Это новый опыт и новое чувство.
Ожидая появления Ельцина на Васильевском спуске, Гайдар думает, разумеется, и о другом – с какой фантастической скоростью идет историческое время. Еще совсем недавно, в 1988–1989 годах, когда начинались первые митинги – он считал себя «горбачевцем», сторонником именно эволюционного, постепенного, медленного пути развития. Однако сегодня, когда и «горбачевцы», и «новые демократы» оказались в одной лодке, его отношение резко поменялось.
Эволюция? Да нет, революция. И еще какая.
Но раз есть революция (и именно в этих терминах нужно описывать процесс), будет и контрреволюция. «Радикалов» будут стремиться уничтожить их антиподы. То есть – другие радикалы, с обратным знаком.
«Глава российских коммунистов и так называемых народно-патриотических сил Г. Зюганов в те годы не уставал повторять, что “нынешняя Российская Федерация – это еще не вполне Россия, а обрубок с кровоточащими разорванными связями”. Еще определеннее высказывался на эту тему В. Жириновский: “Россия – это страна в границах как минимум СССР либо Российской империи”», – фиксировал позже политолог Эмиль Паин.
Неправильная, усеченная, обрубленная, не существующая страна.
Новые политические лидеры призывали людей не жить в трудном «сегодня», а стремиться в сияющее «завтра» (так и стала называться вскоре газета Александра Проханова). Это был довольно интересный поворот сюжета – война за будущее путем радикальной отмены сегодняшнего дня. Ведь в этом «сегодняшнем дне», по мнению Проханова, Анпилова, Лимонова, Зюганова и многих, многих других – все нелегитимно, все незаконно. А значит, всё не существует. Не существует этой экономики – она «преступна». Не существует этой власти – она «предательская». Не существует этих законов – они «антинародны». Не нужно во всем этом жить. Участвовать. Нужно смотреть только вперед. Или все же назад?
Гайдар, за неимением лучшего, называл это явление «реваншизмом», и это было довольно точно, ведь именно на философии реванша строились подобные парадигмы и в Германии 1930-х годов, и в России 1990-х у «непримиримой оппозиции». И для того чтобы утвердить эту «философию реванша», в ход шли самые удивительные вещи – мистика, религиозные откровения, теории всемирного заговора против России, любые конспирологические версии, оккультные науки, словом, все, что помогало отрицанию текущего момента. В абсолют возводился только мир воображаемый, где Россия будет доминирующей страной, вооруженной новейшим оружием, диктующей свои условия всем остальным странам и определяющей ход мирового развития благодаря своей верности «традициям предков». Если говорить в терминах современной философии – это был настоящий политический постмодернизм, причем его тогда, к сожалению, мало кто воспринимал всерьез.
Гайдар прекрасно чувствовал, как быстро растет влияние этой новой «третьей силы» – не левой и не правой, а сочетающей в себе худшие черты и того и другого.
В марте 1993-го, стоя на Васильевском спуске, Гайдар ясно понимает – именно площадь будет решать судьбу реформ, судьбу дела всей его жизни. И только люди на площади способны эту новую «третью силу» остановить.
Интересно посмотреть, из чего складывалась эта новая сила, из каких фрагментов и деталей.
Удивительную трансформацию в этой философии прошел Сталин, как фигура, объединившая эту «третью силу». Сурово осужденный как преступник – осужденный высшим органом власти в СССР, то есть партийным съездом: и в 1956-м (на ХХ съезде), и в 1961-м (на ХХII съезде, когда его вынесли из мавзолея), и в Отчетном докладе Горбачева на Октябрьском пленуме ЦК КПСС 1987 года (том самом, на котором Ельцин критиковал Горбачева) – Иосиф Сталин, само имя которого уже 30 лет как почти не упоминалось в широкой печати или в официальных партийных документах, вдруг стал иконой этой новой политической силы. И его портреты взметнулись над толпой.
Самым ярким выразителем и провозвестником этого сталинизма 2.0, самым сильным постмодернистом и пророком другой России, «небесной империи» будущего – оказался вдруг довольно скромный (при советской власти) писатель Александр Проханов. С Тимуром Гайдаром они иногда сталкивались в командировках – в военных округах, на учениях, во время боевых действий в Афганистане. Проханов тогда воспринимал Тимура не просто как «старшего по званию», но и просто как «старшину» в газетном цехе военной журналистики. Сам-то он еще был подмастерьем, хотя и очень бойким. Но после перестройки «соловей Генштаба», как его иронично звали коллеги, стал проповедовать совсем новую философию – довольно странную, если судить по строгим советским меркам.
Ведь что такое «империя» в советском идеологическом языке? Это понятие враждебное самой сути советского строя, и если бы Проханов тогда назвал СССР «империей» в какой-то своей статье – эта статья была бы последней, его бы обвинили в пособничестве Западу (ведь именно Запад называл Советский Союз «империей зла»), заставили бы положить «партбилет на стол», и в лучшем случае отправили бы в «дворники и сторожа». Конечно, сквозь советскую цензуру такое определение просочиться бы не смогло. Да и без цензуры – «империя» для обычного советского человека воспринималась как идеологическое марксистское клише, «пережиток прошлого». Актуальным оно могло быть лишь в контексте какого-нибудь заумного научно-фантастического романа, «фэнтези», типа «Звездных войн» или романов Роджера Желязны. Это была эстетика постмодернизма, не более того.
