«– Егор часто тебе звонил?
– Нет, не часто. Иногда я сама ему звонила. Мы созванивались обычно после 12 ночи. Мы вели наш спор вечный, о том, что возможно в России – революция или эволюция. И этот спор как-то завершился к путинской эпохе. Стало понятно, что ни то ни другое невозможно, и на этом мы помирились. На том, что у нас невозможна демократическая революция, но и эволюция также невозможна. Потому что наше общество не эволюционирует! Егор был очень чистым и очень праведным, врать он просто не умел, и он мне про это сказал как есть. Нет, он не врал. Бывало, он выступит на “Эхе” – и после звонит мне и объясняет, почему он сказал то или иное. Чубайс был одной стороной натуры Егора, а я – другой, мы были факторами его души, вынесенными во внешнее пространство. Я была тем несостоявшимся в его жизни диссидентским фактором… Это – несбывшееся, то что не сбылось у него… А Чубайс – это было совсем другое. Он все время тянул Егора в сторону истеблишмента.
У Егора была привычка звонить мне по ночам и объяснять, потому что, видимо, – он вообще плевал на любую критику, если б не плевал, то не дожил бы даже до пятидесяти, – он не хотел, чтобы между нами было какое-то недопонимание. Потому что во мне, я думаю, он видел ту самую свою диссидентскую молодость. Которая не состоялась».
…И все-таки главным ресурсом, из которого Гайдар черпал и силы, и вдохновение, и желание жить последние годы, – были его книги. Любимое занятие, главное призвание, единственная отдушина.
Помимо написанных по горячим следам мемуаров, которые мы часто цитируем: «Дни поражений и побед», в 90-е и начале 2000-х Егор написал и издал несколько самых важных для себя книг.
«Долгое время» – научный нон-фикшн, книга-прогноз с четкой постановкой задач для России XXI века. Настоящий «Капитал» нового тысячелетия.
…В январе 2020 года одиннадцатый гайдаровский форум открылся дискуссией, посвященной памяти Егора Гайдара. И разговор свернул в неожиданную сторону – а можно ли, собственно, считать Гайдара ученым?
Разговор открылся докладом блестящего экономиста Револьда Энтова, одного из немногих академиков РАН, придерживающихся либеральных взглядов, человека, который близко знал Егора Гайдара.
Револьд Михайлович задал тон разговору, сосредоточившись на интеллектуальном наследии Егора Гайдара и его актуальности.
Гайдар, вспоминал академик Энтов, с большим вниманием относился к математическим моделям, но нередко замечал, что иной раз «теория слишком красива, чтобы быть реалистичной».
Ведь и в самом деле, иронизировал Револьд Михайлович, изложение содержания любой экономической модели начинается с описания ситуации, когда два частных предпринимателя заключают сделку, а значит, речь идет о системе со сформированной частной собственностью, финансовыми рынками, рыночной экономикой как таковой. И ни одна из таких моделей не учитывает наличия, например, решения съездов партии, колхозного строя и «моногородов» сталинского типа.
Экономисты, «запятнавшие» себя практическими реформами, редко оказываются в списках теоретиков, отмечал академик Энтов, и это несправедливо, как несправедливо и то, что «современные студенты не знают имени Гайдара, зато знают, например, имя автора весьма посредственного учебника по переходным экономикам».
Полемизируя с академиком Энтовым, Петр Авен назвал Гайдара человеком действия, но не ученым: «Гайдар не был нацелен на получение нового знания, он хотел делать реформы. Сперанский был его героем».
Разговор о Гайдаре-ученом и о Гайдаре-политике завершил Анатолий Чубайс, который задал вопрос Петру Авену: «Ты говоришь, что Гайдар не ученый. А Маркс – ученый? – Нет. – А Хантингтон и Фукуяма – ученые? – Да. – Вот тут ты и попался». До Гайдара, заметил Чубайс, не было теории перехода от социализма к капитализму, а это, как ни крути, огромное научное достижение. «Долгое время» – это работа на уровне Сэмюэля Хантингтона и Фрэнсиса Фукуямы. Получается, что Гайдар – все-таки ученый.
Чем отличается экономист от любого другого «гуманитария»? Своим пристрастием к цифре. Сама наука строится на цифровых расчетах. Таблицы, графики – всего этого много в работах Гайдара. И все же читать их безумно интересно даже для глубокого гуманитария. А значит, правильно было бы назвать его тип творчества – писатель. Это работы прежде всего писательские. Но жанр, в котором работал Гайдар, пока больше востребован на Западе, не в России, – это проза интеллектуала, документальная литература для очень умной аудитории. Гайдар немного не дожил до настоящего бума жанра нон-фикшн, до переводной литературы, обрушившейся на жадную до новых имен русскую аудиторию, до популярности социальных и философских трудов, романа-эссе.
Но мы уверены, что его книги будут прочитаны в будущей России. И по достоинству оценены.
Ведь он предсказывал не только плохое, но и хорошее. Пытался заглянуть в будущее.
