– Я тоже ненавижу охоту, – вдруг сказала девушка. – Они всегда… вы замечали, как они несчастны? Как полны ненависти к самим себе?
– Кто?
– Охотники. Они приходят в лес, убивают мам-медведиц, оставляя сиротами медвежат, выслеживают лосей на водопое, ради забавы убивают десятки уток и зайцев. Им никогда столько не съесть. Порой они даже не забирают все туши с собой, оставляют гнить. Им просто нравится ощущать чужую жизнь в своей власти. Думаю, это потому, что они ненавидят самих себя.
– Так и есть, – фыркнул я, призадумался и вдруг добавил с пылом: – Знаете, а вы же правы… Больше всех нас отец ненавидит самого себя. Его предки были великими людьми, творили историю, а всё, что осталось ему, – захудалые владения на самой окраине империи. Его больше не принимают в высшем обществе, он как-то оскандалился по юности. Даже родственники матушки – а её семья до сих пор имеет влияние в Совине, – даже они не желают с ним знаться. Собственная жена его презирает. В жизни отца нет ничего, что сделало бы её стоящей. За всё своё жалкое существование он не совершил ничего достойного. Поэтому да, ему остаются только выпивка и охота.
– Наверное, зато он гордится вами.
Это было так горько и смешно, что я позабыл обо всех предосторожностях и захохотал.
Моих губ тут же коснулась тёплая ладонь. Девушка оказалась совсем близко, я мог ощутить её дыхание на своей щеке и почуять ароматы осеннего леса. Звёзды вдруг засияли ослепительно ярко, и в глазах зарябило.
Я задержал дыхание из-за чужого прикосновения, но, к счастью, это длилось недолго.
– Тише…
Медленно она отстранилась, но я ещё не сразу смог вдохнуть. Сердце стучало так громко, что, казалось, было слышно на другом конце оранжереи. Нас могли обнаружить из-за моей неосмотрительности.
– Простите, – прошептал я. – Забылся.
Мы затаились, прислушиваясь, но было тихо. Прошло немного времени, прежде чем я снова осмелился заговорить:
– Нет, отец вовсе не гордится мной. Я главная причина его разочарования. Вместо того чтобы остаться в замке, заключить выгодный брак и принять все эти княжеские обязанности, или заработать положение при совинском дворе, или хотя бы поступить на службу в рдзенскую армию, я уехал в ненавидимую отцом Ратиславию и занялся собиранием фольклора – делом, которое никогда не принесёт ни признания, ни богатства, ни высокого статуса в обществе. Думаю, даже в самом страшном сне отец не мог такого представить.
– А Ратиславию-то он за что ненавидит?
Пожалуй, деревенской девушке и вправду не было никакого дела до вечной вражды Ратиславии и Рдзении.
– Это священная обязанность любого уважающего себя рдзенского дворянина: ненавидеть всех ратиславцев. Много веков наши страны вели войны. И с тех пор как Ратиславия завоевала Рдзению и сделала частью своей империи, наши дворяне потеряли былое влияние и богатство. Мечты об освобождении Рдзении от ратиславцев и возвращении прежнего величия – это обязательная тема для любого собрания рдзенского дворянства.
– Какая разница, кому какая земля принадлежит… если везде живут люди.
– Людям всегда есть разница. Разве вам не всё равно, где живёте вы?
– Это другое.
– Почему же?
– Вы не поймёте…
– Расскажите, я попробую…
Не знаю, что такое она имела в виду, потому что объяснений я так и не получил. Вместо этого она вдруг спросила:
– Почему вы стали изучать ф… фо… что вы там изучаете?
– Сказки. Я собираю сказки по деревням.
– Зачем?
Может, стоило рассказать о ведьме-волчице, но не хотелось вспоминать снова эту историю. Зато сумасбродная откровенность, что накрыла меня, заставила впервые признаться вслух:
– Десять лет назад я увидел прекрасную девушку, чародейку. Она спасла мне жизнь, а я влюбился. С тех пор я собираю сказки, надеясь найти хотя бы её следы. Может, однажды эти сказки приведут меня к ней.
– Влюбились? – От удивления голос её дрогнул, а я, уже пережив все стадии, когда корил, ругал и высмеивал самого себя за такую глупость, засмеялся, и на этот раз девушка даже не остановила меня.
– Да, представляете? Всего один раз видел девушку и влюбился. Вы думаете, это глупо?
– Нет.
– Правда?
– Думаю, это бессмысленно и горько. Мне очень жаль вас. Наверное, больно любить кого-то безответно… Особенно если вы никогда её не найдете… но нет, это не глупо. Только очень печально.
Она резко приподнялась, выглядывая наружу из нашего укрытия.
– Мы так шумели, но никто не услышал нас. Наверное, уже можно идти.
Только мгновение назад, пока мы прятались за кадками, оранжерея казалась волшебным садом Создателя, что ждёт всех праведников после смерти, но стоило нам выйти из укрытия, и воздух наполнился неуловимым ароматом ужаса.
Чёрные листья свисали над нашими головами. Мерцали тревожные звёзды, подглядывая сверху. И повсюду вокруг шептала темнота: шорохами, щелчками, скрипом она отзывалась из каждого угла.
– Нам туда, – произнёс я едва слышно.
– Знаю.