Однако «новые радикалы» сделали имперскую идею своим знаменем. «Империя, империя», – повторяли они на разные лады. Советская, сталинская империя, Российская империя – вот ее флаг, вот ее символы, а мы ее дети.
Казалось бы, в начале 90-х – действительно, радикальный постмодерн. Игра словами. Но вокруг этого постмодернизма сплотились тогда очень многие.
Вот как очевидец рассказывает об учредительном съезде «Фронта национального спасения», куда вошли самые разные организации националистического, коммунистического, имперского толка:
«Во время перерыва Оргкомитет ФНС (переименованный за кулисами в Политсовет) избрал не одно “персональное лицо”, а целых девять таких лиц – сопредседателей фронта: Михаила Астафьева, Геннадия Зюганова, Владимира Исакова, Валерия Иванова, Илью Константинова (сопредседатель-координатор), Альберта Макашова, Николая Павлова, Сергея Бабурина, Геннадия Саенко.
В буфете корреспондент “Немецкой волны” (отечественного происхождения) спрашивал местного коллегу, можно ли назвать Фронт красно-коричневой организацией и какая, по его мнению, цветовая гамма преобладает в окраске новорожденной организации: коричневая (Лысенко) или красная (Зюганов)?
Местный коллега на первый вопрос ответил утвердительно, а на второй – задумался, обратился за помощью ко мне, и мы вместе стали загибать пальцы:
Астафьев – вроде бы “белый”,
Исаков – тоже белый, но, может быть, слегка розоватый,
Зюганов – вовсе и не красный, а скорее – не то темно-розовый, не то светло-коричневый,
Валерий Иванов (Русская партия национального возрождения) – иссиня-черный,
Константинов – бывший белый, а теперь бледно-розовый с тенденцией покоричневеть,
Павлов – коричневатый с розовой проседью,
Бабурин – розовый,
Саенко – красный,
Скурлатов (Партия Возрождения) – хамелеон,
Станислав Терехов (Союз офицеров) – красный,
Ричард Косолапов (Ленинская платформа в Российской Коммунистической рабочей партии) – красный,
Лысенко – известное дело, коричневый,
Проханов – коричневый в красную полоску.
И только генерал Макашов – эталонный красно-коричневый, 50 на 50.
– Экое лоскутное одеяло… И что они собираются делать вместе?
– Ну, известное дело! – ответил я, полный впечатлений от общения с фронтовиками в кулуарах. – Мочить будут! Только цвета тут ни при чем: красные будут мочить красных, белые – белых, а коричневые – коричневых» (Г. Раж. «Фронтовые воспоминания», газета «Панорама»).
…Да, действительно, что же они собирались делать вместе? Депутат Илья Константинов, сыгравший, кстати, значительную роль в событиях 3–4 октября, мы это в дальнейшем увидим – и, например, Альберт Макашов?
«1428 делегатов из 103 городов 13 бывших республик СССР (кроме Узбекистана и Таджикистана). 675 гостей и 270 журналистов.
На задней стенке сцены за обширным президиумом скрещенные знамена: красное советское – Государственный флаг СССР и черно-золото-белое, именуемое в обиходе “имперским”, – до 1991 года флаг монархистов и “Памяти”, ныне взятый на вооружение всей “правой” оппозицией. Корреспондент из профсоюзной “Солидарности” называет это “символом русско-советской дружбы”.
А то, что их всех объединяет? Да вот же оно:
Николай Николаевич Лысенко сказал:
– Мы никогда и ни при каких условиях не признаем независимость Украины и Белоруссии! (Аплодисменты.)
– С бандократческими режимами Кравчука и Шушкевича мы будем поступать не по законам международного права, а по законам действующего Уголовного Кодекса! (Аплодисменты)».
Своим указом Ельцин запретил Фронт национального спасения как единую организацию. И Конституционный суд это решение подтвердил – хоть в этом пошли ему навстречу. Но сами-то эти «партии» никуда не делись. Тогда их, конечно, воспринимали как клоунов. Несерьезно относились.
Гайдар же думал иначе. «Реваншизм» воспринимал как вполне серьезную угрозу.
Что помогло ему, кстати, понять опасность реваншизма? Гайдар, который был по своему складу ума убежденным антисоветчиком и в экономике, и в политике (и тут Проханов, безусловно, прав), – оставался все-таки человеком, воспитанным в советской культуре. По своему образованию, воспитанию, по традициям своей семьи он был советским гуманистом. Ему весь этот цирк с имперскими знаменами, фашистскими символами, ряжеными казаками, «имперской» формой боевых отрядов, портретами Сталина – весь этот густо замешенный на ненависти компот – был глубоко неприятен. Да, он понимал, что все это тоже – следствие демократии, распада на мелкие частицы былой монолитной идеологии, следствие турбулентности и вихревого движения этих самых частиц – но он, в силу своих убеждений, отказывал этим людям, которые спокойно переносили, скажем, в своих рядах антисемитскую риторику, в праве на политическое существование. Да, в этом смысле он, безусловно, оставался советским человеком.