конюх запряг в сани тройку лошадей (ехать в такую погоду верхом – самоубийство).
Когда мы миновали ворота из Курганово, снег ещё шёл легкий, даже приятный. Крупные хлопья кружили, но ветер уже бил в лицо и забирался под одежду. Я потерял шапку почти сразу, отчего, кажется, отморозил уши. Они и так всегда меня смущали (слава Создателю, что под кудрями их особенно не видно), но если они вдобавок окажутся ещё и отморожены, то даже не знаю, что буду делать.
И всё же я не свернул с пути даже за шапкой.
Дорогу в темноте, да ещё после выпавшего снега, было не узнать. Ветер бил в лицо, и стоило миновать Русалий мост, как на землю обрушилась метель. Ох, никогда не забуду этого ужаса. Словно слепые котята, лошади рвались вперёд во тьму. Ветер визжал в уши. Лицо кололо ото льда и снега. Мы мчались во мраке, освещая дорогу лишь одним фонарём, и ледяные облака взвивались в стороны под нашими санями.
Камушек мы нашли почти случайно – наша тройка едва не врезалась в валун на перекрёстке.
Кучер всё причитал, но я толком не мог разобрать ни слова. Помню только тьму, и ветер, и ледяную крошку, летевшую в лицо. Помню, как тряслись сани. Несколько раз думал, что перевернёмся. Дорога к усадьбе Стрельцовых неровная, ухабистая, ещё и спуск резкий. Но и вид на всю небольшую усадьбу открывается издалека. Даже сквозь метель получилось разглядеть, как вдалеке горели огни. Много огней. Слишком для такого часа.
И стоило нашим саням спуститься вниз по холму, нырнуть в самую темень где-то между Заречьем, перелеском и усадьбой, как завыли волки.
Они запели точно сразу со всех сторон, отовсюду. Лошади тревожно заржали, кучер закричал, пытаясь их успокоить.
Как вдруг с жарким вздохом ликующего пожара позади, на вершине холма, на перекрёстке возле валуна, вспыхнуло зарево.
Сани перевернулись. Потух фонарь. Заржали лошади. Затих кучер. Я трепыхался в сугробе, пытаясь выбраться из-под саней. А свет бил всё ярче и ярче.
А потом, когда я на четвереньках выполз на дорогу, увидел её.
За её спиной к самым небесам бил столп света, а она стояла в окружении волков прямо, непоколебимо, хотя жаркое пламя, казалось, готово было её поглотить.
Это была она. Клянусь, что даже издалека узнал бы её. Даже спустя столько лет.
Не помню больше ничего. Только тьму. И снег, и громкое дыхание. А после моего лица коснулось нечто горячее, мокрое. Я закрылся руками, присел. Рядом что-то утробно рычало, но почему-то не было страшно.
– Барин, – позвал вдруг кучер. – Жив?
В стороне чиркнуло огниво, и загорелся фонарь. Я разглядел вытянувшееся от неописуемого ужаса лицо кучера. Медленно я обернулся. За моим плечом, выгнув шею, стоял огромный волк.
Слава Создателю, мне хватило ума не дёргаться, не кричать и не пытаться убежать. Пусть отец брал меня на охоту, но я редко сталкивался с дикими животными так близко. И всё же знаю, что в таких случаях нужно быть осторожнее.