«…В любом случае есть только один человек, авторитет которого дает шанс избежать катастрофических для страны последствий – Борис Ельцин. Значит, наша задача сделать все, чтоб ему помочь».
Гайдар позвонил в Белый дом и попросил помощников Ельцина «передать начальству, что институт в распоряжении российской власти».
…В ночь с 18-го на 19-е самолет Ельцина, летевшего из Алма-Аты, приземлился во Внуково. Он поехал на дачу в Архангельское – к семье.
«Разбудила меня в то утро Таня. Влетела в комнату: “Папа, вставай! Переворот!”…Все это было слишком нелепо. Я сказал: “Вы что, меня разыгрываете?” Тот же самый вопрос задавали друг другу люди по всей стране. Именно теми же словами» (Б. Ельцин. Записки президента, 1993).
Вскоре Ельцин вместе с сотоварищами уже диктовал обращение к народу.
…Мы же, как и многие москвичи, сидели дома и ждали – когда же скажет свое слово Ельцин? Где он? Куда нам идти?
Что надо будет куда-то идти, как-то реагировать – в этом сомнений не было.
Ждали мы его слова только по «Эху Москвы»: по телевизору весь день – с перерывами на оглашение очередных текстов путчистов – транслировался балет «Лебединое озеро».
.. Я знаю людей, которые в последующие годы вздрагивали при первых звуках музыки этого балета.
Дочери помогли Ельцину перепечатать текст.
«Стали звонить родственникам, друзьям, чтобы выяснить, куда в первую очередь можно передать текст. Передали в Зеленоград». Факс на даче, «как ни странно, временами работал. Работал вместе со всей остальной телефонной сетью.
Этого тоже не предусмотрел Крючков…»
За годы Перестройки «в стране появилось невероятное количество новых средств связи. Буквально через час после того, как мои дочери напечатали наше обращение к народу, в Москве и других городах люди читали этот документ. Его передавали зарубежные агентства, профессиональная и любительская компьютерная сеть, независимые радиостанции типа “Эхо Москвы”… А сколько появилось прежде запрещенных ксероксов!»
Машина Ельцина уехала в Белый дом. Семья его оставалась в Архангельском.
И почти сразу после его отъезда к воротам дачи подъехали человек восемь в десантных костюмах.
«Старший предъявил удостоверение десантных войск на имя подполковника Зайцева. Охраннику они объяснили, что приехали по заданию генерала Грачева охранять президента Ельцина. И надо же было такому случиться, что старшим по охране семьи в этот день оказался Саша
Кулеш, человек, который отлично знал, что подполковник Зайцев никакой не десантник, а офицер КГБ».
Группа имела на руках приказ взять Ельцина как бы под охрану, а потом внезапно арестовать.
Но план был сорван совокупностью обстоятельств, в том числе и стремительностью отъезда российского президента в Москву. Не забудем: спешно уезжая, он терял возможность лично заниматься судьбой своей семьи. И тем не менее поехал спасать Россию.
Поступок исторического деятеля крупного масштаба.
.. Дочь Ельцина Елена вспоминала, как посадили в машину детей, дали им инструкцию – как только скажет охранник, «надо ложиться на пол и не спрашивать почему. Боря спрашивает: “Мама, они в голову стрелять будут?” Вот эта фраза нас потрясла. Я подумала: не знаю, как это все кончится, но ужасно, когда дети задают такие вопросы».
…Если вам будут говорить взрослые люди, что 19–21 августа 1991 года – это все была чепуха, ничего страшного, один театр, что никто Белый дом штурмовать не собирался – пожалуйста, никому не верьте. Бывает, что человек, не отдавая себе в том отчета, стремится убедить себя и других – раз я там не был (вовремя не сообразил, не попал, не доехал…), значит, там и не могло происходить ничего значимого.
Во-первых, я сама находилась возле Белого дома всю решающую ночь с 20 на 21 августа – и слушала каждые полчаса предупреждения о возможном его штурме. А во-вторых – потом тщательно изучала все обстоятельства. И всегда повторяю: «Да, когда занавес уже опущен – тогда легко говорить, что это был спектакль…».
И, в-третьих, в одной из последующих глав вы познакомитесь с недавно (в августе 2011 года) обнародованными документами, из которых вам станет совершенно ясно, как готовился штурм и почему он не состоялся.
Удивительно верно напишет позже Егор Гайдар:
«В истории все произошедшее быстро обретает устойчивую непоколебимость. Так легко убедить себя в том, что иначе и быть не могло. Видимо, отсюда сегодняшние рассуждения об опереточности путча, его очевидной обреченности».
Очевидно – то есть видно невооруженным оком. Но – когда видно? Когда все кончилось не так, как рассчитывали путчисты. Но все могло развернуться иначе. Их цель – хватит этих игрушек, пора возвращаться домой, в прежнюю, доперестроечную советскую жизнь – могла быть достигнута: на время.
«Стратегически они действительно были обречены…» То есть – историческое время советской власти действительно кончилось – только она сама этого не знала.
