Не знаю, кто из нас кого ненавидел больше. На языке моём так и крутились обвинения. Знаю, на его тоже. Я хотел пристыдить его, призвать к ответу за погубленных людей. Он дрожал от негодования из-за того, что я защитил ведьму. Беда в том, что, в отличие от Остермана, я не понимал, да и до сих пор не до конца понимаю, почему всё это происходит. Можно ли назвать меня жертвой обстоятельств? Ведь я до конца не знаю, что творится в Великолесье. Имею ли я право выбрать сторону? Да в чём вообще суть?
Но тогда это было не важно. Мы стояли с оружием наготове, и, не сомневаюсь, доктор готовился выстрелить. Насчёт себя даже сейчас не уверен.
И всё же одно обстоятельство его остановило.
– Клара пропасть.
– Что?
– Клару украсть. Ваша Княжна…
– Нет! Не может быть… она не могла…
Впервые мне пришлось увидеть доктора в таком негодовании.
– Не сметь! Не сметь врать! – Он затряс револьвером, и тут-то мне стало по-настоящему страшно. До этого я чувствовал себя потерянным, пустым, точно упавшим в кисель, но вдруг ощутил холод, пробежавший по позвоночнику. Доктор был в таком состоянии, что и вправду мог выстрелить.
Но дело не только в этом. Густав Остерман – убийца. Он уже убивал. Сколько раз я перечитал его дневник и на лойтурском, и на ратиславском, сколько раз повторил эти сухие строки: номера. Не пациенты, не подопытные. Он давал людям номера. Отнимал их имена. Их рассудок. Тела. Жизни.
Поэтому я ожидал выстрела. И старался стоять ровно, смотреть прямо. Чтобы хотя бы в последний миг моей жизни подарить отцу повод гордиться сыном, который не сбежал от смерти, как всегда прежде.
«Перечницу» я отпустил. Понял, что не решусь. Во мне не хватает ненависти, презрения, какого-то чудовищного обезличивания, чтобы выстрелить в другого человека. Да что человека? Даже на охоте я стрелял только потому, что слишком боялся ослушаться отца. Но отец остался в Волчьем логе, пусть и невидимой тенью вечно стоит за моим плечом. Не хочу, чтобы у него оставалась надо мной власть. Не хочу, чтобы он имел хоть малейшее влияние на меня.
И не хочу ни в кого стрелять.
– Густав Карлович! – Один знакомый доктор, друг моего учителя, работает с душевнобольными. Однажды он рассказывал, что с разъярёнными людьми лучше общаться крайне спокойно и уважительно. Поэтому я обратился со всем почтением: – Густав Карлович, я не вру. Не знаю, где Клара, но точно не у Лесной Княжны. Что случилось?
– Она… – нужно заметить, всё это время доктор не опускал револьвер, – пропала. Сразу как вы… и Лесная Княжна. Вы забрать её… Что вы сделать?! Вы отдать мою дочь этой лесной чудовище?
– Она не чудовище…
– Ведьма! Монстр… Убийца! Вы знать, сколько наших погибать из-за неё?
– Она защищала лес…
– Она убивать люди! Лесорубь! Охотник! А вы отдать ей моя Клара?!
– Клянусь, я бы ни за что не навредил Кларе и не позволил никому её обидеть. – Зачем она Лесной Княжне?..
И только тогда ужасная догадка поразила меня.
– Домовины… они же связаны с Великим лесом. И… это Лесная Княжна?
Она что-то говорила про жертвы, домовины, границы. И я задумался, насколько это связано. Не могла ли она приносить девушек в жертву духам Великого леса? Да, однажды прекрасная дева в зимнем лесу спасла трясущегося от страха мальчика, но что годы и отчаяние сотворили с той девой? Не обозлил ли её постоянный страх перед графом? Не ожесточили ли её сердце волки, всегда следовавшие по пятам?
Доктор молчал. Но его белая борода тряслась, как и револьвер в руках. От молчания мне становилось всё страшнее.
– Я прав? Это… Лесная Княжна спрятала тела в домовинах? Но почему вы тогда покрывали…
– Нет. – Доктор вдруг опустил револьвер и резко преобразился. – Вы не правь.
Шатаясь, он добрёл до столика рядом с камином, даже не взглянул на меня, положил револьвер, взял с подноса графин с добротным литторским мере́, налил в стакан, выпил залпом. Потом ещё. Всё молча, не глядя на меня. Остерман настолько сосредоточился на мере́, что я, пожалуй, мог выйти незамеченным из гостиной.
Но наконец, где-то после третьего стакана, доктор сел в кресло напротив и посмотрел на меня. Он открыл рот, только не смог издать ни звука то ли от волнения, то ли ещё почему. Доктор махнул рукой на кресло позади меня, предлагая присесть.
– А… Клара…
– Это есть… – Он сначала сказал по-лойтурски, и пока я вспоминал перевод, сам добавил на ратиславском: – Обряд. Вы правь.
– Обряд… Лесная Княжна…
– Ведьма.
– Да, я знаю, она ведьма.
– Ей нужны девушки.
– Да, чтобы защитить границы.
Трясущимися руками доктор снова потянулся к графину, на этот раз я поспешил ему помочь. Удивительное дело, Остерман же явно опытный хирург, раз творил… то, что он творил с подопытными в лаборатории. Всегда считал, что у таких людей железные нервы и они в любой ситуации проявляют хладнокровие.
Такой человек, нет, такое чудовище, как доктор, в моём представлении не способно вовсе испытывать чувства. И всё же, когда речь зашла о его дочери, оказалось иначе.
