Давайте мы сделаем перерыв на совещании, если можно, и я вас отвезу на полигон”. Мы поехали на полигон, и там он совершил большую ошибку. Там действительно танки прыгали, летали, ныряли, стреляли. Для меня, как для мальчика в детстве, это было феерическое зрелище… А потом мы проехали чуть дальше, и я увидел сюрреалистическое зрелище: просека в тайге, и сколько хватает глаз – стоят припорошенные снегом танки, и ряды их уходят вдаль куда-то. Сколько их там было? Тысячи, десятки тысяч. Я не выдержал и закричал: “Подлец, ведь тебя же судить и расстреливать надо! Танков стоит на три большие войны, а он еще денег просит у нищей страны, чтоб клепать их дальше”. Ну тут он как-то сдулся, я дал денег на этот “Черный орел” (экспериментальная модель. – А. К., Б. М.), и больше мы не заказали ни одного танка. Понятно, что это была для завода катастрофа».
…Ну хорошо, это танки.
Но ведь были и заводы вполне мирного назначения, чей товар был очень даже востребован, и не только у нас в стране, но и в мире. Например АвтоВАЗ. Ведь и у него начались проблемы.
«Сошлюсь на пример Волжского автомобильного завода, – пишет Рудольф Пихоя. – Его продукция пользовалась в СССР огромным и постоянно неудовлетворенным спросом. Ежегодные 750 тысяч автомобилей буквально разлетались по стране и за рубеж. Проблем со сбытом продукции у завода не было и потому, что вся она – строжайше учтенная – поступала в распоряжение министерств и ведомств…
Что же произошло на заводе с началом реформы?
Прежде всего, ушла в небытие планово-распределительная система, что означало… развал государственной системы распределения. Это означало, что завод должен был не только производить автомобили, но и сам продавать их. Как? У завода не было и не могло быть системы продажи сотен тысяч автомобилей. Раз нет продаж – нет и денег. Завод затоваривался. Площадки для готовой продукции были заставлены автомобилями».
Конечно, Гайдар и его товарищи действовали в экстремальных условиях – им нужно было остановить инфляцию, наполнить бюджет, чтобы дать людям зарплату, накормить их, спасти страну от окончательного развала. В других обстоятельствах они, возможно, нашли бы способ поддержать уникальное производство, дать кредит, сохранить «гордость», «флагман» той или иной отрасли.
Все они, эти реформаторы, работали в советских НИИ, были плоть от плоти советской инженерно-технической интеллигенции и прекрасно понимали, что такое крупный советский завод – рабочие места, технологическая культура, особый менталитет и т. д.
Но с чем Егор был категорически не согласен? С тем, что все эти гиганты должны сидеть на шее у государства. Если завод не может продать свою продукцию, заработать денег, тогда это не экономический субъект. А если не экономический субъект, тогда что это?
Конечно, есть огромная разница между заводом, который производит танки, и заводом, который производит легковые автомобили. Эта разница потом сказалась и на их судьбах. ВАЗ продолжает, даже в условиях жесткой конкуренции с мировыми автопроизводителями, работать, и неплохо себя чувствует, – а вот танки для страны теперь производятся, видимо, уже не в Омске.
Но производство чего угодно должно быть экономически обосновано. Или военным бюджетом (в границах рационального), или – продажей своей продукции. Иного не дано.
Не случайно Немцов сравнил эпоху Гайдара и Ельцина с эпохой реформ Александра II.
Заводы и фабрики советской эры были, по сути, теми же «усадьбами» и «поместьями» царской России, на которых работали крепостные крестьяне. Но так же как помещики в николаевской России уже с трудом справлялись с необходимостью обеспечить своих крестьян хлебом, организовать их труд и сделать их работу выгодной, – так и Советское государство перестало с этим справляться во второй половине ХХ века.
Люди делали лучшие в мире танки – и были вынуждены стоять в очередях за молоком и «суповым набором» вместо мяса. Им нечего было есть, если называть вещи своими именами.
Гайдар и его правительство считали это безнравственным. Они не желали мириться с такой системой.
Однако у этой, вполне здравой и морально вполне обоснованной позиции было одно внутреннее противоречие. Приватизация внезапно замерших заводов и других важных экономических ресурсов открывала широкие перспективы перед людьми, скажем так, с чересчур активной жизненной позицией. Морально не очень устойчивых и в смутную эпоху смены формаций не сильно законопослушных. Проще говоря, она открывала дорогу перед разного рода жуликами и авантюристами.
О том, как он впервые столкнулся с этим явлением, рассказывает писатель Вячеслав Недошивин, в те годы пресс-атташе госсекретаря России Геннадия Бурбулиса:
«Я помню, не буду называть фамилию… но ко мне из “Комсомолки” приходили некоторые люди, с такими предложениями: что вот нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы в Амурской области часть лесов могла забрать вот такая-то компания? То есть это “Комсомолка”, это журналисты, это ребята, с которыми я вырос, жил и так далее, и много лет работал. Но, тем не менее, возникла ситуация, когда можно было что-то урвать, что-то наклонить под себя, каким-то образом заработать, какие-то устроить левые дела, и так далее, и они втянулись в эту игру».
