у, Немцову и Гайдару.
«Безумное чаепитие» для Тодорова и секретаря Гайдара Ирины Корнелюк на этом не закончилось. Возникла идея отправить в Соединенные Штаты, чтобы уж закруглить вектор переговоров, Бориса Федорова. Визы у него не было. Однако удалось договориться, чтобы ее ему выдали в американском посольстве в Риме.
«Все закончилось благополучно, – вспоминал Леонид Тодоров, – после чего я просто невероятно возгордился, выходя с работы в 4 часа утра. Я почувствовал себя просто величайшим логистиком в мире: все было готово – были получены все визы, был напуган Бора Милошевич, был согласован папа Римский».
Перед вылетом 28 марта 1999 года в первую точку маршрута – Будапешт, где у делегации, которую возглавляли, демонстрируя единство российских либералов, Егор Гайдар, Борис Немцов и Борис Федоров, должна была состояться встреча со спецпредставителем США в Югославии Ричардом Холбруком – обсуждалась возможность задействования в миротворческих усилиях патриарха Алексия II. Ответственный за переговоры с ним – оставшийся в Москве Анатолий Чубайс. Ему удалось и нашу церковь подключить к мирной инициативе Гайдара.
В составе делегации среди прочих были Леонид Гозман и бывший министр печати, в свое время работавший корреспондентом АПН в Белграде, Сергей Грызунов. От Чубайса Гозман получил задание: «отвечать головой за личную безопасность Гайдара». А отправлялась делегация непосредственно под бомбы – в середине маршрута значился Белград.
Встреча с Холбруком, архитектором Дейтонских соглашений 1995 года, остановивших войну в Боснии и Герцеговине, ничего не принесла. Американская сторона не готова была идти на уступки. На микроавтобусах делегация отправлялась в Белград. Гозман ворвался в транспортное средство первым, сел у окна и под каким-то предлогом усадил Гайдара рядом с собой – так он выполнял поручение Чубайса.
Леонид Гозман вспоминал: «Егор знал Борислава Милошевича, посла Югославии в России, с детства. Ехали мы в Белград по договоренности с Бориславом Милошевичем, что не исключало того, что его брат, Слободан Милошевич, нас там грохнет. Мы поехали на машинах в Сербию, нас долго не пускали, буквально несколько часов мы стояли на границе. И не пускал нас именно Слободан Милошевич. Потом пустил; в те сутки или полтора суток, что мы были на территории Сербии, американцы не поднимали в воздух самолеты. Это было предложение Холбрука, он сказал: “Мы не будем этого делать”, – чтобы Милошевич не мог списать убийство Гайдара на американцев. Потому что было понятно, что для Милошевича самый выгодный вариант – это грохнуть всю группу нашу и сказать, что это американцы».
Борис Федоров писал в своих мемуарах: «Я в первый раз попал в такую обстановку. Первые впечатления – полное отсутствие автомобилей на улицах, затемнение, укрытые вдоль дорог югославские истребители. Белград показался нам вечером мрачным городом, жутко выли сирены, нигде не было людей. Официальный Белград не был рад нашему приезду, и поэтому мы встретились только с Вуком Драшковичем – демократическим оппозиционером и тогда вице-премьером в правительстве (правда, на этой должности ему предстояло оставаться считаные дни; впоследствии он как противник Милошевича переживет два покушения. – А. К., Б. М.). Он передал нам официальную позицию правительства, которая сводилась к тому, что югославы готовы на определенные уступки, но лишь после прекращения бомбардировок и начала переговоров».
Важным – и главное, состоявшимся – контактом стал доброжелательный разговор с патриархом Сербским Павлом, – его колоссальный авторитет как миротворца мог повлиять хотя бы в какой-то мере на реализацию идеи «пасхального перемирия». Во всяком случае 84-летний патриарх ее поддержал. Очень помогало знание Гайдаром сербскохорватского языка.
По воспоминаниям Немцова, с жителями Белграда Гайдар говорил на их языке, а они просили: «Егор, оставайся с нами, тогда нас не будут бомбить!»
В Риме члены делегации встретились с министром иностранных дел Италии Ламберто Дини, а потом Иоанн Павел беседовал с тремя молодыми российскими политиками. (Благодаря усилиям Анатолия Чубайса одновременно с папой свое заявление о необходимости перемирия в Югославии сделал и патриарх Алексий II.) Ватикан сделал миротворческое заявление: папа, разумеется, одобрил идею совместного обращения католиков и православных с призывом к Слободану Милошевичу и Хавьеру Солане остановить бомбежки и насилие, объявив «пасхальное перемирие». Но две стороны не собирались ни в чем уступать друг другу, и бомбардировки завершились только в июне.
По возвращении в Россию Гайдар объяснял свою позицию в эфире радио «Свобода» 4 апреля 1999-го: «Давайте посмотрим – а к чему привели бомбардировки на сегодняшний день в решении проблемы Косово. Первое. Количество беженцев сократилось? Нет, увеличилось. Число жертв среди мирных жителей сократилось? Нет, увеличилось. Режим Милошевича ослаб? Нет, поверьте мне, я был в Белграде только что. Он существенно укрепился. Сербская оппозиция реально раздавлена. Антиамериканские настроения в мире, и в том числе в России, нарастают. Вот реальные результаты. Они не имеют отношения к тому, плох Милошевич или хорош».