Он принял четвёртый стакан из моих рук, выпил залпом, с грохотом поставил на столик и вдруг вскочил на ноги.
– Идёмь!
– Куда?!
– Вы правь, – повторил он, взмахнув руками.
– О чём вы?
– Обряд! Домовины.
Он пытался говорить и на лойтурском, но, видимо, от волнения не мог связать и двух слов на любом языке.
Больше не мешкая, доктор схватил револьвер и побежал из дома. Я – за ним. И снова мы нырнули в заснеженный сад. Ночь утратила радостный звон, что ранее доносился с берега. Вдалеке прозвучал выстрел. Откуда-то от леса раздался вой.
– Что это?
– Охота. Граф решил остановить её. Раз и всегда. Иначе опять.
Точно, Ферзен же привёз лесорубов. Ему нужно остановить Княжну, иначе Великий лес расправится с чужаками, как делал это прежде… и если Княжна и вправду совершила всё это, её нужно остановить.
В тот миг мне хотелось её ненавидеть. Мне хотелось думать, что она злодейка, чудовище. Это бы всё оправдало. Это помогло бы мне избавиться от боли. От чувств. Мне хотелось заглянуть ей в глаза и бросить все обвинения, что крутились на языке. Я считал её святой. Мечтой. Она оказалась… человеком.
Доктор остановился у крыльца, огляделся по сторонам.
– Где?! – взмахивал он руками.
На снегу ещё остались следы полозьев.
– Вы приехали в санях? – догадался я. – Так, наверное, лошадей распрягают.
Мы бросились в конюшню.
– Бистро! – кричал доктор на конюха. – Назад. Вперёд!
Впопыхах обратно запрягли лошадей. Я вскочил в сани следом за доктором. И снова дорога. Снова ночь. И опять мы мчались куда-то наперегонки со смертью.
– В Турыгино! – воскликнул Остерман.
Не уверен, что он назвал именно эту деревню. Посмотрел по карте, составленной Кларой, но так её и не нашёл. Но кучер доктора понял, и лошади повернули куда-то в сторону Заречья, миновали деревню, понеслись дальше.
Я пытался вспомнить карту, чтобы понять, где ещё находились домовины.
Доктор сидел точно на раскалённой сковороде и крутил головой. Чёрный зимний лес проносился мимо, пытаясь схватить еловыми лапами, но Остерман даже не пригибался. Он смотрел по сторонам, точно надеялся за каждым кустом, в каждом сугробе найти дочь.
Меня же наконец вырвало из пустоты, и я начал приставать с расспросами. Хотелось быть готовым к столь скорой встрече. Ещё полчаса назад ко мне почти пришло решение навсегда, срочно уехать из Курганово и никогда, никогда больше не искать встречи ни с Лесной Княжной, ни с кем-либо другим из Великолесья. На одном из ухабов сани так подпрыгнули, что я едва не вылетел на обочину. И, хватаясь за поручень, вдруг пообещал себе сжечь этот дневник, а вместе с ним все записи. Всё сжечь!
Какой же я дурак! Какой непроходимый дурак! Потратить всю свою жизнь на поиски… кого? Дикарки? Убийцы? Сумасшедшей? Лесной отшельницы. Мой отец презирал меня совершенно заслуженно. Я достоин только насмешек и презрения.
Сани мчались в ночи. Вдалеке раздавались хлопки выстрелов. Выли волки. Тянула в глубь, на самое дно, бесконечно долгая Ночь костров. Жизнь Клары была в опасности. Но всё, о чём я думал, как всегда, всё равно – она.
– Почему сегодня? Почему именно сегодня?
Княжна давно всё спланировала. Она спешила освободить свою сестру до наступления Долгой ночи. Верно, ей понадобились все волки из стаи, чтобы отвлечь охрану графа.
– Ей нужны такие дни, как эта. Солнцестоять. Joulu (не уверен, что записал правильно, но, подозреваю, это лойтурское или скренорское название Долгой ночи. Как-то не решился переспрашивать доктора, пока мы бежали из Курганово).
А он, надо сказать, перечислил ещё Купалу, Кострому и другие праздники, считающиеся в народе священными. Однажды надо будет нарисовать колесо года у ратиславцев и сравнить с теми, что приняты у народов с более развитой культурой, как лойтурцы или скренорцы.
Ох, очень дурное, неожиданное для меня ощущение. Я умирал от переживаний за Клару, но бежал следом за доктором не только потому, что желал её спасти. Его слова! Предчувствие раскрывшейся тайны. Озноб потаённой запретной магии.
Наконец-то, как мне показалось, я начал что-то понимать. Граф пытался покорить Великий лес, а Княжна – его отстоять. Любой ценой. Не чураясь ничего. Она напала на Настасью Васильевну, чтобы отомстить Ферзену. Она убила девушек, чтобы провести какой-то колдовской обряд. Она… но обидеть Клару… Безусловно, жаль тех несчастных кметок, но я не знал их лично. Клара за короткое время стала мне другом. Она столь любознательна, смела, решительна… как можно было её… на куски. Ради какого-то леса. Как я тогда заблуждался, как ошибался. Но расскажу всё по порядку и постараюсь передать чувства и мысли, что мучили меня по дороге в Камушек.
– Куда мы? Домовин же, говорят, много…
– Ближе рядом с Турыгино. Там лес… река где…
– Почему Клара? До этого же были простые кметки…
Те, кого не будут искать господа. Те, за кого не накажет суд. Лёгкая добыча.