«Уютный привычный мир моего детства, где было все так хорошо и понятно, где была прекрасная добрая идея, красивая страна, ясные цели, вдруг дал трещину и начал рушиться. Детство неожиданно кончилось» (Е. Гайдар, 1996).
Часть вторая Отрочество и юность: экономика навсегда
– …Но ведь это же глупо – судить человека по росту.
– Но все люди считают, что это разумно.
– А я – не все, – возразил он. <… >
– Быть может, когда-нибудь люди станут настолько разумны и справедливы, что сумеют точно определять душевный возраст человека и смогут сказать: «Это уже мужчина, хотя его телу всего тринадцать лет», – по какому-то чудесному стечению обстоятельств, по счастью, это мужчина, с чисто мужским сознанием ответственности своего положения в мире и своих обязанностей.
– Пусть ребенок еще немножко поспит – сегодня у него экзамен.
Волька досадливо поморщился. Когда же мама перестанет наконец называть его ребенком? Шуточки – ребенок! Человеку четырнадцатый год пошел…
Я не знаю иного наслаждения, как познавать.
В Толковом словаре Даля про отрочество сказано так: пора от семи до пятнадцати лет.
Этот возраст – может быть, самый важный в жизни человека. Его нельзя пропустить, потратить зазря.
В эти годы складываются привычки.
И надо проследить за самим собой, чтобы сложились хорошие, а не дурные.
В эти годы читаются такие книжки, которые, если не прочитать их сейчас, не будут прочитаны никогда.
Сами посудите – ну кто сядет читать первый раз «Приключения Тома Сойера» или «Таинственный остров» в 30 лет?! А перечитывать – летом, на даче, покачиваясь в гамаке, вспоминая с удовольствием свое первое чтение, – очень даже годится…
И еще.
Если вы прочитали лет в двенадцать-тринадцать рассказы Джека Лондона, где человек, сцепив зубы, из последних сил преодолевает суровые обстоятельства, борется с холодом, с нечеловеческой усталостью, – это еще может вам помочь формировать свой характер.
Потому что, читая, вы преодолевали эти обстоятельства вместе с героем рассказа, вместе с ним мерзли и голодали, и проверяли себя – а смог бы я так?.. И давали себе слово – смочь…
А если первый раз взяли в руки эту книгу опять-таки ближе к тридцати годам – как говорится, поздно пить боржоми…
В отроческие годы принимаются важные и даже важнейшие решения. Такие, которым человек следует потом всю жизнь.
Конечно, в том случае, если он серьезно относится к движению времени. То есть если достаточно рано поймет, что оно, между прочим, движется исключительно в одну сторону. И купить обратный билет – чтоб вернуться назад и доделать недоделанное – пока еще не удалось никому…
Ну и, конечно, если человек с должным вниманием отнесется к особой поре своей жизни – отрочеству.
1. Маркс, марксизм, ленинизм…
«Осень 68-го. Снова Югославия. Белград встречает хмуро. В Сербии традиционно доброе отношение к русским, здесь их любят, пожалуй, больше, чем где бы то ни было в мире, может быть, за исключением Черногории. Сейчас, после пражских событий, настроение настороженное. Опасаются, что за вторжением в Прагу наступит очередь Югославии» (Е. Гайдар, 1996).
А что именно произошло в Праге – в последующие месяцы, уже после того, как на августовском рассвете туда вошли наши танки?
– Поймите, – сказал молодой чешский коллега автору этой книги, пытаясь объяснить, что именно стало с его страной после нашего вторжения, – мы – не Россия, у нас маленькая страна. Когда убрали из культуры триста человек – это нанесло огромный удар по нашей культурной жизни в целом.
Всем участникам «пражской весны» запретили преподавать и вообще заниматься своей гуманитарной специальностью…
И отец, и в одно лето повзрослевший сын приехали в Югославию совсем иными, чем несколько лет назад на Кубу, – когда шестилетний Егорка вслед за отцом рвался принимать участие в кубинской Революции…
Егор Гайдар вспоминал себя в тот год: «Мне хочется разобраться в том, что произошло, в чем причины крушения уютного, светлого мира и справедливой идеи? Бросаюсь к книжкам».
С раннего детства знакомы ему книжки Аркадия Гайдара, где действительно замечательные люди – смелые, верные выбранной цели, своему долгу и своим друзьям – пошли, как Цыганенок в «Школе», «хорошую жизнь искать».
Ради этого – ради того, чтобы жизнь стала справедливой и хорошей (конечно, для тех, кто этого заслуживает!..), главный герой «Школы» даже убивает человека – «белого», который хотел убить его и уже успел ударить по голове дубинкой.
