Прохожу на середину гостиной, отмечая, что здесь пахнет женщиной. И не просто рандомной, я отчетливо слышу запах духов своей жемчужинки. Он в ноздри въедается.
– Таня?
– Жемчужинка моя.
Боюсь обернуться и посмотреть в глаза Венченцо. Вдруг я увижу то, что не переварю до конца своих дней?
– И… Как она выглядит? Таня твоя?
– Хватит!
Подрываюсь вперед и хватаю Энцо за горло. Прямо как в фильмах показывают. На экране это выглядит забавно, жуя попкорн. А сейчас убить готов, когда еще несколько часов назад я был самым счастливым.
– Не было здесь твоей Тани!
– Врешь.
Отталкиваю брата. Открываю дверь в ванную, здесь снова пахнет ей. На кухне две пары кружки из-под кофе, в мусорном ведре ее платье.
Да, я полез и туда.
Гребаный ревнивый мудак. Влюбленный.
– Скажи, что она неудачно облилась кофе, а ты предложил ей переодеться… Ты не подглядывал, а Таня, случайно забрав твою любимую футболку, с обещанием вернуть ее в целости и сохранности, ушла.
Мой голос дрожит.
Перед стартовыми огнями во мне больше уверенности и силы, чем сейчас. Все привыкли видеть Майка Марино шутливым и радостным юнцом.
Знакомьтесь, перед вами другой Майк Марино. Ревнивый, жесткий и суровый. Полная противоположность тому, что люди видят на экранах, в пабликах, в соцсетях. Даже на треке.
– Прости, Майк.
Энцо опускает взгляд.
– Я заплатил четыреста евро, чтобы она со мной трахнулась. Ей нужны были деньги, а мне секс.
Сверху вниз через меня пустили ток. Раз за разом я будто умираю, при этом слова моего брата гудят в моих ушах как двигатель: не переставая и очень громко.
Смеюсь отчаянно.
– Врешь, да? Энцо, это ни черта не смешно. За это можно… И в челюсть дать.
Пусть я и не умею. Но накрутить его кишки на колесо – запросто.
– Деньги она положила в кармашек на замочке. Потайной такой. В сумочке ее. Там ты найдешь ровно четыре сотни. Три по сто и одну по пятьдесят. У нее на груди родинка. Вот здесь.
И показывает то место, где у Тани родинка. Ее может разглядеть только тот, кто видел жемчужинку… Голой.
– Платье я порвал. Пришлось дать ей одежду, чтобы Таня добралась до дома.
Дышать стараюсь, когда грудь сдавливает невидимыми ремнями. Потолок падает, стены сдвигаются. Никогда не страдал клаустрофобией, а каждая клеточка в теле бьется в дьявольской панике.
– И да… Минет она делать не умеет. Не научил, братишка?
Нет, драться я все же умею.
Набрасываюсь на младшего Марино и с пугающей жестокостью бью под дых, затем в челюсть. Винченцо скрючивается, из уголка его губ стекает кровь. На новый уровень меня закручивает, и я делаю еще удар.
– Сука! – ору.
– Не веришь, иди и посмотри ей в глаза.
И я иду. Вижу, как Таня избегает прямого взгляда, как смущается, робеет. Спрашивает меня про гонки, когда никогда ими не интересовалась, будто тему заминает.
Потом был секс. Самый грубый и животный. Я чувствовал себя отвратительно. Слишком глубокую рану оставила жемчужинка на сердце.
– Все… Поиграли и хватит.
Достаю деньги как в тумане и отсчитываю сотни.
– Сто, двести, триста… Тысячи евро хватит? Ладно, за последний минет еще соточку накину. Хотя он был не ахти, жемчужинка.
Блевать тянет от самого себя.
А Таня берет и считает кинутые деньги. Нет, она растеряна, напугана, но, черт, у меня на глазах она пересчитывает евро.
Это конец. В ее сумочке я ведь и правда нашел четыре сотни. Как и сказал Энцо: три по сто и две по пятьдесят.
– Проваливай, Марино, – глухо говорит.
Ей больно. И мне тоже. Здесь, в этой коморке, так пахнет предательством, что я не могу найти мало-мальски логического оправдания всему.
Винченцо оказался прав, хоть и прощения у него просить не собираюсь.
Подмигиваю, играть стараюсь. Разбиваясь в болиде об ограждение, я лучше себя чувствовал, нежели сейчас.
– Да ладно тебе, Таня. Мы неплохо провели время. Просто оно закончилось. Каждый получил что хотел. Не переживай, больше мы не увидимся.
Глава 17. Майк
Наши дни
Гран-при Австралии. Март
– Майк, не страшно садиться в болид после той страшной аварии? – журналистка тычет мне в рот микрофоном и натянуто улыбается.
Я на сцене. Рядом Эдер, и он в лучшей форме, нежели я.
Не знаю, сколько человек облизало сунутый мне микрофон, но я чуть отодвигаю его от себя. Надеюсь, мое лицо не выражало крайнюю степень брезгливости, ведь меня, по правде говоря, начало подташнивать, стоило представить количество слюней на мягкой ткани микрофона.
– Хороший вопрос, Мелинда.
Надеюсь, ручку микрофона протирают антисептическими салфетками. Я беру его в руки, уставившись на толпу фанатов. Здесь их будто миллионы собрались.
Перед глазами разбилась палитра, где красные, черные, синие и оранжевые цвета. Упс, не оранжевые, а цвет «папайя».