Бомбардировки, настаивал Гайдар, – «важнейший фактор внутренней политики», и он работает на «нагнетание в России антиамериканских настроений, – это просто факт. То, что он работает на усиление позиций радикальных националистов, тоже факт. То, что он объективно толкает Россию к изоляционизму, ксенофобии, новой холодной войне, ко всему, что больше всего опасно не только для самой России, но и для мира тоже, – это ведь тоже факт… Происходит серьезнейший удар по самому президенту Ельцину, в этом нет никаких сомнений. Это – усиление политическое его противников. Я думаю, что это он прекрасно понимает, что каждая натовская бомба – это бомба по его политическим позициям».
13 мая 1999 года Егор еще раз публично растолковывал эти непонятные Западу нюансы на заседании Свободного университета парижской газеты «Русская мысль» в любимом им Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. «Я был среди тех, кто организовывал в Москве митинги против чеченской войны, – говорил Гайдар, – зная, что режим Дудаева ничем не лучше режима Милошевича, что там есть серьезные нарушения прав человека, не имея никаких иллюзий насчет того, что там “все хорошо”, но твердо зная, что эти проблемы при обработке бомбежками станут не лучше, а хуже».
На реальную российскую ситуацию, эмоционально доказывал Гайдар, бомбардировки оказывают прямое воздействие. И лишь помогают развороту общественного мнения в сторону российских «милошевичей». Этими действиями Запад сам дистанцировал Россию от себя, снизил шансы на формирование прозападного общественного сознания, а значит, на строительство демократии в стране.
Возможно, тогда и созрела у Гайдара идея, что он мог бы использовать свои возможности, связи и политический вес для неформальной дипломатии. Для разъяснения позиции и особенностей политического расклада внутри России людям, принимающим политические решения на Западе. С применением технологии walk-in-the-woods, «блуждания в лесу», неофициального общения для дальнейшей выработки адекватных рекомендаций политикам.
Опыты такого рода были: например, в 1962–1963 годах американский журналист Норман Казенс выполнял миссию по установлению доверительных отношений между Джоном Кеннеди, папой Иоанном XXIII и Никитой Хрущевым – он вел неформальные переговоры по поводу возможности заключения договора об отмене ядерных испытаний. А заодно добился от советского лидера освобождения из лагерей двух католических архиепископов. Правда, потом Кеннеди был убит, папа Иоанн умер, а Хрущева сместили с поста…
Леонид Тодоров вспоминал, что его шеф уделял много времени и внимания челночной дипломатии. Поначалу это были поездки по приглашению университетов и научных учреждений – Гайдар состоял в некоторых из них почетным доктором, был вице-президентом Консервативного интернационала – объединения праволиберальных партий, одной из основательниц которого была Маргарет Тэтчер. Нередко приезжал в США по приглашению Андерса Ослунда, работавшего тогда в Фонде Карнеги. Встречался с «Clinton boys», командой Клинтона – советниками Строубом Тэлботтом и Марком Медишем, вел разговоры в министерстве финансов США. Собственно теневой дипломатией он занялся позже, примерно с 2003 года. «Конечно, очень много людей, очень много имен, очень много событий, очень много, наверное, того, что сегодня назвали бы челночной дипломатией, закулисной политикой, – рассказывал Тодоров, – в целом ряде случаев моя задача заключалась лишь в том, чтобы довести его до определенной точки. Допустим, до кабинета вице-президента США Чейни, а дальше – сам». И это при том, что Гайдар был домосед. «И хоть и легок на подъем, – продолжает Тодоров, – но в общем старался не злоупотреблять поездками».
Гайдар искал свою «невыполнимую миссию» не только в Югославии. Еще дважды он всерьез пытался вмешаться в ход истории и изменить общую ситуацию в мире.
«Постарайтесь сохранить институт. Он важен для продолжения нашего дела. Из последних выступлений и статей – сделайте книжки… Позаботьтесь о семье. Обнимаю, Егор». Такую записку Гайдар оставил своим замам в институте Сергею Синельникову и Владимиру Мау, улетая в сентябре 2003 года в Ирак. Было еще две записки – супруге Марии Аркадьевне и Анатолию Чубайсу. Все это было помещено в конверт с надписью «Вскрыть в случае трагического развития событий». Конверт Гайдар передал своей помощнице Елене Мозговой.
Нет, это не был театральный жест. Спустя некоторое время после того, как Егор вернулся из Багдада в Москву, в тот же этаж гостиницы «Аль-Рашид», где находилась союзная администрация, попала ракета класса «земля – земля».
«Там ведь физически опасно, Егор Тимурович, – говорил ему перед отъездом главный редактор радио «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов, – мы видели гибель сотрудников ООН. Это все непросто, там есть сопротивление сторонников Саддама Хусейна. Вы вообще отдаете отчет, что это довольно рискованное мероприятие, а не научно-практическая конференция?»