«…Но крови могли пролить немало и какое-то время способны были удержаться у власти».
Для этого предположения были основания – «Большая часть населения реагировала на путч отрицательно, но пассивно…» (Е. Гайдар, 1996).
Из личных воспоминаний.…Хорошо помнится, так и стоит перед глазами картинка на эскалаторе станции метро «Баррикадная» в 11 часов вечера 20 августа.
Я еду вверх и не знаю – задержат меня сразу на выходе из метро или нет: с 23-х часов объявлен комендантский час.
Я понимаю, что какая-то часть людей на моем эскалаторе движется туда же, куда и я. Но на эскалаторе, едущем вниз, народу ничуть не меньше, если не больше. Я с ужасом смотрю на их лица, безучастные к громкому бою часов истории. И с трудом удерживаюсь, чтобы не крикнуть: «Куда же вы?!»
«…Республики замерли в ожидании, как повернутся дела в России…Все должно было решить развитие событий в столицах, особенно в Москве».
Прежде всего, считал Гайдар, поражение путчистов было обусловлено «их глубоким неуважением к собственному народу и особенно к политическим оппонентам…»
…Помню это чувство оскорбленности, будто от удара в грудь, от наглого вранья по телевизору и радио про болезнь президента Горбачева. Про то, что он будто бы не может исполнять свои обязанности. «За кого же они нас принимают?!»
…Они принимали нас за прежних советских людей, которым можно объявить что угодно, и люди покорно промолчат, поругивая власть только дома, среди близких. Но за годы Перестройки мы стали уже другими.
«Знаю, – писал Гайдар, – в среде тех, кто выступал за силовое решение, была распространена легенда, что все демократы по своей природе трусы, стоит только хорошенько стукнуть кулаком по столу, как они разбегутся по норкам и затихнут. То, что в Москве и Питере ничего подобного не произошло и путч натолкнулся там на массовый протест и сопротивление, было для гэкачепистов неприятнейшим сюрпризом».
Вечером 19 августа в кабинет к Ельцину в Белом доме зашел премьер правительства РСФСР – 60-летний Иван Степанович Силаев. Он сказал: «Борис Николаевич, простите, но я уйду домой. Хочу быть с семьей в эту ночь».
Он был уверен, что в ближайшую ночь погибнут все члены российского правительства. И хотел встретить смерть рядом с близкими.
Не было еще только одного министра: выполняя поручение Ельцина, он уже летел в родной им обоим город – Свердловск. Летел обычным регулярным рейсом – в спецрейсе, который нужен в таких чрезвычайных обстоятельствах, струсивший перед путчистами министр гражданской авиации СССР Панюков ему отказал. Министр летел обеспечивать местопребывание правительства России на случай, если путчисты захватят Белый дом. И действительно – он быстро нашел бункер в Сысерти под Свердловском и рассчитывал продержаться там 15 дней – пока не кончится сухой паек…
Когда около полуночи за окнами послышалась стрельба, из американского посольства, чьи окна сияли прямо напротив Белого дома, пришло сообщение – президенту России США готовы предоставить убежище.
Ельцин отказался.
Приказ по институту за подписью Гайдара:
«В связи с произошедшим 19 августа с. г. военным переворотом и во исполнение Указа Президента РСФСР Б. Н. Ельцина
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Объявить, что Институт экономической политики присоединяется к политической забастовке против путчистов с 20 августа 1991 года.
2. Запрещаю оказание любой консультативно-аналитической помощи органам, сотрудничающим с военной хунтой.
3. Считаю первоочередной задачей сотрудников института оказание всемерной помощи законным органам власти».
К семи вечера Гайдар добрался до Белого дома. Людям запомнилась его невозмутимость.
А к Белому дому стал стекаться народ.
На второй день путча, 20 августа 1991 года, Гайдару предстояло одно специфическое дело – окончательный расчет с той партией, в которую он без малейшего энтузиазма вступил десятилетие назад. Напомню тем, кто забыл: не ради денег вступил и не ради привычного понимания карьеры. А только для того, чтобы дали делать дело – в советских условиях; на отмену самих этих условий никто не надеялся. Я рассказывала на этих страницах, как именно он делал свое дело – в журнале «Коммунист», на страницах газеты «Правда».
После недавнего указа Ельцина о департизации учреждений на территории РСФСР Гайдар выпустил приказ о прекращении работы первичной партийной организации института. Теперь он на час приостановил действие своего же приказа – для вполне конкретных дел:
«Проводим партийное собрание, на котором ставим два вопроса: первый – о выходе сотрудников института из партии в связи с попыткой государственного переворота, поддержанного ЦК КПСС, второй – о ликвидации в этой связи нашей партийной организации. Только одна сотрудница говорит дрожащим голосом, что это очень тяжелое для нее решение и нужно посоветоваться с мужем. Все остальные – люди разного возраста, с разными биографиями и жизненным опытом – дружно поддерживают. Таким образом, последнее партийное собрание заканчивается быстро».