«Есть базовые факторы, влияющие, как принято считать, на динамику роста: это доля инвестиций в ВВП, расходы на образование, открытость экономики и т. д. Но всегда найдутся страны, где эти факторы действовали, а роста не было. У. Истерли (американский экономист. – А. К., Б. М.) ввел в научный обиход не очень точное, но любопытное понятие: способность национальных институтов обеспечивать современный экономический рост. Основываясь на реалиях российского развития последних полутора веков, можно утверждать: российские социально-экономические институты демонстрировали способность поддерживать экономический рост на среднемировом уровне…
Допустим, что существовавшая на протяжении полутора веков дистанция сохранится и дальше. Тогда через 50 лет уровень, и стиль жизни, и структура занятости, и инфраструктура будут в России примерно такими же, как сегодня во Франции или Германии. Это предполагает годовой рост российского душевого ВВП около 2 % – такими же темпами или несколько более высокими развивалась мировая экономика на протяжении последнего века. Однако если российская экономика в течение ближайших десятилетий будет развиваться так же, как в 1999–2004 годах, отставание от лидеров сократится до одного поколения».
…«Коротко извинитесь», – просил Гайдар своего помощника Леонида Тодорова, когда погружался в работу над книгами и не мог отвечать на запросы: поездки, тексты, интервью, выступления, отвлекавшие от той работы, которую Егор считал самой важной и самой содержательной. «Он как бы забирался под корягу и вытащить его оттуда было крайне сложно», – рассказывал о таких периодах Леонид.
На Гайдара работала большая команда, которая занималась тем, что называется data mining – сбор данных. Например, при написании «Гибели империи» была необходимость в архивных материалах – над их поиском работал Александр Максимов, сотрудник двух журналов, учрежденных Гайдаром – «Открытой политики» и «Вестника Европы». Сводный брат Егора, Никита Бажов, тоже трудился в «Открытой политике», тоже помогал Егору. Многие сотрудники – в том числе Леонид Тодоров – проводили время в ИНИОНе, подбирая книги по темам, интересовавшим Гайдара: в его рабочем кабинете до сих пор хранятся инионовские ксероксы.
Рукописи Егор показывал множеству людей, которым он доверял, в том числе профессиональным журналистам – Леониду Радзиховскому, Виктору Ярошенко, Отто Лацису. Редактурой и обсуждением ее деталей с автором занимался Леонид Лопатников.
Очень помогала в работе над книгами его жена, Мария Аркадьевна. В последние годы Гайдар наговаривал тексты своих книг, при этом во все убыстряющемся темпе ходил по кабинету, иногда те, кто стенографировал, едва поспевали за ним и за ходом его мысли. Затем начинались монтаж фрагментов и работа над источниками и многочисленными сносками, которые превращались в отдельную книгу в книге.
«Гибель империи» – пророческая книга. И не только в точном и детальном разборе «предсказаний назад», то есть ретроспективном анализе развала СССР. Пророческая она для сегодняшней России – в первую очередь. «Обращения к постимперской ностальгии, национализму, ксенофобии, привычному антиамериканизму и даже к не вполне привычному антиевропеизму вошли в моду, а там, глядишь, войдут и в норму. Важно понять, насколько это опасно для страны и мира».
…Вошло в норму.
«Мессианская идеология – важная отличительная черта тоталитарных режимов. Авторитарный – объясняет свою необходимость прозаическими аргументами: несовершенством демократических властей, значимостью динамичного экономического развития, необходимостью противостоять экстремизму. Тоталитарный – апеллирует к религиозным или псевдорелигиозным символам: тысячелетний рейх, всемирный коммунизм, мировой халифат».
«Пытаться вновь сделать Россию империей – значит поставить под вопрос ее существование».
Да, Гайдар ставил вопрос жестко, обозначал главный тренд и главную проблему. Потом раскрывал – подробно, на пальцах и фактах – механику развала империи. Точнее, саморазвала – и не только советской.
Книга, описывая прошлое, показывала и картину будущего: «Столкнувшись с экономическим кризисом, правительству приходится сокращать бюджетные расходы, повышать налоги, девальвировать национальную валюту, ограничивать импорт, сокращать дотации. Все это тяжелые, непопулярные меры. Чтобы проводить их, режим должен быть уверен, что общество их примет или что он способен использовать силу, чтобы остановить возможные беспорядки.
Слабость авторитарных режимов, столкнувшихся с подобным кризисом, в том, что они не обладают ни первым, ни вторым ресурсом».
Казалось, что нефть, которая лежала в основе благополучия российской экономики, всегда будет «высокой». Урок Советского Союза, подорвавшегося на падении нефтяных цен, не был выучен. А Гайдар предупреждал и о том, во что упорно не верили новые руководители: «Достоверное прогнозирование цен на сырьевые ресурсы или курсов мировых валют за пределами возможностей экономической науки».
Все, абсолютно все предсказано, вплоть до популистской риторики политиков, суть которой – «выдвижение… экзотических идей, связанных с использованием накопленных в стабилизационном фонде ресурсов».