Если на уровне пресс-секретаря Бурбулиса интересовались амурскими лесами, на уровне первого вице-премьера Гайдара интересовались вообще-то всем на свете:
«Вокруг правительства всегда вьется колоссальное количество авантюристов, предлагающих множество на первый взгляд завлекательных проектов, – писал он. – Нередко их лоббистами выступают и ответственные люди, как правило, мало разбирающиеся в сути дела.
Всякий раз, когда слышу о том, что та или другая неизвестная фирма собирается предоставить заем на 5—10–15 миллиардов долларов, убежден – речь идет об авантюристах. Суть интриги предельно проста: никто, разумеется, не собирается предоставлять такие деньги, но, получив бумагу с правительственными гарантиями, ловкий проходимец может довольно долго по-крупному разыгрывать роль Остапа Бендера и получать гешефты, путешествуя по планете в качестве уполномоченного российского, молдавского, киргизского или какого угодно другого правительства.
С фирмой “Ди Пи” был как раз один из таких случаев. Ее очень настойчиво лоббировал один из народных депутатов, обвиняя Минфин в косности и консерватизме. Фирма предлагала предоставить российскому правительству кредит на весьма выгодных условиях. Учитывая масштабы давления, поручил Леониду Григорьеву, председателю Комитета по иностранным инвестициям, разобраться с этой фирмой. К моему удивлению, он довольно быстро представил мне проект решения правительства, одобряющего такое сотрудничество. Впоследствии, выясняя, как это могло случиться, понял – его просто обвели вокруг пальца, убедили, что решение мной уже принято, а за ним только техническое оформление документов. На всякий случай я продиктовал крайне осторожный вариант распоряжения: мы готовы принять предложение фирмы, если она предоставит соответствующие средства и они будут зачислены на счет Минфина. Если нет – никаких отношений быть не может. Как я и полагал, денег этих мы не увидели, зато получили еще один хороший урок. В дальнейшем подобного рода бумаги отфутболивал без тени сомнения.
…Однажды вечером, после совещания премьеров СНГ и последовавшего за ним дружеского ужина, ко мне подошел один из руководителей правительства соседней страны, отвел в сторонку, завел разговор о необходимости развития взаимовыгодного сотрудничества, потом мягко упомянул о возможности учета при этом моих личных интересов. Поблагодарив за желание развивать экономические связи, я сделал вид, что не понял прозрачного намека, но после этого стал относиться к любым контрактам, связанным с этой страной, с особым вниманием и осторожностью».
Особая осторожность к вещам такого рода – это, конечно, про него. Хороший пример про эту самую «осторожность» вспоминает Андрей Нечаев:
«Егор был всегда настолько щепетилен, что однажды с ним на моих глазах случился комический эпизод. Мы вдвоем что-то обсуждали у него в кабинете. Приходит помощник Гайдара Коля Головнин и говорит: “Егор Тимурович, вам тут из Якутии шапочку прислали, куда положить?” Егор даже побагровел и просто заорал, чего с ним почти никогда не случалось: “Какую к черту шапочку! Немедленно отправьте обратно”. Николай смущенно вытащил из-за спины старую вязаную лыжную шапочку – типичное изделие советской легкой промышленности 50—60-х годов. Оказалось, что не отличавшийся пышной шевелюрой Гайдар взял ее в командировку в Якутск на случай холода, в гостинице ночью и забыл. Заботливые хозяева решили вернуть головной убор вице-премьера».
Есть подобный эпизод и в воспоминаниях Бориса Немцова – это был эпизод с решением вопроса подъема Чебоксарского водохранилища, против чего выступало руководство Нижнего Новгорода, опасаясь затопления города и заболачивания Волги. На совещании у премьера Егор, который быстро и жестко вел совещание, выслушав аргументы участников, коротко и категорично подвел его итоги: «Водохранилище поднимать не будем. Решение принято».
После этого совещания заместитель Немцова, человек старой советской закалки Иван Скляров, предложил Борису отблагодарить Егора – всего-то бутылкой арзамасской (то есть из родовых гайдаровских мест) водки, двумя банками черной икры и матрешками. Классический советский набор с изъявлением благодарности за правильное решение вопроса. Немцов вспоминал:
«Вот со всем, что бог послал, поднялся я к Егору Тимуровичу: “Можно к Егору Тимуровичу?” – “А что такое?” – “Ну, я ему кое-что забыл передать”. Открывается дверь, я захожу: “Вот, Егор Тимурович, спасибо вам большое”. Он покрылся пятнами, он топал ногами, он на меня кричал, он меня выгнал в конце концов. Со всем: с водкой, с икрой, со всей программой. Я уже не помню, как кубарем свалился с 5-го этажа (здания на Старой площади. – А. К., Б. М.), наорал на Склярова. Это к вопросу о честности…»