бережения наших граждан!
Нельзя, нельзя, нельзя… Десятки и сотни разных «нельзя».
Гайдар потом говорил: сбережения были съедены гораздо раньше, когда горбачевское правительство разогнало скрытую инфляцию и на руках и сберкнижках у несчастных граждан скопились сотни миллиардов ничем не обеспеченных рублей (то есть таких, на которые нечего было купить). Он повторял это раз за разом как мантру. (А потом стало известно, что и денег-то на счетах практически не было, только записи на счетах – руководство использовало эти ресурсы населения для своих целей.) Но почему-то эта мантра, увы, не вызывала должного эффекта. Все-таки деньги они и есть деньги. Лежат себе и лежат. Ну и пусть дальше лежат, глядишь, потом все нормализуется и их как-то можно будет пристроить. Так примерно и размышлял рядовой гражданин СССР, который видел в 1992 году, как его, предположим, «лишняя» тысяча рублей (или, вернее, накопленная непосильным трудом) превратилась в пыль за несколько недель после освобождения цен. Что уж говорить о пенсионерах, которые копили эти тысячи всю жизнь, чтобы оставить детям.
Так что давайте объяснение Гайдара оставим пока в стороне и вновь обратимся к рассуждениям Явлинского. А он-то что предлагал?
«…Моя идея заключалась в том, – говорит Явлинский, – что давайте мы начнем продавать средства производства. Вот у нас нету этих, так называемых, товаров народного потребления в таких масштабах, чтобы удовлетворить платежеспособность спроса, а если мы прекратим эту глупость, что нельзя продать грузовик… что нельзя продать автобус… что нельзя продать парикмахерскую… что нельзя продать химчистку… что нельзя купить небольшой магазин, то ситуация сразу поменяется. И мы начнем балансировать спрос и предложение. Плюс к этому мы начинаем создавать средний класс, плюс к этому мы не проводим конфискацию, и люди тратят деньги, которые они накопили за всю жизнь, на какие-то полезные для них вещи. Плюс к этому мы выпускаем всю энергетику предпринимательства, которая к тому времени была уже накоплена, и даем этому предпринимательству ресурсы и возможности. И это является началом. Вот мы отсюда начинаем двигаться, мы постепенно приводим к соответствию платежеспособный спрос; конечно, будет определенная инфляция, но она будет не бог весть какая, и так мы начинаем двигаться к насыщению рынка, а самое главное, появляется собственник. Появляется частная собственность. А за счет массовости частной собственности – появляется конкуренция, и это все постепенно начинает работать. Оно все постепенно начинает работать. А следующим шагом – это когда уже вот эти люди начинают участвовать в акционировании крупных, то, что сейчас называют голубыми фишками, лучших российских предприятий. И это уже похоже на какую-то народную приватизацию, когда много людей покупают акции; если взять крупнейшие компании в мире, там же очень много акционеров. Государство сохраняет какой-то пакет, но огромную часть акций покупают люди, поскольку они сами являются собственниками, вот это и есть начало. Ну а тогда появляется вопрос оптовой торговли, и появляется вопрос биржи, и появляется вопрос доступа к ресурсам.
А они сделали совсем другое. Они в один день освободили цены для государственных монополий. Просто в один день, 2 января. Взяли и освободили цены для государственных монополий. Не для частных предприятий; а государственные монополии в СССР были на 100 %. Просто так строилась экономика – как монопольная. Ну и дальше, в результате этого, через год… инфляция была уже 2600 %, это была гиперинфляция».
Невозможно и сегодня без волнения слушать искренний голос Григория Алексеевича. Невозможно без волнения смотреть в его глаза. Ведь действительно Россия могла пойти другим путем. Наверное, могла бы…
Но отвлечемся от эмоций – давайте вновь вернемся к рассказу Евгения Петровича, с которого мы начали нашу главу (напомним, что в 1991 году ему было 40 лет).
…Итак, он сидит дома. Жена, химик по специальности, тем временем стала работать вахтером в новой глазной медицинской клинике.