Медленно, касаясь края кадки, чтобы не врезаться, я пошёл вперёд. Девушка за мной. Только тогда я вдруг подумал, что так и не спросил её имени. Как мне позвать её, если что-нибудь случится? Да и разве не странно, что мы до сих пор не представились? В Новом Белграде просто невозможно общаться с девушкой, не будучи представленным ей. Впрочем, в Новом Белграде и оставаться ночью наедине с девушкой, не опасаясь угодить в скандал, невозможно. И пробираться тайком в чужую оранжерею, чтобы выкрасть чью-то сумасшедшую сестру, невозможно.
В противоположном конце горела лампа.
Пахомыч заснул в кресле рядом со столом доктора Остермана. Бутылка Марусиной настойки стояла рядом.
Мы замерли в тени, не решаясь сразу приблизиться, как вдруг Пахомыч громко захрапел.
– Подействовало, – радостно прошептала девушка.
Мы так и не осмелились говорить громче.
– Вон дверь вниз, – показала моя спутница.
Она явно была в оранжерее не впервые, видимо уже прежде пыталась навестить сестру.
Ключ Настасьи Васильевны не подошёл. Я оглянулся с беспомощным видом, но девушка уже стояла возле Пахомыча, обернувшись ко мне спиной, и ловко шарила по карманам сторожа.
– Попробуйте этот.
Низко наклонив голову, точно с нарочитым вниманием рассматривая ключ, она подала его мне.
Тогда я впервые подумал, что девушка нарочно прячет лицо, потому что не доверяет. Пожалуй, в этом был смысл. Я дворянин, а она крепостная. Изначально мы по разные стороны баррикад. Наверное, она ожидает, что я сдам её Ферзену?
– Вы можете мне доверять, – застыв с ключом в руках, сказал я.
Она кивнула, но так и не подняла голову.
– Я понимаю, вы опасаетесь меня, вдруг выдам хозяину. Но граф мне не друг, да и я искренне хочу помочь вашей сестре. Катажинка… я понимаю, как ей плохо. И сочувствую вашему горю.
Ответом мне послужила тишина. Рука указала на замок. Ключ подошёл.
– Пообещайте, что не попытаетесь помочь своей сестре сбежать? Мы должны действовать осторожно, оставить всё как было.
– Обещаю, – сказала она без промедления.
– Понимаю, ваше желание спасти сестру, но…
– Я всё понимаю, – настойчивее повторила девушка. – Можете не переживать.
Вниз вела длинная лестница. Там было совсем темно.
Я взял лампу со стола, и мы медленно начали спускаться.
– Тут газовое освещение, – поражённо заметил я.
Сколько бы я ни изучал Курганово, не устаю поражаться богатству графа, размаху его работы. Если ему подчинится Великий лес, если он завладеет его богатствами, то на что он будет способен? Изменить весь мир, не меньше.
Моя спутница не знала, как пользоваться газовой лампой, пришлось объяснить. Но мы не стали зажигать свет везде, чтобы потом быстрее уйти, не оставляя улик.
Зажгли лампы только у лестницы и дальше – в зверинце.
Нельзя было назвать это место никак иначе. Мы сказали это почти одновременно.
– Они как звери в клетках. Это… это не похоже на лечебницу… они не похожи на людей.
Газовый рожок поворачивался, и свет в большой подвальной комнате разгорался всё ярче.
Из темноты проступали очертания больших решёток. И те существа, что прятались за ними, зашевелились, укрываясь от света. Они шипели, точно дикие звери, жались к стенам. И никто – ни один из них – не пытался напасть. Они боялись людей. И сами едва на людей походили.
– Создатель…
– Создателя нет, – холодно, точно лёд, прозвучал голос моей спутницы.
Я впервые увидел весь её наряд при ярком свете. Перья в волосах. Платок багровый, словно старое вино. Серое шерстяное платье, подранное и не слишком аккуратно заштопанное. Она не оборачивалась, ступая мимо клеток.
Я остался на месте, не в силах отпустить рожок светильника.
Под оранжереей скрывалось помещение не меньших, а то и больших масштабов. Ужасающий в своём величии зал уходил всё дальше, а клеток, пустых и занятых, казалось, было не пересчитать за всю ночь.
А в них сидели… люди. Те, кто некогда были людьми. Я не решался приближаться, наблюдал от входа. А они не осмеливались взглянуть на меня. Потому ли, что не имели интереса и любопытства? Или потому, что не ждали никого, кроме доктора Остермана или Пахомыча?
Если бы не встреча с Матрёной, я бы поверил доктору, что кликуши якобы обращаются в чудовищ от безумия. Но Матрёна, несмотря на своё безумие, не изменилась. У неё не было ни когтей, ни клыков. Глаза не светились. Руки не стали похожи на лапы. Тело не покрылось ни перьями, ни шерстью.
У существ в клетках – да.
Они щурились на свет, глаза горели золотом. Несчастные рычали, позабыв человеческую речь. Припадая на руки, они ползали по полу на звериный манер. Во взглядах их не осталось ничего человеческого.
– Что он сделал с ними? – проговорил я совсем тихо, но меня услышали.
– Доктор гоняется за сказками, – ответила мне девушка, проходя мимо клеток.
Существа встречали её мирно, почти покорно. Некоторые забивались в угол, накрывая голову лапами, другие, напротив, подбирались ближе, тянулись, но никто не пытался напасть. Даже в попытке дотронуться было нечто трепетное, нежное. Словно чудовища боготворили её.