«…И скорее машинально, чем по своей воле, я нажал спуск…
Он лежал в двух шагах от меня со сжатыми кулаками, вытянутыми в мою сторону. Дубинка валялась рядом.
“Убит”, понял я и уткнул в траву отупевшую, гудевшую, как телефонный столб от ветра голову.
Так, в полузабытьи, пролежал я долго. Жар спал. Кровь отлила от лица, неожиданно стало холодно, и зубы потихоньку выбивали дробь. Я приподнялся, посмотрел на протянутые ко мне руки, и мне стало страшно. Ведь это уже всерьез! Все, что происходило в моей жизни раньше, было, в сущности, похоже на игру… а это уже всерьез. И страшно стало мне, пятнадцатилетнему мальчугану, в черном лесу рядом с по-настоящему убитым мною человеком…»
В поисках истока той справедливой идеи, ради которой приходится убивать, идеи, от которой захотели уклониться жители Праги, а в защиту ее по пражским улицам двинулись чужие – то есть советские – танки, Егор бросился к «Капиталу» Маркса и работам Энгельса…
К тому, о чем написал когда-то Сергей Есенин:
…И вот сестра разводит,
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
О Марксе,
Энгельсе…
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.
Есенин был поэт. Ему для его поэзии не понадобились ни Маркс, ни Энгельс (хотя критики-коммунисты уверяли, что без знания их работ, а также работ Ленина хорошо писать стихи невозможно).
А Егор Гайдар интуитивно уже тогда разворачивался от моря – к науке.
И в свои 12–13 лет он искал объективные (без них нет науки) закономерности в том, что произошло с его страной и с другими странами в XX веке.
«…Бросаюсь к книжкам. Именно тогда открываю для себя мир оригинального марксизма».
Что значит – оригинального? Это значит – не в пропагандистском упрощенном и искаженном переложении в многочисленных брошюрах советских лет, а в книгах самих авторов.
«Для многих моих современников знакомство с марксизмом прошло скучно, через школьное обществоведение, банальные, заезженные цитатки, поразительно унылые курсы исторического и диалектического материализма, нудную зубрежку».
«Заезженные цитатки» – любимые преподавателями «истмата» (исторического материализма) и «диамата» (диалектического материализма) в высших учебных заведениях страны цитаты из Маркса. Они повторялись бесчисленное количество раз. И потому лишались для студента вообще всякого смысла: «Религия есть опиум для народа», «Рабочие не имеют отечества», «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», «Теория становится материальной силой, когда она овладевает массами»…
К тому же суждения Маркса вскоре перемешивались в студенческих головах с цитатами из Ленина: «Объективная реальность, данная нам в ощущении», «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию».
Слегка переделанное Сталиным из Ленина – «Марксизм не догма, а руководство к действию». Эти слова знали буквально все советские люди, получившие высшее образование. Трудно было встретить человека с дипломом, который услышал бы их от вас впервые…
Или вот еще ленинские слова: «Строить социализм из того человеческого материала, который оставлен в наследство капитализмом» (и человек по слову вождя на долгие десятилетия стал человеческим материалом).
И сто раз повторенное на всех многочисленных семинарах по общественным дисциплинам и довольно абсурдное по смыслу – «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».
А дисциплин этих было немало. Они отнимали время, данное для высшего образования, у «нормальных», положительных знаний – например, у тех, кто хотел быть инженером, – инженерных, у тех, кто хотел быть врачом, – медицинских.
Переписываю из вкладыша в своем дипломе (филологический факультет МГУ; но изучалось и сдавалось на всех гуманитарных факультетах):
Диалектический и исторический материализм (по семестру на каждый),
Политическая экономия (один семестр – капитализма, другой – социализма),
История КПСС,
История философии (натурально, не Бердяева и не Ясперса изучали; вообще же упор делался на марксистскую критику буржуазной философии; читать самих философов не требовалось – только критиковать).
На филфаке еще добавлялась – Марксистско-ленинская эстетика.
А в аспирантуре – Научный коммунизм.
И так далее.
Вышло так, что к тому времени, как Егор со всем этим скучным столкнулся – сначала в небольших дозах в школе, потом в огромном объеме в университете, – он все это уже знал. Только не по учебникам, а из первых рук.
Если еще проще – он познакомился с марксизмом без ленинизма. В Советском Союзе это сделать было практически невозможно – давно имелось единое учение: марксизм-ленинизм. Та самая нерасчленяемая масса.
И это знакомство с «чистым» марксизмом стало для него в отроческие годы, по его собственному признанию, «огромным событием» – «разрозненные знания по истории… сложились в единую, логичную, убедительную картину мирового развития».