«А деньги тем временем уже стали нужны, что-то в магазинах стало появляться. Я всего этого себе уяснить не мог, конечно. И мне кусок в горло не лез. Старшему сыну у нас в этот момент было двадцать, и он вуз заканчивал. А младший был в школе еще. И вот в 90-м, по-моему, году им гуманитарная помощь в школу пришла, из Германии. Там всякие были чипсы, кока-кола, баночки, скляночки, такое изумительное все, мы обалдели прямо. И еще там открытка была – от девочки, которая это все с семьей собрала и прислала. Мол, меня зовут так-то, Никки, что ли, я вас поздравляю с Новым годом из Лейпцига!.. Завязалась переписка, но такая редкая, конечно, почта тоже черт-те как работала. Потом прервалась, к тому же у нас всякие потрясения начались. И вот уже в 93-м году я, без работы, без мыслей, злой, сижу и вспоминаю, что у этой Никки папа вроде как окулист – и даже не окулист, а фирма у него какая-то по глазным делам. Вроде она так писала. Нашел открытку, написал письмо этому папе – со словарем, по-английски. Мол, дети наши давно знакомы, и я тоже хочу представиться и надеюсь на сотрудничество…
Так прошло полтора года. Поздний вечер, я дома, все дома, они телевизор смотрят. Вдруг звонок в дверь. Открываем – стоит на пороге дядька какой-то неизвестный, симпатичный. Это тот самый Куно приехал – папа девочки! Что, как?! “Да, я вам писал письмо, но оно пропало, я тут по делам”. Мы выпили, жена что-то на стол покидала, беседуем кое-как. Младший мой что-то по-немецки кумекает, но переводить ленится, ну, мы по-английски, один хуже другого. Он говорит: моя фирма делает контактные линзы, и надо бы нам их к вам возить. А жена-то моя тоже в глазной клинике подвизается. Я думаю: неужели это и есть тот самый шанс? Уж больно он красиво невесть откуда ночью появился, этот Куно… Ну что, стали договариваться, тут были линзы, но плохие, а у них хорошие. Договорились о поставках, и вот мне надо было к ним в Германию поехать…
Привез, в общем, я партию, получил за нее денег больше, чем заплатил. Их тут же хорошо распродали, мне еще какой-то процент с продажи капнул, и я прямо воскрес, цель какая-то появилась. Второй раз съездил, привез уже большую партию, опять хорошо продал, и стало все налаживаться. И так еще два раза, все прекрасно шло, и деньги были. И тут я понимаю, что не могу. Никто меня не кинул, с Куно прекрасные отношения, дело идет – а я загибаюсь: не мое это дело – челночить. Даже если я не тряпки вожу, а вроде как полезную вещь… Ну что я теперь так и буду мотаться всю жизнь? Это теперь у меня дело такое? Бросил все и лег на диван. Дела передал, конечно, и залег.
Супруга моя сначала просто из себя вышла… Я насмерть: нет и нет. Стало нам опять очень тяжело на какое-то время, и денег нет, и полное непонимание. И так было, пока наш старший сын Дмитрий не стал хорошо зарабатывать и не пришел к нам с ультиматумом: родители, вы перестаете ссориться и сходить с ума, а я вас содержу, и вы ни о чем не думаете. Не ультиматум, а строгое такое заявление.
И мы согласились. Наверное, я тогда себя признал стариком или как-то так. Сложил полномочия, хотя лет было не так много. С одной стороны, мне сразу легче стало, что говорить, а с другой – не прожил я свою жизнь, как собирался, это точно».
Итак, полноценного посредника из Евгения Петровича не получилось, он съездил раз, съездил другой, потом категорически отказался – «не мое».
Так вот вопрос и к Евгению Петровичу, и ко всем нам. Готов ли он был тогда, в 1992 году, купить в собственность грузовик, как предлагал Явлинский? Или автобус? Авторемонтную мастерскую? Булочную или прачечную? Ну хоть какое-то «средство производства»?
Ответ очевиден – скорее всего нет. Не готов.
Даже если предложенная ему самим, так сказать, провидением идеальная бизнес-схема не устроила Евгения Петровича (мотаться туда-сюда, иметь дело с таможенниками, брать на себя разнообразные риски), то что уж говорить о нашем отечественном грузовике или автобусе.
Да и на кой ляд они ему сдались, этот старый грузовик и эта авторемонтная мастерская, если есть зарплата и более или менее твердые цены? Что с ними делать? Куда на них ездить? Что возить? Ну и самое главное – откуда взять деньги?
Яркий пример утопичности такого подхода – целый пакет законов о поддержке фермеров, принятый еще при Горбачеве. Первым советским фермерам не просто давали очень дешевые кредиты, раздавали в пользование землю, бери – не хочу; они так же практически бесплатно получали бывшую колхозную сельхозтехнику – тракторы, комбайны и пр. Увы, лишь единицы смогли хозяйствовать и добились успеха. Единицы среди десятков тысяч!
Нет, что ни говорите, а план Явлинского был не то чтобы утопичен, он был, скорее, чересчур идеален. Не для той советской жизни, которая все еще была за окном – разорванной, потрепанной, покосившейся, но все равно еще советской.
В этом идеальном плане Явлинского жил какой-то совершенно другой, идеальный Евгений Петрович, который из своего геолого-разведочного института ринется покупать грузовик, организовывать «грузоперевозки», день и ночь будет работать над созданием правильной фирмы, используя правильные законы, чтобы обеспечить растущее благополучие своей семьи.
Да, такие люди, конечно же, позже появились. Через несколько лет. Но для этого новая – довольно жесткая – реальность должна была уже наступить.
Вопрос был и в сроках. Скорее всего, такая приватизация средств производства, по Явлинскому, которая привела бы к созданию этих «идеальных» мелких собственников, могла бы занять в постсоветской России годы. Три года, пять лет – это как минимум. «Малая приватизация» по методам Гайдара – Чубайса продолжалась год. Но и этот год, как говорит Чубайс, – слишком большой срок для жизни в условиях не размороженных цен.
По методам Явлинского жить так пришлось бы гораздо дольше.
Иными словами, проблема этого идеального плана была только в том, что эти три года, пять лет или больше он предлагал всем этим замечательным людям, обладателям автобусов и грузовиков, по-прежнему сидеть на талонах. Жить впроголодь. Стоять в очередях за хлебом. Давиться за бутылкой молока для ребенка. Получать килограмм мяса к 7 Ноября.