Пресс-дни перед практиками – это развлекательный контент. Куча встреч, фотографий. Все радостные, смеются.
– Думаю, любому человеку будет не по себе то место, где он, хм, чуть не сгорел. Но знаете, сколько открыток я получил с пожеланиями скорейшего выздоровления? Целый мешок!
Хочется обернуть все в шутку, как конфету со вкусом соплей в яркий фантик. Такие продавали в магазине в Лондоне, я купил попробовать.
Это вторая вещь, о которой сожалею. Первая – знакомство с Жемчужиной.
– Это так мило, Майк.
– Ты высылала? Помню, было одно сердечко розового цвета с огонечком в середине.
Толпа под ногами начинает смеяться.
Мы на жарящем солнце. Настоящее австралийское пекло, кожу рук неприятно покалывает.
– Нет. Алекс, может, это был ты?
– И не я. Но, кажется, твой менеджер Таня ходила по офису и спрашивала у всех розовый фломастер. Думаю, это была коллективная открытка.
Наши взгляды с Эдером врезаются друг в друга. Этого никто не замечает, кроме меня и него. Я сильней сжимаю ручку микрофона, и плевать, что на нем отпечатки чужих пальцев.
Сердце настраивается на волну дикого раздражения и долбится в ребра, будто те – бетонная стена.
Таня была рядом со мной, когда я восстанавливался после аварий. Все наши встречи были скупыми, наполненные молчанием и напряжением.
«Привет-привет», «Как ты сегодня? – Все отлично», «Я рада», «Что-нибудь нужно?», «Да, кофе».
Эльза приносила мне мой кофе и уходила. Такие вот дежурные встречи были. Она – помощник моего менеджера, и это была ее работа. Или знаменитое русское сострадание?
Я, как дурак, ждал. Потом ненавидел ее, что маячит перед глазами.
В прессе мою аварию все же перемыли до каждого сгоревшего болтика. Меня признали невиновным, несмотря на то, что я не мог выровнять болид и избежать столкновения с ограждением.
Просто скорость, просто гонки. Есть такая вещь, называется «гоночный инцидент». Вот именно он и произошел.
– Ваши снимки с Татьяной, Алекс… Это что-то значит? – Мелинда обращается к Эдеру. Тот расцветает как майская роза, и мои кулаки сжимаются. Кожа натягивается и причиняет недюжий дискомфорт.
Снимки?
– Таня… Чудесная девушка, и мне не хочется отвечать на этот вопрос.
Сучонок австрийский.
Толпа внизу разочарованно выдыхает, когда моя искусственная улыбка бьет рекорды по ширине. Щеки сводит, а в глазах скапливаются слезы из-за того, что моргать перестал.
– Что ж, пожелаем вам удачи на личном фронте. И на трассе, разумеется. Майк, ты готов к гонке?
Прикусываю нижнюю губу, взглядом рассматриваю нижний ряд толпы. Прохожу одного за другим, пока не натыкаюсь на знакомую форму: белая блузка и что-то черное внизу. Не могу разобрать, но думаю, это юбка.
Над левой грудью серебряный логотип, на шее яркий пропуск.
Она здесь. Конечно же. Следит, чтобы ничего лишнего не ляпнул, я ведь могу, Таня считает.
Поправляю воротник фирменной футболки, чешу успевшую сгореть кожу. Солнце здесь не щадит никого.
– Думаю, да. Я даже вновь стал симпатичным. Как считаешь, Мелинда? – подмигиваю журналистке и показываю тыльную сторону правой ладони.
Кожа рук еще покрасневшая, свежая. Когда ничего не делаю, то нет и боли, но как только привожу их в движение, сгибаю, кручу ими, например, руль, чувствую болезненное натяжение. И пожаловаться стыдно, и сил отнимает немало.
– Майк Марино, ты задаешь такие вопросы, что можно подумать, твое сердце свободно.
Волна ликования, девчачьего визга разрезала воздух. Посмеиваюсь, отвечая помахиванием этой самой толпе.
Делаю вдох, чувствуя, как щеки загораются от настырного сибирского взгляда.
– Мое сердце было и есть свободное, Мелинда.
Девчонки вновь взвизгивают. Я бросаю короткий взгляд на Жемчужину и вскидываю руку.
Со сцены уходим спустя еще несколько вопросов и пару фотографий. По пути у меня просят автографы. Еще одно действие, от которого болят руки, но отказать я не в силах.
Быстрым шагом дохожу до нашего офиса, поднимаюсь на второй этаж, где хочу выпить чашку кофе и немного передохнуть. Через час запланированы еще встречи, и я хочу оказаться там раньше, чем настырная жемчужинка найдет меня для разъяснений: что и зачем говорить.
Таня появляется в моих дверях раньше.
Запыхавшаяся, будто бежала за мной или искала, как сумасшедшая. Непослушные пряди торчат из ее прически.
– Рад за вас, – довольно дружелюбно говорю. Это напускное. Меня отравляет каждое сказанное слово.
– Неужели Майк Марино перестал быть придурком?
Она не спрашивает, почему именно я рад, и не отрицает ничего. Перед глазами навязчиво показывается Эдер, который берет Таню за руку, притягивает и целует. Дальше – черная непроницаемая пелена и сбитое дыхание.
Она мне никто. Никто! Чтобы я так реагировал на нее.
– Нет. У меня просто хорошее настроение.
– Значит, перемирие временное? – Набычилась и скрестила руки под грудью.
– Разумеется.
Выдыхаю и плюхаюсь в кресло, положив одну ногу на другую.